Демократическая республика Свободный Китай не была ни демократической, ни свободной. Не была даже республикой. И, тем не менее, это был, несомненно, Китай, вернувшийся к древним традициям независимой нации. Самая большая политическая единица с единым языком, составляющая две пятых населения Земли, вероятно, производила больше всех остальных стран валового национального продукта, но никаких официальных данных на сей счет не существовало — китайская экономика была закрыта для посторонних, поскольку правящие классы исповедовали политику протекционизма. Когда Пауза пустила корни на остальной части планеты и технология топталась на месте полстолетия, Китай, чтобы этого избежать, обратился к внутренним резервам и старым традициям — перекрыл границы.

Ко всему прочему Свободный Китай стал еще и самым большим мегаполисом на планете. Непрерывная цепь плотно расположенных кварталов протянулась полумесяцем от Шэньяна на северо-востоке через Пекин и затем на юг к Ксучжоу и Нанкину, чтобы встретиться со вторым обширным полумесяцем, исходящим из Шанхая. Между ними располагались многочисленные поселения, все это связывало вместе ленточки коммуникаций, которые выросли вдоль рек, каналов и магистралей. И все же даже самые плотные скопления высотных башен никогда не были удалены от областей интенсивного сельского хозяйства. На фотографиях спутников Китай выглядел скорее композицией Джексона Поллака, нежели страной.

Когда остальная часть мира, принявшая название Экотопии, оправилась от безумия Паузы и принялась восстанавливаться, исповедуя принципы малочисленности населения и технологий, не способствующих загрязнению окружающей среды, Свободный Китай безвозвратно встал на противоположные рельсы. Экотопия делала все возможное, чтобы найти разумный способ объединить прогресс и экологию. Следовательно, роботизация производства, начатая в конце двадцатого столетия, пропустившая ошеломляющий удар в двадцать первом и неудержимо рвущаяся вперед в двадцать втором, не столько извратила экономику, сколько приуменьшила ее значение, а то и вовсе перестала обращать на нее внимание. «Законы» спроса и предложения, а также уменьшения прибыли ныне рассматривались как временные недоразумения, основанные на ограничении рабочей силы и психологии собственности. В то время, когда Экотопия настаивала на малочисленности населения при высоком уровне жизни и глобальной динамике свободно циркулирующего капитала, потомственная синкретическая идеология Свободного Китая вела его в другом направлении. Исторически китайцы всегда стремились к изоляционизму и загадочности, поэтому в двадцать втором веке нашей эры они относились к внешнему миру с тем же безразличием, как и в двадцать втором столетии до рождества Христова.

Свободный Китай стал бесконечным пригородом, «Страной-муравейником» (этот термин вышел из теории сложных систем, когда почти один и тот же шаблон повторялся миллиард раз: на каждом уличном перекрестке, в каждом правительственном учреждении, на каждом вокзале, в каждом уличном продавце с самодельной тележкой). Грубо говоря, Китай представлял собой структуру, в которой лишь незначительное число субъектов жило впроголодь, а организованная преступность никогда не была достаточно организованной, чтобы представлять серьезную угрозу, и это способствовало укреплению государства, где материальные ценности по большей части находили законных хозяев — если, само собой разумеется, по дороге не были растащены, потеряны или уничтожены волей Провидения или отдельных граждан.

Однако какой бы простой ни казалась структура, объяснить ее функционирование в двух словах невозможно. Не потому, что не было никакого правительства: наоборот, правительств было множество, в каждом географическом поясе, в каждом городе, в каждом квартале, где действовали различные и зачастую противоречащие друг другу законы. И хотя эти законы базировались на твердых юридических нормах, отсутствовала координация внесения изменений, что создавало такую путаницу, что даже юридические компьютеры не всегда могли связать концы с концами. Структура работала, но работала подобно всеобъемлющему, многостороннему природному явлению, не похожему на строгую иерархию закона и порядка. И, подобно природному явлению, порядок так или иначе возникал в результате нескончаемого потока случайных причин и следствий.

Товары, просачивающиеся через границу Свободного Китая, были главным образом контрабандными: ведь куда проще определить, что является незаконным, чем то, кто за это несет ответственность. Легальные и полулегальные обычаи и правила взаимопроникающих, эфемерных, слабо выраженных субкультур нередко противоречили не только друг другу, но и самим себе. И все они сходились в одном: то, что законно, требует дачи наибольших взяток.

Далеко не всякий отличит взятку от пошлины.

Экономические стены, которые возвел Свободный Китай, дабы защитить себя от мира варваров, были столь же надежны, как Гималайские горы. И столь же незыблемы. Однако скальная порода этих стен оказалась на поверку… рыхлой. При соответствующей финансовой смазке и интенсивном продавливании не возникало особых помех для движения в обоих направлениях.

Одна из таких экономических рыхлостей проходила через контору Ванг Липо, вспомогательного инспектора водного налогообложения в Шестом Общем Муниципалитете Городского Проекта Возобновления № 512 в городе Няньмынь южной префектуры провинции Гуанчжи. Проходила не физически, ибо трубопроводом для транспортировки контрабандных товаров фактически являлась вышедшая из употребления коллекторная система, функционирующая дальше государственной границы, вплоть до Пхеньяна в Большом Вьетнаме; но именно она, захолустная контора, служила местом, куда поступала смазка. У Ванга не было никаких сведений об источнике смазки, и он страстно желал никогда об этом не знать, однако по характеру ввозимого подозревал Кхи Минг-Куо. По общему мнению, этот человек был миллиардером, тайно руководившим общенациональной сетью крошечных магазинчиков, где продавали, причем на строго законных основаниях, традиционные снадобья.