Бьерн осторожно улегся на самый краешек ложа, но Анна, не открывая глаз, сразу потянулась к нему, обняла и уткнулась куда-то в ложбинку между шеей и плечом.

- У меня отобрали твой медальон, - прошептала вдруг девушка. А ведь он был уверен, что Анна крепко спит!

- Я знаю, - так же шепотом ответил Бьерн. – Если бы не он – я бы тебя не нашел.

Анна слушала об их со Стефаном поисках, не говоря ни слова. Только временами прерывисто вздыхала, словно ребенок после долгого плача.

- У вас… - вдруг прервала она Бьерна, - в твоей стране клеймят рабов?

- Нет…

Анна резко села на ложе, глаза ее загорелись.

- Меня заклеймили. Меня заклеймили, Бьерн, сын Эмунда. Лучше бы они отдали меня на потеху своим слугам!.. И те бедняки… были правы, когда приняли меня за беглую невольницу.

Она снова легла на ложе и замерла, взгляд расширившихся глаз блуждал по потолку.

- Отрежь мне ногу! – вдруг твердо сказала Анна. Бьерну стало страшно. – Отрежь, пусть я лучше буду калекой!

После короткого раздумья, Бьерн вскочил с ложа и принялся раздувать едва тлеющие угли в очаге. Он подбросил пару деревяшек, и скоро пламя весело затрещало. Тогда варанг сунул оба кинжала концами в самый жар.

- Покажи тавро, - коротко бросил он.

Анна, не спрашивая ни о чем, подняла край рубахи, обнажив левое бедро. На светлой коже резко выделялась красная литера А и обвивающая ее волнистая линия. Тавро было небольшим, его легко мог бы закрыть милиариссий.*

- Возьми это, зажми, - Стирбьерн обернул полоской ткани палочку и протянул Анне. Потом вытянул из огня один кинжал, чей кончик стал багряным. И Анна, поняв, что он задумал, с готовностью легла на бок, зажав палочку зубами и вцепившись в тряпки ложа.

…Самым трудным было удерживать ее бедро как можно более неподвижно. Он старался очень легонько касаться раскаленным железом тавра, словно закрашивая его новыми легкими ожогами, и заставлял себя не слышать захлебывающиеся болью стоны.

- Уже все… все, все, - шептал Бьерн, сам взмокший от волнения.– Я не видел более храброй девушки, чем ты, августа.

Анна, тяжело дыша, отбросила палку и облизнула пересохшие губы. Ее лицо было мокрым от слез, которые она не смогла сдержать - но глаза… глаза ожили.

Комментарий к 16. Старое и новое

* - серебряная монета, 21-22мм в диаметре

========== 17. О поисках, находках и уходах ==========

Небольшая хеландия, вся будто облитая ало-розовым в свете закатного солнца, подошла к пристани и бросила якорь. Стефан, сойдя на берег и встретив нетерпеливый вопросительный взгляд Феодоры, отвел глаза.

- Снова ничего, - уже не спрашивая, полушепотом проговорила та.

- Остался еще тот скалистый островок, к которому не смогли вчера подойти лодки, посланные стратигом, - отвечал Стефан, стараясь, чтобы голос его звучал обнадеживающе. Он не сказал Феодоре то, что твердили ему навархи и кормчие - если Анну и Бьерна вынесло к острову Круглому (так, по словам местных, назывался тот затерянный клочок суши), то их можно не числить среди живых. Быстрое течение у берегов и острые неприступные скалы острова принесли гибель многим из даже хорошо знающих местные воды рыбарей.

«На Круглом есть только один крохотный участок берега, где можно пристать относительно безопасно. Но в бурную ночь, с высокими волнами… Поистине это должно быть чудо, если они смогли спастись на острове», - в один голос говорили Стефану. И даже один из двоих бедолаг, живших на Круглом, убогий Варда, был найден вскоре после бури на мизийском берегу, рядом с обломками своей лодчонки. Он был едва жив, бормотал что-то невразумительное и вскоре отдал Богу душу.

Один из бывших советников стратига фемы Опсикон* Парфений, добродушный пожилой увалень, вовсю помогал в поисках принцессы - столица Ромейской империи была для него священной, а император и его семья в его глазах были равны небожителям. Именно его слуги, рыбачившие в виду мизийского берега – Парфений питал слабость к свежей рыбе, - подобрали измученных Стефана, Феодору и двоих гребцов. И Парфений, выслушав рассказ Стефана, немедленно послал гонцов к стратигу в Никею, а сам решил сделать все возможное, чтобы найти августу Анну.

Но все разосланные по побережью гонцы вернулись ни с чем, ни с чем вернулись и посланные на поиски корабли. Надежда найти августу таяла с каждым днем.

- Парфений пообещал дать мне завтра самого опытного кормчего, отлично знающего остров Круглый и его берега, - продолжал Стефан, идя к дому Парфения. – Не так часто встречаются столь благородные и бесхитростные люди.

- Пошли ему Господь благополучия и счастья за его доброту, - рассеянно откликнулась Феодора. – И счастливого замужества его дочерям, - прибавила она чуть дрогнувшим голосом. Обе дочери Парфения с первого же дня так и пожирали Стефана глазами, и от этих взглядов Феодора впервые чувствовала легкую скрежещущую боль где-то за грудиной. Что-то ушло из взгляда Стефана, когда Феодора рассказала ему о тех обстоятельствах, при которых они с августой оказались в руках Милиты Гузуниат и торговца рабами Аристида. Он ничего не сказал Феодоре, но взгляд его, прежде всегда устремляемый на нее с мягкою лаской, словно похолодел.

- Это я виновата, что была такой глупой, не полагаясь на Господню волю, самонадеянно рассчитывала ничтожными человечьими силами превозмочь грех. И все молитвы мои не стоят ничего, потому что я просила того, что считала правильным сама, не полагаясь на волю Его, - все более взволнованно говорила Феодора. Стефан молчал. А она все говорила и говорила – о том, что нужно было слушать Эмунда, что стоило попытаться пригласить того старца, о котором ей говорила Милита, во дворец, что нельзя было так безрассудно везти августу в столь уединенную виллу… Стефан все молчал. И Феодора поняла, что между ними навеки легла тень какой-то его затаенной мысли, которой он то ли не желал, то ли не мог с ней поделиться.

- Ну как, что?.. – встретила их Ийя, младшая дочь Парфения. Порывистая, живая, она сейчас ясно и больно напомнила Феодоре Анну – ту, прежнюю Анну, то и дело затевавшую шумную возню в Священном дворце и любившую подразнить кубикуларий. Ийя была не столь шаловливого нрава – бурная переменчивость Анны в ней подменялась легкой живостью игривого весеннего ветерка. И только на Стефана Ийя смотрела как на божество – куда только девалась в это время ее легкомысленная живость.

- Господин Стефан! Госпожа Феодора, - Парфений вышел из дому вслед за дочерью. Взглянув на сумрачное лицо кубикуларии августы, он все понял без слов.

- Прошу простить меня, я лучше пойду, - Феодора ниже надвинула на лицо мафорий и склонила голову.

- Конечно, конечно, - Парфений засуетился, махнул служанкам, заспешившим впереди Феодоры к отведенной ей комнате. – Я скажу принести вина и фруктов, они подкрепят твои силы, госпожа…

- Да воздаст Господь за твою доброту, господин Парфений. Не стоит, я не голодна, - ответила Феодора. Она слышала за спиной затихающие голоса Парфения и Стефана – те обсуждали предстоящие завтра поиски, Парфений клялся, что его кормчий сможет провести небольшое судно к острову Круглому.

В своей комнате Феодора упала на колени с жаркой молитвой на устах. Она просила душевного покоя и твердости, просила вразумить и научить, но перед глазами у нее стояли Стефан и Ийя. И свет их робко скрещивающихся и тотчас расходящихся взглядов был словно слабым отсветом той ясной и сильной радости, которую Феодора помнила во взглядах Анны и Бьерна…

***

«Ты украл меня. Еще давно, еще до того, как мы встретились – ты уже был. В теплеющих глазах Эмунда, в его сильных руках, которые бережно поднимали маленькую меня – это уже был ты. Я обнимала тебя взглядом…»

Бьерн пошевелился во сне, перевернулся на бок и, не просыпаясь, подложил локоть под голову. А вторая его рука слепо зашарила по ветхому колючему покрывалу и успокоилась, ощутив обнаженную кожу ее плеча.

«…обнимала тебя взглядом и одновременно боялась. Считала чужим – и все же мечтала, что ты ощутишь мое тепло и нежность. Мне казалось, мой взгляд охватывал теплом твои плечи, обнимал тебя и таял. Расстояние было неважно, расстояния не было. И когда ты ушел к Германикее, я улетела за тобой, я была там, я видела, как ты отирал пот и кровь со лба, неуверенным движением руки – в этот миг я тихо прикасалась пальцами к твоей щеке. Я чувствовала, как ты ловил каждый звук бессонной ночью после боя – о чем ты думал тогда, обо мне?»