— Мне жаль, что я не могу сказать то же самое о себе. Думаете, у вас осталось бы все это, занимай вы академический пост?

Это ее разозлило.

— Чертов лицемер! Решили, что один честный поступок оправдывает жизнь, полную лжи?! Да это все равно, что влепить пощечину и заявить после, что цвет лица только улучшился!

— Извини, я имел в виду… — начал Чарльз. Ну почему все обсуждения с Пруденс заканчиваются таким образом?!.

Пруденс не слушала. Она ударила кулаком по столу и заорала.

Сила удара освободила ее ногу. Слабая связь липучек на обуви и на полу с треском разрушилась, и космистка взмыла вверх, все еще продолжая ругаться. Внезапная потеря достоинства — невыносимая для опытного космического волка — заставила женщину замолчать. Молчание дало ей время, чтобы осознать, что она делает. Перевернувшись вверх ногами и все еще медленно вращаясь, Пру начала хихикать.

Чарльз схватил ее за руки и притянул спиной к полу. К тому времени, когда Пруденс снова обрела устойчивость, оба хохотали от души.

— Извини. Я никогда не научусь сдерживать свой темперамент.

Пру успокоилась, внезапно представив себя заседающей в разных комитетах, рассматривающей заявки на исследования. обдумывающей возможные последствия того, что какому-то старперу из маститых не понравился ее отзыв… Это было бы катастрофой, и, в конце концов, ей наверняка надоело бы. Чарльз отреагировал на перемену в ее настроении вопросом:

— Как на тебя действует пространство? Что ты ощущаешь в течение этих месяцев?

— Оно заставляет меня чувствовать себя маленькой… похожей на необходимый винтик в гигантской машине жизни. Подобно микробу и Господу Богу одновременно.

— У меня такие же чувства. Прежде чем мы оставили Землю, я был слишком занят, чтобы по-настоящему думать. Но после того, как я понаблюдал за нашим родным домом и увидел лишь сжимание бело-голубого диска до крошечного яркого пятнышка света, на меня накатило чувство ужасного одиночества. Планета выглядела такой хрупкой… У меня возникло желание защитить ее. Я взглянул на прежнюю жизнь по-новому. Все мои планы и желания показались ничтожными. Я смотрел, как исчезает пятнышко света, и содрогался до глубины души. Награды, деньги, высокое положение — ничего мне не надо, без этого только лучше. Вот что сделало со мной пространство. Оно кардинально изменило мой взгляд на собственную персону. Я скрывал произошедшие со мной изменения глубоко внутри, пока не установилась связь с чужаком. Больше я не мог их прятать. Прекрасная попытка.

— Люди не меняются, — сказала Пруденс. — По крайней мере, не меняются до конца. Глубоко внутри, Чарли Дэнсмур, ты все тот же самодовольный ублюдок, которого я знала в Гизе. Даже если ты изменился, все вернется на круги своя.

Чарльз покачал головой.

— Человек, которого ты знала в Гизе, был молодым ученым-идеалистом — человеком унылым, лишенным воображения, но приличным. Он попал в такое положение, которым не мог управлять, и это изменило его не в лучшую сторону. Так что ты не права. Или права, и во мне глубоко внутри сидит прежний Чарли Дэнсмур. Наверное, я сейчас восстанавливаю то, что считал утерянным навсегда.

Пруденс долго и внимательно смотрела на него.

— Возможно. Не проси меня принимать все сразу. Я буду судить тебя по поступкам, а не по словам. Думаю, мы сможем поработать вместе достаточно долго, так что поживем-увидим. Однако хочу, чтобы ты четко запомнил одно, Чарли: если еще раз попытаешься напакостить мне или моей семье, я убью тебя.

Чарльз усмехнулся.

— Я рад, что мы заканчиваем дискуссию на такой оптимистичной ноте.

Шли дни, дни однообразные, что было почти удобно. Трудно поверить, но сэр Чарльз действительно изменился. Спрашивая совета, он, казалось, выслушивал его и, что совсем уж удивительно, иногда следовал ему. Он ставил задачу и предоставлял подчиненным решать ее самостоятельно, он не всегда придерживался безопасной точки зрения и периодически демонстрировал проблески воображения. Время от времени он даже улыбался, и улыбка эта была весела и беззаботна — ох как нелегко она давалась, когда до прихода кометы-убийцы восемь месяцев…

Мозес всегда с трудом общался с другими людьми, даже со своей матерью; и вдруг — о небо! — совершенно необъяснимо оказалось, что этот человек ему понравился: их часто видели вместе, разговаривающих шепотом, улыбающихся. Пруденс спрашивала себя, не взял ли сэр Чарльз на себя роль доброго папаши, и пыталась подавить гнетущее чувство, что Мозеса ждет еще одно предательство.

Мозес был в своей стихии. Ему предоставили просторное помещение, превосходные плоскопленочные экраны на каждой стене и неограниченный доступ к чужаку. Оба быстро освоили общий язык — своего рода межпланетный воляпюк[16] .

Мозеса обеспечили группой поддержки, и некоторые члены группы пробовали изучать язык чужака, но связь покоилась во многом на шестом чувстве понимания животных, и юноша сомневался, что они смогут далеко продвинуться. Вопрос об отклонении кометы Мозес поднимал часто, и иногда казалось, что собеседник подошел близко к пониманию его важности, однако окончательно постичь суть проблемы дижабль так и не мог.

Полудержатель наслаждался секретными свиданиями с вне-юпером, но все больше и больше чувствовал свою вину, ибо имелось доказательство, что вера парителей-в-небе была истинной! Благоговение перед Душой Жизни существовало! Даже на крошечном, богатом кислородом Голубом Яде, достаточно горячем, чтобы растопить лед, есть жизнь! Конечно, жизнь бедная и примитивная, породившая недоразвитую форму, не имеющую никаких способностей к бюрмотанию, неспособную к вертикальному перемещению, обладающую всего двумя глазами, одним ртом и жалкими четырьмя жгутами щупалец, жестких и шарнирных, а не извилистых и гибких. Причем только два из их четырех жгутов проявляли хоть какую-то ловкость.

Настраивая свое зрительное кольцо на неуклюжее, уродливое маленькое чужеродное существо (он назвал его Один Гомо Здесь), Полудержатель уже знал: общение с ним нельзя держать в тайне. Содействию нужно заявить: существование вне-юперов (Благоговение, дижаблю до сих пор не верилось, что их родина — столь ядовитый мир!) подобно взрыву политической бомбы. Однако Полудержатель хранил тайну, не желая терять то, что недавно получил. Он убеждал себя, что все еще слишком слаб для рискованного путешествия к сообществу парителей-в-небе, что глупо предавать огласке новые знания, не удостоверившись предварительно в их истинности… Дюжина отговорок, и ни одной убедительной. Он понимал: что-то нужно предпринять, причем скоро.