- Боюсь, добрая Катрин будет волноваться, где это вы пропадаете, дитя мое, - сказал священник, и Лотта послушно опустила глаза.
Все трое вышли из мастерской.
- Я не видел вас на воскресной службе, господин Агнис,– молвил отец Бернард, и против воли голос его прозвучал жестко и обиженно, как у затевающего ссору мальчишки.
Агнис чуть улыбнулся в ответ и сказал, что ходил в Гронинг и службу отстоял там.
- Там, где поймали колдуна? – округлила глаза Лотта, и снова отца Бернарда поразило ее оживление. - Вы его видели? А правда, что у него, прости Господи, три хвоста и рога, а вместо одной ноги копыто? Ой… - она прикрыла рот ладонью и испуганно взглянула на священника.
Мастер Агнис улыбнулся снова и сказал, что колдуна он не видел. Священник и Лотта пошли с ним рядом, приноравливаясь к легкому широкому шагу рыжего стеклодува. И отец Бернард ощущал живой горячий жар, идущий от него – хотя мастерская осталась позади.
- Говорят, он готовил настойки из крови и откармливал ими жаб. А еще говорят… - голос Лотты стал тише, - он ел трупы, умерщвлял младенцев во чреве матерей, похищал детей…
Агнис запрокинул голову и расхохотался. Смех его звенел, и священнику и Лотте показалось, что длинные рыжие волосы Агниса вспыхивают от его смеха, как будто по ним пробегают крохотные искорки.
- Как вам не стыдно насмехаться? – воскликнула вдруг Лотта почти сердито.
- Не сердитесь, милая Лотта. Но все эти разговоры о колдунах ведутся уже много сотен лет, и в них ничего не меняется – разве это не смешно?
- А может, вам его жалко? – неожиданно спросила Лотта. Глаза Агниса - один зеленый, второй темно-карий, - изучающе взглянули на нее, и ей стало не по себе.
- Он сам виноват, - ответил Агнис. – Кроме того, огонь – это красиво.
Он замолчал и остановился, вглядываясь в даль. Отец Бернард хотел было возразить, что грешно быть таким безжалостным, собрался повторить то же, что говорил графине де Фурнель. Но в словах Агниса не было той тусклой подспудной злобы, что так неприятно поразила его в тоне графини – он был безразлично жесток, как бывает жестоким огонь пожара, как были жестоки люди Ветхого завета, служившие закону «око за око», как язычники, которым еще не довелось услышать «Возлюбите врагов своих».
- Дезертира казнят… - проговорила Лотта, проследившая взглядом туда, куда смотрел мастер Агнис.
В тумане лощинки между двумя холмами был установлен высокий тонкий столб с колесом, надетым на верхушку. На колесе едва виднелась привязанная человеческая фигурка, над которой кружились птицы.
У подножия столба сидел солдат, и доспехи его тускло поблескивали. Женщина – издали не видно было, старая или молодая, - обняла столб, рыдания ее смешивались со стоном и воем казнимого и далеко разносились во влажном воздухе.
- Пошли, Господи, конец скорый и непостыдный, - отец Бернард перекрестился. Казнимым полагалась исповедь, но он не уверен был, что солдаты стали искать священника или монаха. Скорее всего, они просто перебили несчастному локти и колени и подняли на столб. И он зашептал молитву, прося за этого неизвестного дезертира, умоляя милосердного Творца о снисхождении к неисповеданным его грехам.
- Он же еще жив, - содрогнулась Лотта. – И будет умирать еще долго.
Агнис ничего не сказал, повернулся и пошел прочь, и что-то заставило девушку и священника последовать за ним. Отцу Бернарду показалось, что рыжий мастер как-то очень отчетливо прищелкнул пальцами – и через мгновение их накрыл страшный крик. Столб от подножья до верхушки был объят пламенем, белым с просинью, которое накрыло и солдата, и женщину, и казнимого. Жар, сильный, какой бывает только в плавильной печи, в одно мгновение прервал их дыхание, обуглил тела и превратил их в черные уголья.
- Боже… Пресвятая Дева, спаси и сохрани! – прошептал, крестясь, священник.
***
На площади перед ратушей Гронинга догорал, рассыпаясь пеплом, костер. Присутствующий на казни глава трибунала святой инквизиции чувствовал, что его деятельность в Холмах продвигается вполне успешно. Поимка чернокнижника, за которым два года охотились по всей стране, сегодняшняя привселюдная казнь – а теперь еще и полученный донос на молодого священника соседнего прихода. Поистине, приезд трибунала в Холмы угоден Господу, который обнажает скверну, дабы его верные псы могли ее истребить.
А г-н Бокнер также был доволен – золотой, присовокупленный им к свернутому в трубку бумажному листу, исписанному неровным почерком с завитушками, обеспечил быстрое попадание оного листа в руки главы трибунала.
========== 4. Истинный свет ==========
Нет другого места, откуда открывался бы лучший вид на узкую долину между холмами и на зеленеющие сквозь вечный сероватый унылый туман леса, как небольшая площадка за апсидой собора святой Барбары. Если бы ты, внимательный слушатель мой, побывал там, ты бы, верно, засмотрелся на открывающийся вид и не сразу заметил узкую козью тропку, ведущую к стеклодувной мастерской. Козьей эту тропку зовут до сих пор, хотя в Лойдене коз никогда почти не держали, и уж конечно, ни одной козе не пришло бы в рогатую голову спускаться с холма, на котором стоит собор, в мастерские.
Но если бы кому-то и пришло в голову спуститься по этой тропке одним хмурым вечером, он непременно заметил бы черный удушливый туман, клубящийся у входа в мастерскую. Подручные уже разошлись по домам, в мастерской оставался лишь сам Агнис Пир, и любопытный прохожий решил бы, верно, что мастер витражей спешно заканчивает дневную работу. Поди знай, что они там смешивают, эти стеклодувы, что добавляют, чем протравливают стекло.
Более ничего прохожий бы не услышал. Разве может простец разобрать речь существ иного мира, если они того не желают?
- Лучше бы тебе сейчас отказаться от спора, Игрок. Я уверен в успехе, ибо знаю, что наш добрейший пастырь не выносит мужеложцев. И он так мило смущался и краснел, когда я говорил с ним в моем женском обличьи. Быть может, ты этого не ожидал, но именно ты помог мне – ты пробудил его чувственность, возжег в нем внимание к миру – а, значит, и мирским соблазнам. Теперь он не может противостоять греху.
- Вы, демоны, склонны все упрощать. Если человек стал открыт для красоты мира – это не значит одновременно, что он будет открыт и для того, что вы называете грехом.
- Я одержал бы победу еще тогда – если бы не этот несносный бургомистр с его глупой ревностью! Тот миг, когда мы с этим мальчиком сольемся в наслаждении, уже совсем близок, мне достаточно сделать лишь небольшое усилие. Я увижу, наконец, его обнаженным – у него, должно быть, кожа нежная, как у девушки, орган небольшой, который приятно ласкать губами, а волосы мягки как шелк… Что скажешь, Игрок?
- Один человек ехал раз на рынок и увидел в лесу зайца. Решил его поймать, подкрадывается и думает, как продаст зайца на рынке, купит на те деньги красные сапоги, пройдется в сапогах перед дочерью купца, та и влюбится в него. Женится он на дочери купца, мечтает дальше наш охотник, и сам станет торговать, станет богат и знатен. Да так размечтался, что не заметил лужи. И сам выпачкался, и зайца спугнул.
***
Отец Бернард как всегда аккуратно принес стопку книг и бережно положил на стол. Книги стали вызывать у него нежность, они были такие же хрупкие как люди. Пожалуй, еще хрупче людей. И так легко было их погубить – простого забвения было для того достаточно (ты, несомненно, знаешь подобные случаи, о внимательный слушатель мой).
Ему более не хотелось просто накапливать книжную премудрость, он уже не пожирал книги без разбору, как голодный бродяга немудрящую еду. Теперь он вкушал знания со смаком и разбором, и среди книг у него появились любимцы. Раньше, обладая прекрасной памятью, он не нуждался в том, чтобы перечитывать прочитанные книги – теперь же отец Бернард находил особое удовольствие в том, чтобы прийти в книгохранилище и, после разбора, описания и внесения в каталог намеченного количества книг, взять ту, с которой хотелось поговорить, как с добрым старым другом. Раскрыть ее, огладив кожаный переплет, теплеющий под рукой; бережно, с нижнего уголка перевернуть пожелтевшие страницы. Пройтись оловянной указкой по строчкам, впитывая слова – пусть даже он и помнил наизусть каждое из этих слов.
