Сама же Зоя ни о чем таком не думала. Она повторяла про себя имя древней темной богини, которой поклонялась, и думала о маленькой жизни, крепнувшей в ее чреве. Думала о том, что ее неодолимо тянет к мясу и хлебу, а мудрый Никита говорит, что это несомненный признак, что будущее дитя - мальчик. Мальчик, сын… император. Думала Зоя и о том, кто заронил в нее животворное семя, породившее сладостный всход - и представляла его в гуще жаркой битвы. И один раз даже обратилась к всесильной Рее-Кибеле с моленьем о том, чтобы настоящий отец ее ребенка вернулся живым из-под далекой Цезарии Германикеи.

Патриарх, закончив молиться, торжественным и неспешным движением снял пояс с женщины. Свечи в часовне затрещали и вспыхнули ярче, Зоя бессознательным жестом приложила ладони к животу и все присутствующие оживились. А на лице императора Льва засияла все более крепнувшая надежда.

***

В Цезарии Германикее войско стратига Андроника Дуки сошлось с арабским войском, осадившим крепость на высоком искусственном холме в самом сердце города, вокруг которого щерились отроги хребта Восточный Тавр.

Увидев войско ромеев, арабы отхлынули от города и стали лагерем у дороги, идущей на северо-восток. Догадавшись, что они ожидают подкрепления с той стороны, стратиг принял решение отправить большой отряд воинов с тем, что бы заманить это подкрепление в узкое ущелье Пасть, неподалеку от города. Варанги, которых отправили в засадный отряд, должны были ударить в спину арабам, когда все их войско окажется в ущелье.

“Однако Бьерн Эмундссон, поставленный во главе отряда, проявил своеволие и бросился в бой, не дожидаясь приказа…” - писал в донесении стратигу командир ромейского отряда, отправленного для перехвата подкрепления. Командир не написал, что Бьерн Эмундссон первым заметил - арабы оказались вовсе не глупцами. Они отправили часть воинов по козьим тропкам, проходящим над ущельем, с тем, чтобы те ударили на ромеев сверху. Кинувшись со страшными воплями на арабов, варанги вынудили их всей массой повернуть назад и оттянули на себя все войско. Отряд в четыреста человек сдержал натиск более чем трех тысяч арабов, пока остальные воины ромеев бросились в ущелье и, сами став теперь засадным отрядом, полностью уничтожили подкрепление.

“- Gloria victoribus”* - пробормотал стратиг Андроник Дука, получив это донесение. В славной битве под Германикеей погибло больше двух третей отряда варангов. И он, Андроник, будет лично просить государя, чтобы чудом уцелевший Бьерн Эмундссон был возведен в звание протоспафария.

***

- Сейчас, наверное, раку уже закрыли. И снова святыня уснула на сотни лет, - мечтательно произнесла Анна. Она села на широкий мраморный подоконник и облокотилась спиной об уходящую стрелой вверх арку оконного проема.

- Как твой отец мог допустить подобное кощунство? - Феодора встала с низкого кресла. - Все в Городе говорят, что Зоя язычница - и вдруг она требует возложить на нее…

- Но разве не могут язычники обратиться? - мягко, нисколько не сердясь, ответила Анна. Она гибко потянулась, заведя руки за голову. - Смотри - вон там Бычий рынок. А вон там, за морем, наши азиатские фемы.

Окно выходило в сад, и где-то за ним, за грядой доцветающих роз и померанцевых деревьев были беломраморная набережная и дальше плескались изумрудно-голубые воды Пропонтиды.

- Оптиматы, Букелария, Каппадокия… - пробормотала Анна.

- Как ты можешь сейчас повторять географию? - изумилась Феодора. Анна бросила на нее рассеянный взгляд и снова отвернулась к окну.

- Оптиматы, Букелария, Каппадокия… Горы Тавра… Вчера прибыли гонцы - Господь даровал Андронику Дуке победу в горах Тавра. Германикея наша, агаряне разбиты. Разбиты, Фео!

Анна соскочила с подоконника и, схватив подругу за руки, закружила по комнате. Не удержавшись на ногах, Феодора упала, сшибив табурет и больно ударившись. В дверь тотчас же заглянули встревоженные Стефан и Эвальд, которого поставили телохранителем августы на время отсутствия Бьерна.

- Фео, больно? - торопливо говорила Анна, ощупывая предплечье, за которое держалась подруга. - Да ничего не случилось, вон! - крикнула она телохранителям. - И дверь закройте!

- Да я не кувшин, даст Бог - не разобьюсь, - через силу улыбнулась Феодора, потирая плечо. - Что это у тебя?

В вырезе туники принцессы вместо круглого медальона виднелся странный амулет, похожий на перевернутую τ, подвешенную за ножку на прочном шнурке.

- Это… это так, пустяк. Это ничего, - сбивчиво забормотала Анна, поспешно отвернувшись и стягивая тунику у горла. - Это мне Эмунд дал.

- А где твой медальон? - продолжала допытываться Феодора.

- Да… - Анна покраснела, щеки ее вспыхнули цветом майской розы. Она встала. - Кто дал тебе право допрашивать августу Ромейской империи? Ты можешь спрашивать меня только тогда, когда я тебе дозволю.

Анна говорила сейчас так же, как говорила с послами - негромко, но каждое слово казалось пущенным твердой рукой смертоносным дротиком. И взгляд ее стал жестким и пронизывающим. Феодора опустила голову.

- Нижайше прошу простить меня, государыня, - пробормотала она едва слышно. - Осмелюсь просить позволения…

- Ступай, - дрогнувшим голосом, но все так же властно произнесла принцесса. Когда за Феодорой захлопнулась дверь, она упала лицом в подушку и разрыдалась.

***

Слухи во дворце разносятся быстро. И синклитик Феогност, был весьма раздосадован тем, что ему рассказали о племяннице и гневе на нее августы. Он возлагал большие надежды на близость Феодоры к августе Анне - и на тебе, девчонка так подводит его! Посоветовавшись с женой, синклитик решил отослать Феодору на несколько дней к Милите Гузуниат, давно овдовевшей одинокой старухе, которая когда-то была дружна с матерью Феодоры. Сам Феогност Милиту терпеть не мог, но его супруга, пронырливая остроносая Марфа, растолковала мужу, что девочка уже давно просилась пожить у старой приятельницы своей матери, да и старая Милита, с тех пор как Феодора поселилась в Священном дворце, несколько раз говорила, что девушку надо бы вывозить из этого “прибежища разврата и порока”. С последним определением Феогност был согласен, однако предпочел бы видеть племянницу в этом “прибежище” чуть более “порочной” - глядишь, и выгодный жених сыскался бы, или на худой конец знатный покровитель.

В понедельник Феогност сам отвез племянницу в небольшую скромную виллу часах в трех езды от Города, почти скрытую в густой листве олив.

Милита Гузуниат приняла девушку с суровой теплотой, которая строгой и сдержанной натуре Феодоры была много ближе, чем самое горячее и откровенное радушие. Все здесь отзывалось Феодоре, все было ей хорошо - и долгое вечернее правило, которое Милита вычитывала перед образами, и даже то, что самыми преданными слугами старухи были павликиане, которых она спасла в свое время от костра.

- Господь заповедал нам милость, - кратко сказала Милита на робкий вопрос девушки. - Они верят по-своему, и только Господь на небе скажет нам, чья вера истинна. С тех пор, как скончался Феодор, гордыни-то у меня поубавилось.

Она опустила голову, старческое сухое лицо стало совсем темным. Феодора подумала, что ее собственное горе - ничто в сравнении с горем этой старой, но такой сильной женщины. Утрата единственной близкой подруги - ничто в сравнении с горем матери, пережившей единственного сына.

То, что Анна августа, и польза от пребывания рядом с ней не имело для Феодоры никакого значения. Анна была для нее прежде всего подругой, с которой можно всегда быть вполне откровенной. Наверное, так Господь смиряет мою гордыню, подумала она. Наверное, она не должна была забывать, что между ней и порфиророжденной дочерью государя пролегает непреодолимая преграда, глупо и грешно было столько лет стараться эту преграду не замечать.

О единственном сыне Милиты Феодора слышала только вскользь - мать почти боготворила его и после скоропостижной смерти словно ушла от мира. Феодоре хотелось спросить, отчего Милита не удалилась в монастырь после смерти своего сына, но она так и не решилась.