Только чует - тело его будто и не его уже, сползает он на пол, на брюхо - а девушка, проснувшись, привстает на ложе и хохочет, скалит зубы.

- Дурачина! Пентюх! Нашла же бабка сторожа, думала, простой дурак, а он и того хуже - дурак с одной нижней головою!

И хочет Харлампий крикнуть, да не может - из горла только шип вырывается, тело все покрылось чешуйчатой кожей, голова сделалась вовсе плоской, а глаза разъехались по обе стороны того, что ранее было лицом. И стала из Харлампия тварь-саламандра, большая, как телок, на низких толстых лапах, с кожею мокрой и с холодной кровью.

Захохотала Ойна еще того веселее, оседлала ползучую тварь и взвилась на ней, и вылетела в распахнувшееся окно.

***

Нету ничего хуже, как увидеть наочное свидетельство того, что планы твои пошли прахом, осыпались тем самым серым прахом и древесной трухой, что вдруг оказывается в сердцевине могучего многосотлетнего дерева, сломленного сильною бурей.

И Финн, вчитываясь в полустертые письмена своей Книги, чуял, как запахом гнили и тлена полнится его жилище. Разграблено святилище, лишается силы великий Громовик, и Черный змей не пал от руки князя Арслана. Однако страницы шептали и иное - старой Наяне недолго осталось. И если выполнил ученик в ином мире его, Финна, наказ - не будет более Владычицы, и силы, которым служит она, уснут. Лишь власть Громовика - явья власть, белая, дневная, - будет царить в мире.

И силой волшбы своей понесся Финн быстрее ветра по-над землею. В тихой долине у древнего кургана увидел он Арслана - тот разметался, будто спящее дитя, разбросал руки. Конь, что бродил вокруг лежащего, то и дело нежно тыкался мордой в неживую холодную ладонь, в плечо, шумно фыркал в неподвижно застывшее лицо, надеясь, быть может, пробудить уснувшего хозяина. Но тот не шевелился, не вздымалась от дыхания грудь. И кровь ран его уже подсохла и не струилась.

Заметил тут волхв оружие Арслана, узнал тотчас же меч, из небесного железа кованый. Наклонился Финн над погибшим князем, меч к себе потянул. Тяжел меч, тянет руку волхва к земле. Пыхтел старый Финн, тщился поднять меч из небесного металла и не услышал, как рассекают воздух сильные крылья, вспарывают наваливающийся на небо закат, и не увидел, как из заката упал на долину черный вихрь. Вьется столбом вихрь - и опускается в долину Черный змей, брат Ойны-княжны. Не в силах двинуться, волхв смотрит, как принимает Черный змей обличье до половины человеческое, скользит к убитому. И замирает над ним, и горем плещет из смарагдовых очей.

- Это ты, волхв, направил его… Тебе содеянное и исправлять!

Затрясся от страха Финн, опалило его темным жаром от змеевых крыльев. Воззвал он к Громовику, молил того о защите - но слаб стал Громовик, зол на волхва, отвернулся от Финна Громовик.

- Говори! - зарычал Змей.

- За степями, за горами дикими… долина… Два ключа в ней… - едва ворочая языком, пробормотал Финн.

- Лжешь! Понесу тебя туда, наберешь воды целебной и оживишь его - а коли нет, то не быть тебе живу!

- Пощади! - от страха едва жив старик. - Долина та… в вотчине бабки твоей… где заря с зарей расходятся…

И не успел волхв ни заклятия защитного сотворить, ни руку с посохом выставить, как снова зашумели черные крылья, подхватил его Змей и взвился в поднебесье.

Безвременье

… словно растягивало каждую миллисекунду, замедляя движения и мысли. Слава, ринувшийся вслед за Свейном и поволокшим его плетистым нечто, поймал себя на том, что ему почти хочется, чтобы этого неведомо откуда взявшегося парня просто… не стало. Слава словно в замедленной съемке видел, как гибкие плети впились в тело, в руки, ноги своей жертвы, стискивая их с нечеловеческой силой, как Свейн быстро терял силы, пытаясь вырваться. Как затягивалась петля на его горле - медленно, почти сладострастно.

“Неужели я любуюсь… неведомый монстр душит, убивает живого человека… этого красивого юношу… я любуюсь… мне нравится, как петля выдавливает из него жизнь… неужели я такой? Такой?!”

Слава с усилием стряхнул с себя наваждение. Нет, он не такой! Не такой!

- Меч… Лина, меч! - заорал Слава, сдирая в кровь пальцы, пытаясь хоть немного ослабить петлю на горле Свейна. Лина кинулась ему на помощь. Вдвоем они пытались сорвать тонкие гибкие ветки с рук, с ног и горла задыхающегося парня. Но ветки были прочнее альпинистского троса, и даже нож не резал их. Все усилия привели к тому, что петли веток еще сильнее впились в тело Свейна, подтаскивая его к огромному корявому древесному стволу. Дерево казалось чудищем, изогнувшимся в муках, и это чудище жаждало разделить свои муки с уже теряющей сознание жертвой.

- Нет… - ровным, словно чужим голосом произнесла Лина. Слава удивился ее ненатуральному спокойствию.

- Мы так ничего не добьемся, - пробормотала Лина и добавила решительно. - Отойди!

Слава неожиданно для себя подчинился. Может, ей тоже нравится… смотреть, лизнул с изнанки подленький язычок злорадства… Но Лина неожиданно властно прикоснулась к бурой иссохшей коре дерева и, с усилием вдохнув и выдохнув, как можно мягче произнесла:

- Отпусти его, пожалуйста! Ты сердишься за утку? Поверь, мы просто хотели есть, мы не имели дурных целей. Мы просим прощения! Отпусти его…

Слава посмотрел на нее так, будто пытался и не мог поверить своим ушам. И глазам также - потому что петли явно ослабли. Они по-прежнему держали Свейна, но уже не врезались так яростно в его тело. Словно дерево решило взять паузу и послушать говорившую.

- Мы не хотели оскорбить тебя, - продолжала Лина. - Мы просим прощения!

Она повторяла одни и те же несколько фраз снова и снова; вдруг раздался тяжелый вздох, и петли ветвей, выпустив свою жертву, втянулись в корявый ствол дерева. И синеватый туман пропал, рассеялся, будто всосался куда-то под корни.

- Благодарю тебя, - все так же мягко, но властно и очень серьезно сказала Лина. Провела рукой по коре. И только после этого бросилась к сползшему к корням дерева Свейну - тот натужно кашлял, с хрипом ловя воздух, пытаясь отдышаться. На светлой коже его проступили багровые следы от ужасных удавок, а запястья были стерты в кровь.

- Убираемся отсюда! - крикнул Слава. Но Свейн, который уже почти оправился, словно не слыша его, медленно поднялся с мокрой земли и, чуть прихрамывая, пошел в заросли. Слава с Линой, не понимая хорошенько, чего он хочет, на всякий случай отошли подальше от страшного дерева. Правда, дерево сейчас казалось вполне безобидным. Славе даже почудилось, что оно смотрит им вслед - печально, как старик на молодых, которые - вот уже в который раз, - уходят, оставляя его в одиночестве.

Свейн появился из кустов, держа в одной руке подстреленную утку и свой лук, а в другой - амулет. Лина забормотала извинения - бросившись спасать его, она обронила амулет и совсем о нем позабыла.

- Думаешь, одной утки нам хватит? - брякнул Слава и прикусил язык. Свейн неспеша надел амулет, выправив волосы и заботливо упрятав металлический кружок под рубаху, а потом оглядел заросли.

- Не хватит.

И Лина повторила за ним:

- Не хватит. Точно. Если еще и Устюмов вернется…

Свейн двинулся вперед, аккуратно отодвигая ветки ивняка. Лина шла за ним, и Славе все больше казалось, что между этими двоими устанавливается какая-то незримая связь. А может, уже установилась?

Снова раздался шелест крыльев, снова вскинут и натянут одним точным, плавным движением лук. И снова ушла стрела, настигла утку, пронзила и обрушила в приречные заросли. На сей раз Свейн сам отправился было за добычей, но Слава, которого все еще мучила совесть за то, что он почти желал парню смерти, заявил, что каждое ведомство должно заниматься своим делом. А его дело сейчас - поработать охотничьим псом.

Когда он возвращался с уткой в руке, ему вдруг показалось, что Свейн и Лина о чем-то увлеченно беседуют. Но приблизившись, за шлепаньем собственных шагов он услышал только шелест камышей и перешептывание листьев на прибрежных кустах. Свейн и Лина просто стояли рядом. Удивительно свои в этом чужом, колючем и злом мире, подумал вдруг Слава. Удивительно свои. Особенно Лина.