— Я не хочу воровать, — сказал я, — не буду.

— Что так? — спросил Антон.

— Не хочу.

— А если потянет?

— Нет, не хочу!

— А вдруг захочется?

— Нет, не буду, ты меня не заставишь!

Антон расхохотался так, что я даже удивился. Я раньше не слышал, чтобы он смеялся так искренне, от души и в то же время как-то страшно горько и безысходно.

А я заплакал. И с тех пор не воровал.

Отсмеявшись, он сказал:

— Господи, Сашка, как же ты меня ненавидишь.

*

Антону нравилось делать мне подарки. Увидев однажды, как я занимаюсь, он порылся на полках в шкафу и достал потрёпанную книжку.

— На, дарю.

Я полистал книгу. В ней были нарисованы люди в самых невероятных позах.

— Что это?

— Это йога. Я думал, ты знаешь, раз практикуешь.

— Когда это?

— Только что, — засмеялся он. — Ты что, сам не понимаешь, что делаешь?

Я ещё раз взглянул на картинки и подумал, что они действительно похожи на позы, которые принимает тело, следуя узорам силы в сознании. Так я узнал, что есть йога, и начал её изучать.

А однажды он купил мне велосипед. Я был счастлив. Впереди все каникулы, можно кататься в лес и на речку. Летом я жил у Антона, в то время как остальные ребята ехали в лагерь.

— Хочешь, сфотографирую тебя на велике?

— Давай! Подожди, сейчас будет смертельный номер!

Я прислонил велик к двери подъезда и стал на него карабкаться, стараясь удержать равновесие.

— Сдурел?! Свалишься!

— Таким монстрам, как я, ничего не страшно, — сказал я, выпрямляясь. — Снимай!

Антон щёлкнул фотоаппаратом, а я прыгнул вниз, развернулся и подхватил падающий велосипед.

Позже, когда мы вместе проявляли плёнку и печатали фотографии, он спросил:

— А почему ты считаешь себя монстром?

— А кем ещё надо быть, чтобы жить с другим монстром?

Он хмыкнул и ничего не ответил.

Настоящую музыку я тоже услышал у него.

— Смотри, что я позавчера купил, — сказал он, заходя в зал и неся картонную коробку с изображением магнитофона.

Он дал мне её распечатать. Я понимал, что он специально ждал субботы, знал, что мне нравится техника и что я люблю возиться с электронными железяками. Я распаковал и достал новенький коричневый магнитофон с чёрными кнопками и круглыми ручками наверху.

— Электроника, — прочитал я.

— Воронежская, — сказал он. — У меня даже кассета есть с музыкой. — Пока он ходил за кассетой, я изучал инструкцию. У магнитофона был встроенный микрофон для записи. — Держи. — Я взял кассету. — Ты пока разбирайся, а я в магазин сбегаю. Надо ж отметить это дело.

Я кивнул. Уже несколько месяцев он не мог обходиться без выпивки. Он ушёл. Я включил магнитофон в розетку. Вставил кассету, защёлкнул. «Лишь бы это был не Кобзон», — подумал я и нажал пуск.

Заиграла незнакомая музыка, а потом я впервые услышал его голос, и по телу побежали мурашки.

«Белый снег, серый лёд

На растрескавшейся земле.

Одеялом лоскутным на ней —

Город в дорожной петле.

А над городом плывут облака,

Закрывая небесный свет.

А над городом — жёлтый дым,

Городу две тысячи лет,

Прожитых под светом Звезды

По имени Солнце…

И две тысячи лет — война,

Война без особых причин.

Война — дело молодых,

Лекарство против морщин…»

Я как заворожённый дослушал песню до конца, перемотал назад плёнку и стал слушать сначала. Взял магнитофон в руки, прислонился ухом к динамику, чтобы музыка и голос заполнили весь мир. Я слушал вновь и вновь, пока не хлопнула дверь.

— Кто это? — спросил я, когда он вошёл.

— Цой, кажется. Понравилось?

— Да. Очень.

— Там дальше ещё Высоцкий, баллады из фильма о рыцаре Айвенго. Мне Высоцкий нравится.

Песня кончилась, и началась другая.

«Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден

Их возраст и быт, —

И дрались мы до ссадин,

До смертных обид.

Но одежды латали

Нам матери в срок,

Мы же книги глотали,

Пьянея от строк…»

— Как классно, прямо про меня. Антон, а как это — убивать? Что чувствуешь?

— Никак, и ничего особого не чувствуешь — адреналин и опустошённость.

Он откупорил и поставил на стол бутылку водки.

— Будешь?

Я покрутил головой.

— Ты же знаешь, что я не выношу.

— А я буду. — Он налил стакан, сел, держа его в ладонях. — Я уезжаю. Подал заявление. Мирная жизнь не для меня, я себя в ней не нахожу. Кругом фальшь и кидалово. На войне я всё понимаю, а здесь как гнилое болото, и я в нём тону. Ты ведь понимаешь, о чём я?

Я кивнул. Для меня всё было очень неожиданно, появился проблеск надежды впереди.

— Да, ты всегда всё понимаешь. Больше, чем другие. Мне иногда кажется, или я просто хочу в это верить, что ты даже не будешь держать на меня зла. Ненавидеть, презирать — да, но не мстить. Ты слишком хорошо знаешь, что такое боль, чтобы причинять её другим. Я понимаю, то, что я делал с тобой — грязно и жестоко… — Он замолчал, выпил, снова налил. — Но я такой, какой я есть. Этого не изменить, можно только уничтожить. Быть убитым в бою — не такая уж плохая смерть для меня. Как думаешь? — Я никак не думал, я всеми силами старался скрыть свою радость. — Уходи, — сказал он, — и магнитофон с кассетой забирай, я их тебе купил, на прощание.

Я собрался, потоптался у двери, держа магнитофон за ручку. Смотрел на него, сидящего за столом, запоминал.

— Прощай, Антон. — Я открыл дверь. — Спасибо!

— За что?! — отчаянно крикнул он вслед.

Но я уже захлопнул дверь и бежал по ступенькам вниз. Для меня всё только начиналось.

Потом говорили, что его убили в Чечне. Кем он был для меня? Я не знаю. Я больше не могу однозначно оценивать людей. Свет и Тьма смешались в моём сознании. Я не могу их отличить. Для меня всё — одно.

Война — лекарство против морщин. Умереть молодым или жить молодым вечно — это ведь почти одно и то же. Мы только тени, изображающие жизнь.

Из письма Антона: «А ведь ты всегда был сильнее меня. Я это понял ещё тогда, когда ты сбежал из интерната. Я сидел на рельсах и поджидал тебя, чтобы вернуть назад, а увидев, сосредоточенно идущего в лучах солнца, понял, что всё напрасно, что тебя не остановить никому. Именно эту безграничную, непокорную и свободную силу в тебе я полюбил. Это было как болезнь, но я ничего не мог с собой поделать, я уже не мог отпустить тебя и не желать прикасаться к этой силе, к тебе, снова и снова. Может, после того, как меня убьют на этой войне, ты всё-таки простишь меня».