Мои глаза открылись, но я тут же зажмурил их – солнце било прямо в глаза. Сухая пыль врезалась в лицо, сдуваемая жарким ветром, на котором потрясывались какие-то высокие растения…
Жена продолжала настойчиво гудеть. Закрыв солнце руками, я собрался идти, подумав заодно о том, что она, как видно, не исчезла и исчезать не собирается, но тут… тут я что-то увидел. Я застыл и присмотрелся: что-то блеснуло на солнце, как будто металлическое. Сделав несколько шагов вперед, я отодвинул густую траву и заметил металлическую пластинку. Это была… кость, брелок в форме косточки. Подняв его и покрутив в руках, я заметил надпись на обратной стороне, но разобрать ее не смог. Наверное, какая-то псина обронила его здесь. Но как?
Я был почти готов сорваться с места и отправиться на поиски, но сигнал, режущий уши, стал вдруг ритмичным. Это означало – я даже представил себе картину – что жена, с обезображенным яростью лицом, давила и давила на руль, вдавливая кнопку снова и снова.
Швырнув брелок в траву, я поплелся обратно, то и дело оборачиваясь, и в мозгу моем в списке «о чем стоит поразмыслить» напротив загадочной надписи: пустыня, блеск, обдумать – появилась галочка с восклицательным знаком.
Когда я вернулся к машине, жена сидела спокойно и ничего не говорила, чему я был рад. Через несколько минут мы мчались дальше, вентилятор больше не жужжал, но воздуха все так же не доставало и мы задыхались.
Настроение спустилось ниже некуда. Казалось, оно где-то под днищем машины, истирается об асфальт и с каждым километром становится хуже.
Мне вспомнилось, как я сказал ему о его прическе. Мы, кажется, решили поехать в лес вместе, к какому-то озеру, такому огромному, мокрому – вы знаете какие бывают озера. Он заверил нас, что разбирается в метеорологии и посмотрит прогноз погоды.
Да, это тот самый случай, поле которого я не мог его больше видеть. Так вот, все это время лил дождь, и с каждой каплей я пропитывался к нему ненавистью. Мы стояли под козырьком нашего фургона, он что-то рассказывал, а я его почти не слушал.
И он тогда сказал какую-то хрень – даже припомнить не могу. Что-то вроде: “Поливает как из… емкости”. А я спросил: “Чего?”. Он посмотрел на меня и стал объяснять, типа, это устойчивое выражение и все такое. Но это нихрена не устойчивое выражение – он его к чертям перековеркал.
– Ты ведь понимаешь, что это не так говорится? – спросил я его тогда, не в силах скрывать раздражение. Он этого не замечал, он почти ничего не замечал, жил в своем мире, который он понимал по-своему – он все понимал по-своему.
– Я хотел сказать, что, хочешь ты этого или нет, идет дождь, и льется он как из емкости, что еще может быть здесь неясного? Или ты не знаешь, что значит «Устойчивое выражение»?
Все это он говорил с такой напыщенностью, будто излагал мне тайные знания, доступные лишь его внеземному разуму. И мне жутко захотелось ему врезать. Больше всего меня бесило его спокойствие.
– Устойчивые выражения тем и устойчивые, что их говорят одинаково на протяжении кучи чертовых лет, ясно? А ты говоришь их не так, а значит, это не устойчивое выражение, а хрень собачья! «Хрень собачья» – это, кстати, и есть устойчивое, мать его, выражение. Не «Псинья» и не «Кошачья», а именно «Собачья»! Если ты, умник патлатый, думаешь, что у тебя блестяще получается апеллировать устойчивыми выражениями, то извини меня, но это тоже хрень собачья.
– А что, собственно, ты имеешь против моих патлов?
Тогда-то я ему все и сказал. Он сам спросил. Больше мы не виделись. Именно тогда я подумал, что с ним что-то не так. После того случая у меня не осталось сомнений, что он был просто отбитым придурком.
Мы ехали еще несколько часов, прежде чем добрались до нужного городка. Что этому идиоту понадобилось у нас и почему я видел его на улице, если он живет в хреновой туче километров – этого я не мог понять.
Было уже темно, когда жена вдруг подпрыгнула и стала лепетать о том, что вот он, ну вот, это их дом, вот этот вот самый, вот, вот, вот он.
Улица погрузилась в сон, лишь в доме ее подруги горел свет – всего в одном окне, и в нем бесцельно и медлительно двигалась всего одна тень. Фонари гудели, обливая, как из душевой, дорогу тусклым светом.
Мы припарковались, не заезжая в гараж. Повернув ключ и заглушив мотор, я услышал, как отворилась дверь, и из дома вышла спокойной походкой убитая горем жена и мать.
Мы вышли из машины: жена побежала к хозяйке дома, я, как можно скорее стараясь скрыться, пошел за чемоданами к багажнику. Я чувствовал себя лишним и не знал, что делать, что говорить, поэтому решил молчать пока меня не спросят о чем-нибудь.
Уже через час я понял – она меня ненавидит. Она – хозяйка, жена этого олуха, который ухитрился убить себя и своего сына. Она не замечала меня, делала вид, что меня не существует, смотрела сквозь, проходила мимо, не обращалась ко мне и говорила обо всем в каком-то призрачном свете, не обращаясь к деталям.
Мы сидели в просторной и пустоватой гостиной, в которой навалом всякого хлама, оставшегося после смерти идиота, который успел написать завещание, но убил себя и своего единственного наследника. Он рассказал мне об этом после рождения его отпрыска. Сказал, что кое-что завещает жене, а все остальное ему. А потом убил его. И себя убил. Да и жену, в принципе, подумал я, взглянув на ее осунувшееся, мятое скорбное лицо.
Моя жена пошла на кухню готовить кофе, и мы остались со скорбящей наедине, чего я не желал больше всего на свете. Я сидел на диване, который скрипел от каждого моего движения, нарушая нависшую и уже привычную тишину, и поглаживал ладонями свои колени. Она тупо уставилась в одну точку, и на мгновение я подумал о том, что она жутко пьяна. Или под таблетками.
– Cо сливками? – раздался с кухни полный сострадания вопрос.
– Да! – одновременно ответил я с ней, с тем призраком, который сидел со мной в гостиной.
Меня накрыло. Я застыл. Она подняла глаза и тупо на меня уставилась, впервые, наверное, поняв, что я существую.
– мой муж… – начала она, и я понял, что в тупике. Мне придется жалеть, притворяться, пытаться выжать из себя хоть каплю утешительных слов и в итоге не выдержать и сдаться, сделав еще больнее и так разбитому и уничтоженному обстоятельствами существу.
– Да, да, я знаю…
– Мой муж – повторила она, сжавшись и задрожав, а потом застыла, нахмурившись, будто припоминая что-то важное, вдруг вскричала – Мой сын!
Я не мог вынести этого. Из кухни прибежала моя жена и стала утешать ее, но она продолжала кричать одно и то же и ничего не слышала, только рыдала без слез, которых не осталось.
– Принеси воды – с укором поймав мой блуждающий взгляд, сказала мне жена.
Я с радостью покинул гостиную и прошел на кухню. Там было темно, свет не горел, а в закрытых шкафах стояли посуда, стаканы, кастрюли, ждущие, когда нечто коснется их и приведет в движение, а кухня заполнится дребезжанием стекла и железа. Из верхнего шкафчика я достал стеклянный стакан, сполоснул его и наполнил водой. На кухне я был как свой – все они устроены по схожему принципу.
На секунду все замерло, а потом дернулось, и из стакана вдруг выплюнулась вода, а тарелки лязгнули и затихли. Я осмотрелся. Если бы рядом был кто-то, чей недоуменный взгляд я мог поймать, я был бы уверен, что все это действительно произошло. Но я стоял один, вода лилась по-прежнему в стакан, который я по прежнему держал в руке, так что я снова огляделся и решил не придавать этому слишком уж большого значения.
И все же мысли в моей голове, как будто замороженные на пару секунд, вяло оттаивали и начали шевелиться. Даже все тело будто стало выходить из секундного оцепенения, которое нахлынуло вместе с этим странным секундным замешательством. Список мыслей пополнился.
На столе я заметил не разогретые контейнеры с едой, и понял, что жутко голоден. С того момента, как мы уехали из кафе, прошло уже по меньшей мере пол дня, а остановок мы не делали вовсе.
