Вечером, когда стемнело, вернулся Кайлеан. Он — как нормальный человек! — вышел из двери лифта с объёмистым бумажным пакетом, который держал за верёвочные ручки. (Кайлеан был чисто выбрит и переодет во что-то чёрное, фэнтезийное. Ему шло, но выглядел он ещё более уставшим и замученным, чем утром.)

Я так обрадовалась, что чуть не бросилась ему на шею, но вместо этого чинно села за стол. Признаться, я немного трусила. Мне предстояло рассказать, как я «хатшепсутнула» его родича.

Кайлеан дошёл до дивана и рухнул на него, уронив пакет на пол. Он как-то весь растёкся по сидению, откинул голову и прикрыл глаза ладонью.

— Я принёс вам одежду. Там немного. Завтра будет остальное. Много.

— Спасибо, Кайлеан Георгиевич. Но, может, сначала надо было примерить? Это я в смысле размера.

— А-а-а… пустяки…

Он вяло махнул другой рукой, и рядом с диваном возникло объёмное изображение в полный рост. Моя копия смотрела прямо перед собой, шевелила пальцами и беззвучно говорила «пока-пока». На мне были ужасные рейтузы, растянутая футболка, всклокоченные волосы стояли копной. Кайлеан крутанул пальцем, изображение медленно закрутилось вокруг своей оси.

— А, — сказала я. — Теперь понятно. И вы этот ужас всем показывали?

Кайлеан ничего не ответил, помолчал, потом спросил сам, по-прежнему не отнимая руки от лица:

— Вы скучали без меня, Данимира Андреевна?

— «Скучала» — не то слово! — искренне сказала я, вспомнив недавний визит. — У нас были гости!

Он застонал.

— Мама!..

— Да, думаю, что это была… э-э-э… ваша матушка. В смысле Её Величество. И ещё она привела с собой одну такую… экстравагантную… Честное слово, эта Луссия очень странно себя вела!

— А-а-а… Лусс… Мамин карманный оракул… — Он выпрямился и взглянул на меня ожившими глазами. — Она что-нибудь сказала?

Я виновато вздохнула.

— Сказала. Из всех эпизодов нашего с вами общения она почему-то выбрала один из самых двусмысленных и озвучила именно его. Мужайтесь, Кайлеан Георгиевич, возможно, ваша репутация пострадала. Надеюсь, слухи об этом не выйдут за пределы королевства, иначе ваши матримониальные планы могут пострадать.

— Что сказала Луссия?

Я согнула руки перед собой, скрючила пальцы, закатила глаза и противным голосом прогнусавила:

— «Ты возлежала на груди сына кесарева» — вот что она сказала. — Я приняла нормальный вид. — Вы не помните, но когда я была кошкой, а вы — сами знаете кем, то я действительно возлежала. Длительно и неоднократно. И вы не были против, вам даже нравилось. Но почему, почему она увидела именно этот момент, который ещё поди объясни окружающим? Почему она не поведала, как я занималась чем-нибудь приличным и полезным, например — «Ты помогала сыну кесареву в библиотеке», «Ты мыла полы в доме, а сын кесарев никогда этого не делал»? На худой конец, почему не «Ты научила сына кесарева стирать хозяйственным мылом»?

— А вы учили? — Кайлеан опять откинулся на спинку дивана, заложил руки за голову и как-то мечтательно заулыбался. Почему-то мой рассказ привёл его в доброе расположение духа. — Ах, да… я видел. Но по сути — не помню. Боюсь, ваши труды пропали даром.

— Не волнуйтесь, Кайлеан Георгиевич, это как езда на велосипеде. Один раз научились — и на всю жизнь. Когда надо будет, всё получится само собой.

— Не думаю, что мне когда-либо пригодится это умение. Но всё равно спасибо. — Он выговаривал все слова старательно чётко, но всё равно было понятно, что язык у него заплетается от усталости.

Не зарекайтесь, хотелось сказать мне, но вместо этого я спросила:

— Вы что-нибудь ели сегодня?

Он покосился на меня.

— У родителей что-то перехватил на ходу. Времени не было, дела. А что сказала мама?

Я вздохнула.

— Кайлеан Георгиевич, вы меня уважаете?

Кайлеан приподнял брови.

— Разумеется, Данимира Андреевна.

— Тогда сделайте так, как я вам скажу.

Он помедлил, но сказал:

— Будь по-вашему.

— Прямо сейчас вы пойдёте, вымоете руки, сядете за стол и съедите то, что я вам подам. Потом пойдёте спать. А разговоры будут завтра. Про маму… и про всё остальное. Идите мойте руки.

— Про всё остальное?.. — пробормотал Кайлеан. Посидел немного, потом с видимым усилием встал и направился в ванную.

Когда он вернулся, на столе его ждала глубокая глиняная миска с дымящимся борщом. В плошке поменьше матово белела сметана, в которую была воткнута ложка. Рядом на деревянной доске лежали нарезанные ломти душистого чёрного хлеба, на блюдечке — горка рубленой зелени.

— Что это? — спросил Кайлеан, опускаясь на стул и с опаской разглядывая красное варево.

— Это борщ, Кайлеан Георгиевич. Сейчас вы примете участие в древнем обряде моего народа. В нашей стране у каждой женщины при виде голодного и уставшего мужчины просыпается дремучий вековой инстинкт. Совершенно неодолимой силы. Каждая женщина в такой ситуации просто обязана накормить… — Я чуть было не сказала «своего мужчину», но вовремя проглотила слово «своего», — мужчину борщом. Если инстинкт остаётся неудовлетворённым, женщине начинает казаться, что жизнь её пошла коту под хвост, она становится капризной, плаксивой, нервной; в глубокой печали женщина начинает бить посуду и ругаться с окружающими. Так что не шутите с этим.

Кайлеан взял ложку и повозил ею в миске.

— Там что, мясо? — заинтересовался он.

Я взглянула с укоризной.

— Это же Борщ Для Уставшего Мужчины, Вернувшегося Домой. Само собой, там полным-полно мяса. Зачерпните вон той белой штуки — это сметана — и кладите её в тарелку. Зеленью посыпьте и приступайте. Предупреждаю, это ритуал для двоих. Я тоже приму участие.

— И как? — Кайлеан приступил к еде.

— Я должна принять позу, предписываемую традицией. И придать лицу соответствующее выражение.

Я села напротив, подпёрла щёку кулаком и уставилась на Кайлеана с жалостливым выражением.

Кайлеан, рубавший борщ так, что я буквально слышала, как трещит у него за ушами, поднял глаза, увидел как я на него смотрю и чуть не поперхнулся.

— Данимира Андреевна! Я, конечно, сильно устал, но я ещё не умер.

— Что ж… это была позиция номер один. Наша традиция гибка в деталях. Можно использовать позицию номер два.

Теперь я подпёрла лицо двумя руками, поместила на физиономию самую умильную улыбку из всех возможных и воркующим голосом проговорила:

— Кушай, кушай, касатик…

Кайлеан схватил ломоть хлеба, откусил половину и с набитым ртом прокомментировал:

— Так мне больше нравится. Но «касатик»? Что это?

— Небольшая симпатичная птичка мужского рода. — Их Высочество опять чуть не подавились. — Так положено говорить по ритуалу, не отвлекайтесь, Кайлеан Георгиевич.

…Он съел всё, включая хлеб, и выскреб дочиста мисочку из-под сметаны.

— А теперь спать.

Кайлеан глядел перед собой осоловелыми глазами, но всё ещё пытался управлять событиями:

— Надо найти вам комнату.

— Не надо. Я буду спать здесь, на диване. Тут есть подушки, дайте мне чем накрыться и ступайте к себе.

— У меня нет сил препираться. Ваш ритуальный борщ что-то со мной сделал. — С этими словами Кайлеан дошёл до дивана и упал на него как подрубленное дерево. Мною, конечно, был произнесён пламенный призыв поменяться местами, но я и сама понимала, что речь запоздала. Поэтому пошла в тёмную роскошную спальню, стянула с кровати тяжеленное чёрно-золотое покрывало, сгребла его в охапку, вернулась и укрыла Кайлеана. Он не пошевелился.

Я долго смотрела на него, а потом, не удержавшись (один разочек, и больше никогда!), воспользовалась случаем: тихонько провела рукой по тёмным волосам… жёсткие… наверное, правду говорят: какие волосы, такой и характер… Потом — ещё один разочек, самый-самый последний, — прикоснулась к прохладной щеке.

— Даня… — не просыпаясь, пробормотал Кайлеан.

Я вздохнула и убрала руку.

— Спокойной ночи, Ваше Высочество.

— О-о-о-о-о… — услыхала я ещё один вздох — дружный и сентиментальный, донёсся он сверху. Огоньки опять сгрудились в нижней части своей клетки.