Комментарий к 9. Алое на белом
* - “Перебранка Локи”
** - из орфического гимна в честь Реи, перевод О.В.Смыки. Рея (или Рея-Кибела)- богиня фригийского происхождения, считавшаяся у греков дочерью Урана и Геи, супругой Кроноса и матерью Зевса, Геры, Аида, Посейдона, Деметры и Гестии. Когда Кронос проглотил своих старших детей, Рея Кибела, по преданию, переселилась на остров Крит, и здесь поклонение ей слилось с культом азиатской богини земли, которую чествовали неистовыми оргиями.
*** - Юпитер
========== 10. Зерна от плевел ==========
В храме святой Софии закончилась служба. Мозаики, с такой заботой и тщанием восстановленные патриархом Фотием, таинственно мерцали в свете свечей - день был облачным и хмурым, и льющийся в окна свет дня был скуден и сер. Было в мерцании мозаик что-то печальное, тихое, таинственное и подавляющее собственную волю. И это ощущение не оставило императора вплоть до середины дня, когда все необходимые церемонии были завершены, большие врата Хризотриклиния Магнавры закрылись, и Священный дворец смог зажить своей внутренней, личной жизнью; ослабли тиски церемониала и можно было снять жесткий шитый золотом скарамангий, утереть пот и облачиться в легкую простую одежду.
Снова был разговор с патриархом. Николаю всегда было очень легко поколебать хрупкое душевное равновесие басилевса Льва, особенного когда император, как сегодня, был болен. Патриарх, словно бы невзначай, напомнил, что у болгарского царя есть прекрасный наследник, равно как и у агарянского халифа. Подтекст речей патриарха был ясен басилевсу - если у императора нет наследников, надо укреплять власть другими путями. К примеру, выгодным замужеством единственной дочери и более тесным союзом с латинянами.
- Халифу не возбраняется иметь много жен, - поддел патриарха Лев.
- Но богохранимому императору не возбраняется смирять гордыню, - парировал Николай. - И смиренно просить Господа даровать ему наследника.
Лев промолчал. И так уж Зоя, угольноокая Зоя стала часто уединяться в одной из часовен Священного дворца - Лев еще слишком хорошо помнил свою первую жену, набожную Феофано, рядом с которой его пробирала дрожь, у которой ноги и руки были холоднее льда. И сегодня утром, видя лицо Зои, бледное после бессонной ночи, с темными кругами вокруг прекрасных черных очей, Лев ощутил себя жалким и беспомощным. Мысль о недавней желудочной хвори, из-за которой он несколько дней пролежал в постели, усугубляла это ощущение. Если не станет его - что станется с Анной? И с Зоей. И с Империей…
Милая, храбрая и стойкая моя Зоя, с нежностью думал Лев, вспомнив ее вымученную улыбку в ответ на то, как он пенял ей за проводимые на молитве бессонные ночи. И кроток был ее ответ - что на все Божья воля, и что она надеется на помощь Пресвятой Богородицы, которой неустанно молится о ниспослании императорского наследника в ее недостойное чрево. И как стойко Зоя противостоит наветам и клевете, окружающим ее - то ее называют язычницей, то распутницей, то шепчутся о ней, как о стороннице богомильской ереси.
Зоя ожидает меня, подумал Лев, и, не обращая внимания на затолпившихся вслед за ним кандидатов и соматофилактов, поспешил в покои Дафны, где он поселил Зою.
Угольноокая действительно ожидала его. И действительно думала о том, как родится у нее крепкий, красивый наследник. У него будут ее черные кудри, а стать и силу пусть унаследует он от своего отца. Настоящего отца. Зоя позволила себе улыбнуться и лениво провела пальцем по своему горлу и вниз, к ложбинке между крепкими упругими холмиками груди. Она хороша! И тот, кто сегодня был с ней, сполна оценил ее красоту - как он был ненасытен, как стискивали ее бедра его сильные руки, как она плавилась в объятиях… Конечно, ни о какой любви тут и речи быть не может, твердо сказала себе Зоя. И снова улыбнулась, вспомнил светлые глаза, лихорадочно взблескивающие в сполохах светильников, отливающие старым золотом волосы, неожиданно мягкие (а ей казалось, что они должны быть жесткими как грива дикого коня), напрягшиеся мускулы и блестящие на них бисеринки пота, которые она сцеловывала уже после того, как оба они, утомленные, разомкнули объятия и лежали рядом.
Хорошего понемножку, подумала Зоя, невольно сравнивая узкоплечую тонкую фигуру вошедшего в ее покои Льва с тем, кто был у нее сегодня ночью - высоким и крепким, с повадками вышедшего на охоту хищника. Когда она ощутит под сердцем дитя, с тайными встречами будет покончено. Это не более чем торговый союз - отчего бы красивому молодому мужчине не помочь красивой женщине? С пользой и удовольствием - в том, что она весьма искусна на ложе, Зоя никогда не сомневалась.
- Ты нездоров, государь, - мягко сказала она тяжело опустившемуся в кресло Льву. - Я прикажу позвать лекаря, а ты сейчас же ложись.
- Завтра прибудут послы хазарского кагана, надо будет принять… полный церемониал, - силы покидали императора, он с помощью слуг улегся на ложе и в изнеможении закрыл глаза. - Это пройдет… я съел слишком много смокв за ужином. Спасибо, милая. И позови ко мне мою дочь.
- Отдыхай, - размягчая строгость улыбкой, приказала Зоя. - Я пошлю за августой.
***
Может, я тоже выгляжу смешно, когда он учит меня метать ножи, подумал Стефан, наблюдая за старательно царапающим грифелем доску Бьерном. И уж во всяком случае, он, Стефан Склир, выглядел много нелепее в той харчевне, где кесарь собирался… Стефану была гнусна сама мысль о том, что собирался сделать с ним кесарь Александр - потому он поскорее перелистнул страницу большого кодекса, выбранные строчки из которого диктовал.
Даже удивительно, сколь мало понадобилось им усилий, чтобы стать если не друзьями, то хорошими товарищами. И Бьерн оказался совсем не тем варваром и дикарем, каким он казался некогда Стефану - более того, варанг был достаточно умен и проницателен. Однако Стефан заметил, что в некоторых случаях Бьерн будто бы бросает предпринимать усилия изменить судьбу, повернуть ее к своей выгоде - судьба для северянина была чем-то живым, вполне осязаемой и определенной силой, которой иногда не нужно или же нельзя противостоять.
- Эти значки… - почти простонал Бьерн и принялся усиленно тереть уставшие глаза. - Если судьбою мне суждено их в конце концов выучить, то мне сужден очень долгий век.
- “Стучите - и отворится”, - процитировал евангелие Стефан.
- “Просите - и дастся вам, ищите - и обрящете”, - с улыбкой закончила его фразу Анна, вынырнувшая вместе с Никоном из маленького книгохранилища при той комнате, где они занимались. - Ты делаешь большие успехи. Что сегодня диктуешь ему, господин Стефан?
- Изречения о красоте, - отвечал комит. - “Статую красит ее прекрасный вид, а человека — достойные деяния его”.
- Моделями ваятелям служат люди, - заметил Никон. - Ваятель лишь увековечивает в мраморе и бронзе прекрасное творение единого небесного Творца. И если душа его натуры черна - это отразится и в творении.
- И наоборот, - с увлечением подхватила Анна, - не может быть черной душа того, кто схож ликом с прекрасными мозаиками в храме Софии.
Никон постарался не показать своего удивления - в тоне принцессы слышалось нечто новое, чего ранее он в ней не замечал. Страсть. И это сравнение с мозаиками Софиийского храма - Никон перебирал в уме всех, кого знал из придворных. Знал он далеко не всех, но словно каким-то наитием возникло перед его внутренним взором прямоносое гордое лицо с изящными чертами, черными миндалевидными глазами - лицо того, чье сходство с одним из изображений Константина Великого замечали многие из женщин, да и некоторые мужчины. Алексий Дука, племянник стратига Андроника Дуки, недавно ставший протоспафарием. Один из самых красивых придворных Священного дворца.
Анна действительно подумала в тот миг об Алексии. Еще прошлой осенью она поняла, что привлекла его внимание - ощутила это тем бессознательным и безошибочным инстинктом, которым наделено большинство женщин. Зимой и весною, однако, Алексий вместе со своим дядей находился далеко от Города, и вернулся совсем недавно. И уже несколько раз она ловила на себе его восхищенные откровенно любующиеся взгляды. Алексий никогда особо не привлекал ее, хотя перешептывания кубикуларий о красавце протоспафарии она слышала не раз. Феодора же относилась к Алексию с таким пренебрежением, словно он был не человеком, а каким-то скользким бессловесным гадом - безобидным, но отвратительным.
