- Вам надлежит ожидать госпожу в большом перистиле, - бросил Эмунд обоим телохранителям и, не прощаясь с Феодорой и Никоном, вышел вслед за Анной. Монах принялся суетливо собирать книги, дощечки и каламос, а Феодора, попрощавшись и бросив опасливый взгляд на Бьерна, тоже быстро выскользнула за дверь. Стефан вскоре также ушел - напоследок он красноречиво брязнул мечом, чуть выдвинув его из ножен и с лязгом вдвинув. Стирбьерн, сделав вид, что не заметил этого, принялся помогать Никону собрать книги. Теперь он смотрел на эти казавшиеся ранее бесполезными кожаные бруски совсем другим взглядом - в них таилось не меньше мудрого, чем в рунном искусстве его побратима Бьерна Асбрандсона. К тому же в Миклагарде знание значков не было чем-то священным - значки в книгах разбирали многие, и даже для воинов это не считалось зазорным. Эмунд, правда, с пренебрежением отзывался о грамотности греков, и Стирбьерн был с ним согласен - до сегодняшнего дня.

- Дай я помогу тебе отнести книги, господин Никон - их много, и весят они тоже немало.

Монах, которому и правда нелегко было тащить гору кодексов из хранилища и обратно по узкой витой лестнице и коридорам, с благодарностью согласился принять помощь.

- Скажи, господин Никон, - идя за ученым монахом по коридору и стараясь не рассыпать книги, неуверенно начал Бьерн, - а сложно ли - научиться разбирать эти знаки?

Никон с неподдельным удивлением взглянул на молодого варанга.

- Нетрудно, - ответил он наконец, - но требует времени и прилежания.

***

Заручившись согласием монаха учить его и услышав, что история Ифигении окончилась вполне благополучно, Стирбьерн вышел в перистиль с мозаичным полом. Это место ему нравилось - птицы и звери, искусно выложенные на полу, казались живыми, и рассматривать их можно было бесконечно. Перистиль выходил в маленький дворик, уютный и зеленый, в центре которого был овальный бассейн с маленьким фонтаном в виде мраморного дельфина, из пасти которого струилась вода.

Еще выходя в перистиль, Бьерн услышал помимо журчания воды в фонтане визгливые женские голоса. Когда же он ступил из перистиля во дворик, ему показалось, что он попал на представление здешних бродячих актеров.

- Досифея, опомнись! - Стефан, растерянный и смущенный, стоял перед фонтанчиком, руки его повисли беспомощно как плети, будто он лишился возможности двигать ими. - Я пальцем до тебя не дотронулся. Я действительно говорил с тобой вчера ночью, но я и пальцем до тебя не дотронулся.

- Пальцем? - молодая женщина в желто-оранжевом мафории отняла от лица руки, и Стирбьерн увидел на ее лице свежие ссадины и царапины. - О нет, ты не дотрагивался до меня пальцем - ты просто избил меня и… и… Я свидетельствую о том, что господин комит пытался принудить меня к греховному… греховному… - женщина всхлипнула и закрыла лицо руками. Плечи ее мелко тряслись от рыданий. Еще одна кубикулария и Феодора бросились утешать Досифею. Феодора бросила на Стефана взгляд, полный гнева и презрения.

- Это правда, комит Стефан? - вышедшая в перистиль Анна медленными шагами подошла к Досифее, все еще закрывавшей лицо. Заставила показать ссадины, осмотрела принесенную кубикуларией в качестве доказательства разорванную, окровавленную тунику.

- Взять под стражу! - недрогнувшим, бесцветным голосом приказала она, указывая на бледного как полотно Стефана. Двое схолариев с копьями наперевес подошли к ошеломленному молодому воину и встали по обе стороны от него. Комит, у которого тряслись руки, даже не попытался сопротивляться. Он провел рукой по волосам, словно стараясь унять дрожь - а темневшие на белом лице глаза были устремлены на Феодору. Бьерну вдруг стало по-настоящему жаль его - как ни рассердил его сегодня этот ромей, но все же он не казался способным на подобный поступок.

- Погоди, госпожа августа, - подошел он к принцессе. - Быть может, он действительно не виновен…

- Да ты… да как ты смеешь! - задохнувшись на миг от возмущения, крикнула принцесса. - Плетей захотел?

- Нельзя обвинять, не доказав, - не обращая внимания на ее гнев, сурово проговорил Бьерн. Принцесса быстро подошла к рыдающей Досифее, схватила ее за руку, а другой сдернула мафорий.

- Иди сюда! - повелительно бросила она. - Иди! Каких еще доказательств тебе нужно?

Бьерн молча осмотрел царапины, следы ударов и ногтей на щеках и шее кубикуларии. Во взгляде Досифеи мелькнула злость, и она тотчас поспешно отвела глаза и всхлипнула.

- Я опозорена, - сдавлено пробормотала она, - если он не женится на мне - я опозорена.

Бьерн с ухмылкой взглянул на удивленную принцессу.

- Скажи мне, Досифея, - недоуменно проговорила Анна, - зачем же тебе в мужья человек, который тебя избил?

- Я люблю его и все ему прощу! - выкрикнула кубикулария. - И он любит меня! Но он хотел чтобы я принадлежала ему до свадьбы…

- Она лжет! - закричал Стефан и рванулся вперед. Стражники схватили его за локти. - Она лжет, я в том клянусь спасением души своей! Я не люблю ее и никогда не желал видеть ее своей супругой!

- И то правда, - раздался надо всем, как трубный глас, зычный голос Эмунда. Все замолкли, а принцесса, с которой сползла маска суровой властительницы, взглянула на Эмунда с почти детской растерянностью.

- Прошлой ночью я проверял караулы и слышал разговор комита Стефана и этой вот красавицы у бассейна, - продолжал Эмунд, медленно идя меж колонн перистиля. Его сапоги внушительно стучали по мозаичному полу. - Она сама предлагала ему себя.

- О боже!.. - выдохнула Феодора.

Эмунд махнул было рукой стражникам, но, будто спохватившись, обратился к принцессе:

- Разреши воинам освободить этого человека, августа?

- Да-да, - все так же растерянно проговорила Анна и, справившись с собой, более твердо прибавила: - Освободить комита Стефана.

Идя прочь из садика с бассейном мимо Сигмы к садам Буколеона, Анна вдруг остановилась у трех апельсиновых деревьев, под которым стояла мраморная скамеечка.

- Стефан, Феодора, останьтесь здесь, - смягчив повелительный тон улыбкой, сказала она. Комит безмолвно поклонился, а Феодора недоуменно взглянула на подругу.

- Останьтесь, я сейчас же вернусь, - с улыбкой повторила Анна. Кивнула Стирбьерну, веля ему следовать за собой.

- Я хочу, чтобы они могли поговорить наедине. Им это необходимо, - сказала принцесса, когда скамеечка под апельсинами скрылась за другими деревьями, а впереди забелел Буколеон.

- Ты рассудила мудро, госпожа, - ответил Бьерн.

- Неужто ум женщины удостоен похвалы? - весело засмеялась Анна. Потом, став серьезной, спросила: - Скажи, отчего ты сразу поверил в невиновность своего недруга? Только лишь оттого, что он, как и ты, мужчина?

- Нет, августа, - качнул головой варанг. - Прежде всего потому, что он не кажется мне способным на подобное…

Он замолчал - впереди, в просвете между двух белых зданий заискрился морской простор.

- А еще почему? - уловив недосказанность, спросила Анна. Бьерн молчал - проявлялось что-то, до сих пор бывшее неясным и неуловимым: Ифигения, не захотевшая жизни ценой смерти другого… пустые темные глаза Сигрид, произносящей “тогда это будет твоей погибелью” за миг до того, как закричать, призывая слуг, и объявить, что он, Бьерн, силой принудил ее лечь с ним.

- Потому что со мною было подобное, - будто кидаясь с головой в зеленую морскую пучину, выпалил Стирбьерн. И, сам ужасаясь тому, что делает, рассказал принцессе о Сигрид, которую он никогда не мог понять, о том, как он слушал песнь о Брюнхильд на собственной помолвке - и о том, что произошло в ту же ночь между ним и женой короля Эйрика…

Он понятия не имел, что должно и что не должно говорить августе, что должно, а что не должно говорить девушке, почитающей христианского бога с его множеством запретов. Анна слушала его серьезно, чуть сдвинув тонкие каштановые брови, из-под которых глаза ее сверкали морской синевой.

- Я так и не знаю, отчего я не оправдался перед дядей, - закончил Бьерн. Тяжело и устало вздохнул. Анна некоторое время молчала, потом оглянулась, прислушалась к шелесту листьев под ласковым ветерком. Молчать было невыносимо, и нужно было непременно что-то сказать, что угодно, пусть и не относящееся к делу.