- Ну что, пошли, господа и дамы!

Последнее прозвучало глупо; Слава, почувствовав неловкость, вздернул и без того вздернутый нос, взгромоздил на спину рюкзак и первым зашагал вниз по дороге. Остальные потянулись за ним.

Дорога была сухой, идти по ней было легко, и даже пустырь с прижухлой жело-серой травой не портил. Безвременье… колесики часов остановились, застыли, замерли. Позванивают только высоковольтные провода в стороне, жужжат, как взбудораженный рой. Да еле слышно колотятся друг об друга высохшие буроватые стебли на пустыре.

Лес надвигался – серо-красновато-желтый и неясный, неяркий, не такой, какой можно было ожидать осенью, словно подернут невидимой паутиной бледности и нездоровья. Осинник, красновато-коричневый, как гретый много раз борщ, березняк, болезненно-бледный, как желток магазинного яйца. Лине казалось, лес робко машет ей, стеснительно, будто не надеялся на внимание. И она вбирала в себя лес, радостно приветствуя его всем своим существом. В детстве Лина часто воображала себя владычицей деревьев, она приходила в детский сад и здоровалась со всеми росшими там - липами, тополем, кленами и молоденькой елочкой. Но придя в садик после Нового года, Лина увидела, что елочка исчезла. Чтобы утешить отчаянно ревущую дочку, мама рассказывала ей о лесном детском саду, в который ушла елочка, и в котором было много других елочек – «у вас она была одна, ей было одиноко – а там у нее много подружек». С тех пор Лина все свое внимание перенесла на тополь, который тоже был один. А вдруг и он уйдет? Правда, она подозревала что для детского сада, пусть и лесного, тополь был великоват – но ведь есть, наверное и для взрослых деревьев сад? Как у людей больница, куда они с мамой отвезли бабушку…

- А я в детстве казалась себе повелительницей ангелов, - донесся до Лины голос Зары. Зара шла неожиданно скоро, ощущая дыхание идущего за ней Мадса. Впервые мужчина действовал на нее так сильно, остро и опьяняюще. И не пугал. Напротив – Мадс словно избавлял ее сейчас от того просачивающегося из самых темных глубин безумия, с которым сама Зара порой не могла справиться. Особенно худо приходилось ей в поездке - безумием был, казалось, полон весь мир, безумие было в изогнутых, искорёженных березах и осинах по обе стороны тропки, в перезвоне ветвей и перешептывании листьев, в прелом густом грибном запахе, поднимавшемся от земли и шибавшем в нос не хуже кваса в летнюю жару. И в тропке, которая едва видна была, едва угадывалась.

Да и сам лес казался безумным – про такой только в книгах пишут и в кино снимают. Сухостой, иссохшие, вытянувшие в предсмертной муке ветви высохших осинок, бурелом, гнилье, валявшееся на каждом шагу, изредка попадающиеся каменные останцы, поросшие мхом, торчащие из земли как полусгнившие зубы – мрачно и жалко.

И от этого безумия Мадс ее избавлял с необычайной легкостью, будто ему это ничего не стоило. Зара шла и шла, без мыслей, ощущая себя пустой и легкой, уже не оглядываясь по сторонам, видя лишь спину идущего впереди Харлампия.

- Говорят, тут часто молниями людей бьет, - нарушил кто-то из девушек всеобщее пыхтящее молчание.

- И лепреконы охраняют тут свои сокровища, - шутливо отозвался Толик. – Малютки-медовары в пещерах под землей.

Все засмеялись.

- Что-что – а сокровища тут есть, - впервые подал голос Мадс. Он говорил негромко, глубоким приятным баритоном, и голос его удивительно четко разносился в прохладном влажном воздухе. – Молнии просто так не бьют, есть залежи железной руды или магнитного колчедана. И рассказы о кующих золото-серебро карликах тоже не на пустом месте возникают.

Лина спиной почувствовала странное напряжение – после слов Мадса перед ее глазами возникло что-то вроде Кащеевой пещеры, как рисуют в детских книжках, темной в черноту, с горой ярко-золотых монет посередине. И она могла поклясться, что подобное видение возникло у всех остальных – нервно засопел позади Харлампий, унылое шарканье сзади утихло, все прибавили ходу.

Хорошо бы действительно найти клад, думал Слава, шедший впереди всех. Бог с ними с двадцатью пятью процентами законных – главное, что после этого он уже не будет обычным гидом-инструктором, а вполне возможно станет известным. А самое главное – вдруг да после этого… Делая вид перед самим собой, что ему просто нужно проверить как идет группа, Слава оглянулся. И конечно первый, вернее, первая, кого он увидел, была Лина, шедшая прямо за ним. Раскрасневшаяся на свежем воздухе, с горящими темными глазами и чуть встрепавшимися коротко стрижеными волосами, Лина была так хороша, что Слава на секунду забыл, где он и что он.

- Там, в кордоне, живет один старичок, - продолжал Мадс так, будто и не было этой полной золотых видений паузы, – бывший ссыльный, ему лет сто, наверное. Финеес Аронович Нуэйт.

- Он и про богатства знает? – пропыхтел насмешливо Харлампий.

- Он все знает, - коротко и веско ответил Мадс. И снова его слова по-особому врезались в сознание, тавруя каждого как племенное животное.

Дальнейший кусок пути прошел в молчании, идти всем было удивительно легко, несмотря на кочки и бурелом, на гнилые коряги и даже несмотря на странную тишину окружавшего их леса. Люди шли молча, двигаясь как заведенные автоматы – без мыслей и почти без цели.

Избенка заброшенного лесничего кордона выпрыгнула на них из леса так неожиданно, что даже бывавший в этих местах Слава резко остановился, а Лина с размаху едва не налетела на него.

В домике было пусто. Слава, который раньше не слышал ни о каком ссыльном старичке, этому не удивился, но Мадс, казалось, пребывал в настоящей растерянности, даже его неподвижное застывшее лицо чуть оживилось. Он несколько раз обошел избушку, будто охотничий пес, потерявший след, заглянул в углы . Удостоверившись, что старичка, о котором он говорил, нигде нет, Мадс принял прежний уверенный вид, но Лина откуда-то знала, что сейчас он притворяется.

Инструктора быстро развели во дворе костер и принялись готовить то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Кое-кто из девушек помогал им. Жанна натерла ноги и сидела в домике, надувшаяся и мрачная. Мужчины осматривали окрестности и перекидывались шуточками по поводу возможной охоты и рыбалки в этих местах – неподалеку было озерцо, небольшое, но довольно глубокое, как сказал Слава.

Харлампий в рыбацких и охотничьих обсуждениях участия не принимал – слова Мадса о сокровищах неожиданно привели его в возбуждение, которое искало выхода. Кроме того, он был голоден, да и непривычное активное движение разогнало, разгорячило кровь. Харлампий увидел за избушкой тонкую рябинку, всю увешанную пламенеющими гроздьями и, подталкиваемый голодом и этим бессмысленным нервным состоянием, принялся жадно обрывать рябиновые кисти.

- Харлампий, нашлю лучи поноса – оставь дерево в покое! – крикнула ему Зара – когда чинилось насилие в отношении живых существ, она тут же забывала о всех светских условностях и рабочей табели о рангах. Не оборачиваясь, Харлампий вытянул в ее адрес средний палец.

- Оставь дерево в покое! – еще громче крикнула Зара. Харлампий почувствовал словно бы охлест горячим банным веником и замер. В это время из его рук аккуратно вынули конец готовой сломаться рябиновой ветки. Дерево, отпущенное на волю, обрадованно выпрямилось, а Лина чувствительно сжала запястье Харлампия.

- Тоже мне, гринписовка нашлась… - прошипел тот, и в голосе его сквознула настоящая неприкрытая ненависть. – Куде-есница ле-еса Оле-е-ся!.. – заголосил он дурашливо.

Айтишники и Толик охотно засмеялись – Лина неосознанно задевала их альфасамцовость и они рады были, что она получила по носу.

- Спасибо, что нарвал рябины для чая, - подчеркнуто спокойно сказала Лина. – Как раз вода закипела.

После ужина еще долго сидели у костра, Толик наигрывал на гитаре, девушки-эйчары подпевали вразнобой.

- А почему эти каменные лабиринты называют вавилонами? – спросила Зара. Она сидела возле Мадса и ощущала себя счастливой и умиротворенной. Злость на Харлампия быстро забылась – да Зара и не умела помнить зло. – От Вавилонской башни?