- Как глупо! - сказала вслух Анна, быстро открыв глаза. Если уж в чем она и похожа на Ифигению, так это в том, что она тоже дочь императора. Она - августа, верная помощница своего отца.

- Потому что… на кого же еще ему рассчитывать? - спросила она у бронзового мальчика, поддерживающего светильник. Но на ум ей вдруг, совершенно некстати, пришло совсем недавнее и вроде бы незначительное происшествие.

… Они прогуливались с Феодорой и отцом Никоном по городу, как всегда сопровождаемые телохранителями, а также безбородым слугой. Зашли в Царский портик, где обе девушки всегда подолгу рассматривали книги в лавках (благодаря этим лавкам портик часто звали Книжным). Бьерн в это время отвечал на расспросы Никона о некоторых обычаях диких северных племен, с которыми варангу привелось воевать. Мимо них прошли две женщины, судя по одежде и сопровождавшим их нарядным служанкам - патрикианки из знатных семей. Анна не обратила бы на них внимания, если бы не Феодора - подруга ощутимо вздрогнула и сразу же постаралась сделать вид, что ничего не происходит. Но Анна успела услышать про “ведьму, дочь армянки с волосатыми ногами”. Стефан опустил голову, стараясь не смотреть по сторонам, а Никон, собравшийся было что-то сказать, поглядел на Анну и замолчал. И только Бьерн, казалось, вовсе не расслышал сказанного.

Анна постаралась вновь углубиться в книжки, хотя боль оскорбления гулом отдавалась в ушах и мешала сосредоточиться. Краем глаза она заметила, как Бьерн что-то вполголоса приказал слуге-евнуху, как тот принял несколько монет и, просияв улыбкой, убежал в сторону площади, куда прежде направились патрикианки.

- Не стоит пропускать занятное зрелище, - вдруг заявил Бьерн, и на его лице вспыхнула несвойственная ему прежде хитроватая улыбка. - Идемте на площадь.

А на площади, где всегда толпилось множество нищих попрошаек, оборванцы и калеки обступили жмущихся друг к другу патрикианок - они громогласно благодарили щедрых благодетельниц и обещали непременно помолиться за прибытие мужской силы к их мужьям. Толпящиеся вокруг зеваки высказывали свои суждения о мужьях несчастных женщин и разбежались только по прибытии городской стражи. Анна заметила, как Бьерн поощрительно кивнул евнуху-слуге, и сразу поняла, что нищие, сделавшие знатных дам центром внимания - дело рук варанга и слуги. И сейчас, вспоминая об этом, она ощутила, как густая горячая краска заливает лицо и шею.

***

Бьерн уже засыпал, когда угол его кубикулы осветился зеленоватым, и из этого зеленоватого света возникла могучая фигура с огненно-рыжей бородой и полыхающими гневом синими глазами. Громоподобный голос эхом отдавался в сознании, хотя губы рыжего бородача не двигались. “Срам… эйнхерий, отсиживается в тепле… у бабьей юбки… забыл о воинской славе…”

Бьерн даже не успел решить, стоит ему бояться бородача или нет, как тот исчез.

Весь следующий день молодой северянин непрестанно думал о причудившемся ему видении. Более оно не повторилось. Локи тоже не появлялся - ни в своем настоящем виде, ни сокрывшись под личиной кубикуларии Ирины.

Слова бородача - Бьерн сразу решил, что это никто иной как Тор, его покровитель, - не давали ему покою. Он не мог уже спокойно наслаждаться службой и той скрытой, но возрастающей с каждым днем приязнью, которая росла между ним и принцессой Анной. Слова Тора словно отравили его.

Хотя Бьерн и считал могучего громовержца своим покровителем, но относился к нему без того трепета, с которым относились к своему богу христиане. Однако слова Тора ударили именно туда, где теплилось беспокойство, старое и непроходящее - то самое, которое заставляло его когда-то очертя голову бросаться на врага, вести драккары даже в грозу и бурю, снова и снова испытывать себя и свою удачу. И когда прошел слух, что войско идет под Германикию*** сражаться с арабами, а император решил вместе с основным войском отправить туда и большую часть отряда варангов, Бьерн не колебался ни мгновения.

Эмунд сперва и слышать не хотел о том, чтобы отослать Бьерна с отрядом. Но по дворцу поползли нехорошие слухи, которые могли навредить и принцессе, и императору, поэтому он не мог не признать, что сейчас временное отсутствие Бьерна было бы как нельзя более уместно.

- Тогда займись снаряжением, - коротко бросил Эмунд. - Пойдешь во главе отряда. Можешь не нести сейчас службу телохранителя.

В последний вечер перед отбытием Бьерна вызвал тот самый слуга-евнух, который часто сопровождал принцессу на прогулках в город.

- Велено передать тебе, господин Биорн, - сказал он коротко, коверкая, как многие ромеи, имя варанга. И протянул Бьерну золотой медальон на прочном витом шнуре. Стирбьерн узнал этот медальон сразу же - с ним не расставалась принцесса. Однажды зашел разговор об армянах и их обычаях, принцесса рассказывала многое из того, о чем знала от матери, армянки по крови. Говорила и об этом старинном медальоне, на котором стоит знак солнца с лучами в виде змей, а на обратной стороне его изображен крылатый ангел с копьем. И отец Никон попросил дозволения взглянуть на медальон. Тогда Бьерн успел хорошо рассмотреть его.

- Это медальон матушки, - сказала тогда Анна, принимая обратно дорогую ей вещь. - Она отдала его мне, когда мне было пять и я сильно заболела. Сказала, что вещие солнечные змеи меня вылечат.

И вот теперь этот медальон был в его ладони. Бьерн ощутил, что металл медальона тепел, словно его долго держала горячая рука.

- Отдай вот это взамен, - сказал он, снимая с себя амулет с молотом Тора.

Комментарий к 11. Два амулета

* - в Византии - корона императора и августы

** - одна из высших придворных должностей

*** - совр. город Кахраманмараш в Турции

========== 12. Войско возвращается ==========

К концу бежал душный и сухой август, когда по всем коридорам и переходам Священного дворца зашелестела весть о том, что государь просил патриарха повелеть открыть ковчег с одной из величайших святынь столицы - поясом Пресвятой Богородицы. Эта реликвия вот уже пять веков хранилась в часовне при Халкопратийском храме.

- Угольноокая, никак, жаждет стяжать славу Феофано, - шептались кубикуларии, намекая на первую супругу басилевса, которая была причислена к лику святых и теперь прославлялась как святая блаженная царица в храме, построенном императором в ее честь.

- Для этого ей надо бы прежде… умереть, - сказавшая это сразу опасливо заозиралась, а слушавшие зашикали на нее: у стен Священного дворца ушей было предостаточно.

- Зое было сонное видение, что она исцелится, когда возложен будет на нее пояс Приснодевы…

- Да разве Зоя хворает?

- Говорят, одержима нечистым, - едва слышно прошептала одна из кубикуларий и истово перекрестилась.

“От того нечистого, которым одержима Зоя, не поможет и пояс Богородицы”, - подумал кесарь Александр, которому в тот же день было рассказано о ходящих по дворцу слухах. Власть - вот имя нечистому. И с самим кесарем этот нечистый был неплохо знаком.

Но пока Зоя не родит императору наследника, ее можно в расчет не брать. Александра гораздо более тревожило то, как много участия в делах стала принимать юная августа. Дочь императора была коронована, как долго считал кесарь, лишь только для того, чтобы участвовать в тех церемониях, которые требовали присутствия государыни. И он привык считать ее всего лишь куклой в императорской стемме.

Однако теперь брат, очевидно, совершенно выжил из ума - он все более вводил Анну в управление огромным и сложным механизмом Империи. Кесарь забеспокоился, и даже привычное разгульное житье перестало приносить ему удовольствие.

***

В конце августа в часовне Агиа Сорос при Халкопратийском храме патриарх торжественно отверз закрытый более пяти веков ковчег. И пояс был возложен на смиренно преклонившую колена Зою. Лев, горячо молившийся об исцелении, все же не мог отделаться от мысли, что Зоя была чудно хороша несмотря на строгий трехдневный пост. Ее не портили даже побледневшее лицо и темные круги под глазами. Она шептала молитву, а потом сложила руки на груди и замерла. И Льва поразило это мягкое, новое движение - Зоя была сейчас теплой и бесконечно дорогой тайной.