Увидев Черити на первой же перемене, Ада сама подошла к ней и своим негромким, словно тоже присыпанным пеплом голосом спросила, в силе ли их уговор. И дрогнули в улыбке губы, когда Черити закивала - так энергично, что у нее по плечам запрыгали жесткие косицы.
Только по пути от школы к месту, где начиналась дорога и куда подъезжали повозки тех, кто мог себе позволить не идти в школу пешком, Ада словно немного расслабилась. Человек, выброшенный на берег после кораблекрушения - вот кем она теперь показалась Черити. Спасшийся. Ему холодно и голодно, и платье драное, но он на твердой земле, и от одного этого ему радостно, и солнце сияет для него ярче.
Шарабан с мышастой кобылкой уже дожидался их, и на козлах восседал старый Уитакер.
- А ты знаешь, что мистер Уитакер раньше служил… - начала неожиданно для себя Черити.
- Акуле Уотсону, - негромко и спокойно ответила Ада. Черити едва успела разозлиться - оказывается, о прошлом мистера Уитакера знали решительно все кроме нее, - когда Ада чуть приостановилась, закашлялась и поплотнее запахнула шаль, наброшенную на плечи. И Черити сама не могла понять, как у нее в руках очутилась небольшая, in octavo, записная книжка, изящная, в желтом коленкоровом переплете с тисненым узором.
- Возьми, - приглушенным голосом проговорила Ада, и тут же снова закашлялась, кутаясь сильнее и проходя чуть вперед.
Уитакер бросил на обеих внимательный взгляд и слез с козел.
- Вас, мисси, велено чем скорее доставить, - пробурчал он Аде, недовольно взглядывая на Черити.
- Мисс Олдман согласилась помочь мне с заданиями, - ответила Ада едва слышно, опустила глаза. Снова закрывшись, снова тверда как раковина, - и впервые Черити стало остро, до боли жаль ее.
- Сожалею, мисс, но мне строго-настрого наказали доставить вас в аккуратности и побыстрее, - повторил Уитакер, глядя мимо Черити и будто невзначай преграждая ей путь. Та остановилась, не в силах поверить, что вот так перечеркиваются все ее великолепные планы. Ада же, бросив на Черити быстрый взгляд, виноватый и беспомощный, ниже опустила голову и быстро села в шарабан. Должно быть, так ехала на казнь Мария Стюарт, ни с того, ни с сего подумала Черити.
- Свежо сегодня, - тем же хмурым тоном сказал Уитакер и решительным движением поднял капюшон коляски.
- Lis ça! - лицо Ады на мгновение выглянуло из-за капюшона, но Уитакер хлестнул лошадь, и та взяла с места крупной рысью, так что девушка, должно быть, откинулась назад.
Пару мгновений Черити стояла, не в силах двинуться, и вывел ее из оцепенения только толчок в плечо - Ребекка, не рассчитав, а может, именно рассчитав движения, влетела в подругу.
- Ну что, наша англичанка задрала нос? - спросила она, с трудом скрывая радость. - А что за книжка?
Тут только Черити вспомнила о желтой книжке, которую все еще сжимала в руках.
- Что-то нравоучительное, - бросила она, и Ребекка с отвращением закатила глаза.
- Ну еще бы, - фыркнула она.
Трудов стоило отделаться от Ребекки и поскорее добраться домой - и там, в уединении своей комнатки, Черити, наконец, открыла данную ей Адой книжку. Оказавшуюся старым рукописным дневником с плотными гладкими страницами веленевой бумаги. На фронтисписе стояло крупным, не слишком ровным, но старательным почерком человека, которому нечасто выпадало собственноручно писать - “Дорогой моей дочери Джиллиан от старого отца. Счастливого Рождества!”
Комментарий к Золото дураков
*- имеются кое-какие отсылки к повести А.Конан-Дойла “Открытие Рафлза Хоу”
========== Отцы и дочери ==========
Кап, кап, кап… Скапывает вода с каменной сосульки в каменную чашу, века пройдут, а она все будет капать, не наполняя, не убывая, словно вечное страдание адских бездн.
Надпись должна быть где-то там. Ты правильно ищешь, девчонка, правильно. Ты ведь прочла об этом месте? Прочла. В дневнике моей Джиллиан прочла.
Она вырезала на известняке ножом свое имя и дописала “оíche mhaith gadh”. Спокойной ночи. По-гэльски - так, как когда-то, верно, говорила ей мать. “Спокойной ночи, Джиллиан”, написала моя храбрая девочка, думая, что ей уж не суждено проснуться.
Я не знаю, до сих пор не знаю, как и зачем она попала в ту пещеру, как провалилась в тот глубокий каменный колодец. Знаю только, что не мог ее туда никто кинуть, нарочно кинуть - уж это-то я сразу заподозрил, что уж тут. А кто или что могло? Не знаю. Тогда был слишком счастлив видеть ее, а потом все было недосуг спросить. Не любитель я был говорить, вот оно что. А может, я просто забыл, кто это сделал и что сталось с ним… Помню только, что пока девочка моя была там, для меня была ночь, и тьма, и смерть - а когда нашли ее, так пришло солнце, и свет, и жизнь.
Мы тогда ее искали почти четыре дня, и мои люди боялись подходить ко мне, боялись даже поднимать на меня глаза. А на исходе четвертого явился метис, Сайдвиндер - с моей девочкой на своем седле. Дикарское чутье, видать, помогло желтозадому найти ее, а ведь спасовал даже Броуди, когда-то бывший траппером. Как сейчас помню ее - личико исхудавшее, грязное, а глаза сияют как морские волны под солнцем, едва не прыгнула ко мне с коня, на котором привез ее Сайдвиндер. “Папочка, папа…” Я тогда едва не плакал, и готов был прижать к сердцу весь мир. Таковы люди - не так сильно действуют на них тьма и свет по отдельности, как бросок из черной тьмы в белый свет. Я обнимал мою Джилли и не думал, что судьба уж вот, у самого порога, стоит, держа под уздцы высокого злого гнедого, смотрит непроницаемо, темно. Судьба - черные лохмы из-под шляпы выбились, лицо застыло словно маска. Тогда я не видел, не мог видеть, как смотрел Сайдвиндер на мою Джилли. А потом уж у них все началось. Джилли - в меня, горячая как порох, да и мать ее была родом из Ирландии.
Нет слаще картины, чем моя вновь обретенная дочь, бросающаяся в мои объятия - и нет картины горше, ибо рядом с ней тот, кто возжелал отобрать ее у меня. И картина эта невыносимее тем больше, чем меньше я нахожу в себе ненависти к нему.
Ненависть, даже она стирается здесь. Слишком мы слабы - неупокоенные, те, кого держат Холмы. Задумаешь, надумаешь, а оно как песок сквозь пальцы, убегает, утекает, и только пустая ладонь дразнит стершимися линиями. Я не вижу линий на своей ладони - с тех пор как я умер, у меня нет линий. Нет судьбы, нет срока жизни, ладонь моя гладка, будто я сжег ее в адском пламени и поверх наросла новая кожа. Неупокоенные слабы, у нас нет судьбы, лишь остаток неупокоенных желаний. Но все наши неупокоенные желания в конце концов сбываются лишь так, как угодно богу или же дьяволу.
И все же, и все же… Я не могу по-другому, не будь я Эйбрахамом Уотсоном, не прозовись я когда-то Акулой! Джилли, Джилли, доченька, ты не сможешь оставить меня еще раз.
Кап, кап, кап - там есть вода, смерть не будет слишком мучительна. А ты плачь, плачь, девчонка! Плачь без слез.
Им тебя не найти.
***
Тьма надвигалась. Маленький городок волновался - как будто недостаточно было странных смертей, как будто недостаточно было почти ослепшего шерифа. Ничто так не будоражит людей, как пропавшие дети и молодые девушки, пропажи будят потаенные дикие страхи, что зародились еще во времена пещер и диких костров под первобытными звездами. Тогда из массы людей, голых, диких, жавшихся друг к другу и к костру, чтобы в кружке тепла и света уберечься от звезд и холодной тьмы вокруг, тьма все же вырывала то одного, то другого - и оставшиеся не знали, оплакивать ли им жертву или радоваться про себя тому, что сами они покуда живы.
Старый Уитакер вернулся в панике, с разбитой головой и рассказал, что уже на подъезде к поместью мисси Ада вдруг вскочила с места, словно увидела нечто невероятно привлекающее внимание, постояла несколько мгновений, а потом бросилась вон из шарабана, выскочила прямо на ходу - переезжали топкое место и Уитакер пустил лошадь тихой рысцой. Кучер хотел было броситься за мисс Адой да лошадь шарахнулась, будто испугавшись чего-то, и он тоже оробел.
