Крики, шум, шорох и топот – из тишины все переросло в гул, так же быстро, так же постепенно. В спину мне врезалось чуть ли не все население города. Меня подняли от земли и понесли на себе с бешеной скоростью, которой, мне казалось, не могли достичь человеческие тела, но они достигали. Мне казалось, у меня еще есть время, но я уже несся со всеми неизвестно куда, неизвестно зачем и к чему.
Я снова упал в шествие, публика все пребывала, народу становилось больше, а места – меньше. Как змея в лабиринте, мы сворачивали то на одну, то на другую улицу, но всюду встречали одно и то же – еще больше людей, больше флагов, больше недоумения и боязни все пропустить.
На одном повороте я вдруг заметил знакомое лицо. Всего на секунду оно вырвалось из толпы и открылось мне. Оно кричало – со всеми или из-за всех – я не понял, я не узнал его – это лицо, но видел, непременно где-то видел.
Меня понесло дальше, а знакомое лицо осталось сразу в двух местах – там, где я его увидел, и в моей памяти. Навсегда. Не знаю почему.
Все это слишком затянулось. Зажглись фонари, небо давно потемнело. Шествие остановилось у самого края города – оказалось, из пригорода прибыло еще больше народу, и все улицы переполнены, особенно центральная.
Уличив возможность, я протиснулся к спуску в метро. Народу и там было достаточно, но все же меньше, чем сверху. Мне нужно к центральной.
Поезда отъезжают переполненными. Придется подождать. Но ведь можно и подождать, если действительно хочешь чего-то. Я очень хотел на центральную.
Бывает у вас такое? Когда не знаешь почему, но хочешь чего-то, и можешь бороться за это с любыми обстоятельствами? Когда чувствуешь, что тебе это нужно, и не знаешь зачем. Нужно. Необходимо. Смертельно необходимо. Будто бы даже не тебе решать. Будто бы ты подчиняешься некой силе, которая призывает тебя к действию. Бывает у вас такое? Мне необходимо знать. Бывает? И если да – это нормально?
Мне кажется, так на меня действует толпа. Они ведь думают точно так же. Она властна и надо мной. Над всеми. Если мы не принимаем непосредственного участия в действии, мы так или иначе причастны к нему хотя бы потому, что знаем о нем, и даже если не показываем этого – мы в нем заинтересованы. Не знаю почему. Потому что это часть жизни.
Я много думал об этом раньше, и мне казалось, постиг всей сути человеческой массы – толпы. Но когда пришло время высказаться, оказалось, что ничего о ней я не знаю. Я уверен только вот в чем – суть ее держится на одном лишь чувстве, которое ни один человек испытывать не желает – чувстве одиночества.
Двери открылись, и я влился в вагон, меня прижали к стеклу, на котором висела яркая рекламка, и поезд тронулся. На меня навалился кто-то сзади, и я согнулся, а ноги пришлось раздвинуть, чуть ли не на шпагат сесть. Руку зажало в неестественной позе – если бы кто посмотрел на меня со стороны, подумал бы, что я нацист. Я уперся носом в бицепс мужика, рекламирующего спортзал где-то там, где я никогда не был. Или был, просто не знал названия улицы. Глаза вперлись в три буквы – “РНЫ” – больше я ничего не видел.
Пришлось мне опустить голову – так было проще. Шея затекла и я не мог больше держать ее ровно, тем более кто-то, держась за поручень, чуть ли не положил свою мощную руку мне на голову. Все, что мне осталось – это разглядывать чужие башмаки и сумки, которые держали внизу, чтобы их не унесло. Свои ботинки я не видел – они разъехались в разные стороны. Вообще все стояли как-то странно, будто бы играли в игру, где нужно ставить ноги и руки на разноцветные кружки. Я видел ногу человека, который стоял от меня в нескольких метрах. Или это была не его нога… Все смешалось, и было темно. Перемешанные провода – вот что все это напоминало.
И среди этой мешанины конечностей, обутых в разные башмаки, кеды и туфли, среди темного пространства что-то вдруг блеснуло. Не знаю, что это было, но когда я перевел взгляд туда – там была только штанина и выглядывающий из-под нее носок. Это могло быть что угодно. Может, от потерянной монетки отразился свет, или маленькое стеклышко. Но оно ведь тоже как-то туда попало. Монетку кто-то обронил. Кто держал ее до этого? Сколько человек? Где она побывала? Всегда было интересно проследить ее жизнь от станка до меня. Окунуться в…
Видели? Опять. Что-то блеснуло там же, только что, вот сейчас. Опять! Это… свет. В темноте любой свет кажется ослепляющим. Просто свет падает на пол, нашел щелочку меж ног и теперь покоится на полу. Ничего особенного.
А ведь он тоже может быть чем угодно. Вдруг это… дыра? В другое измерение или что-то такое? Почему нет? Может это земля с той стороны? Там сейчас утро – вот и свет.
Разглядывая световое пятнышко, которое не двигалось, я почему-то почти убедил себя в том, что это точно дыра в другой мир. И мне стало радостно. Я улыбнулся, не боясь поймать на себе чужие взгляды – здесь всем было не до людей. Свет все еще там. И он… греет. Он него прямо исходит тепло и умиротворение. Как щенок на войне. Новая жизнь на бойне. Надежда.
Когда двери открылись, все чуть расступились, чтобы выпустить меня. На станции было несколько человек. Они посмотрели на меня так, будто бы ждали меня. Может мне показалось и я устал, но меня все еще несло туда, наверх, ко всем, к действу, которое вот-вот развернется. Не я действовал, но что-то во мне. Что-то неясное и смутное, как истина, которую вот-вот разгадаешь, стоит лишь найти недостающий пазл.
Я вышел. Желтый свет фонарей, ночная свежесть, шум голосов, запах асфальта, тучи, люди, несколько огромных экранов. По ним вещают рекламу. Все ждут семи часов. Я жив. Мне кажется, я жив. На самом деле я ничего не понимаю.
Играет музыка. Что-то легкое, с электрогитарой. Крики вырываются из толпы один за другим, непоследовательные, хаотичные. А я снова куда-то пробираюсь. Людей много – никогда не видел столько. Но почему-то я всюду нахожу куда поставить ногу, где протиснуться, где свободно пройти, чтобы добраться поближе к сути сегодняшнего дня – к экранам, на которых повторяется одна и та же реклама.
На часах без четверти семь. Осталось немного. Вы не знаете, что случится? Никто не знает. Нам и сказали-то всего: такого-то числа в семь все и случиться. В каждом телевизоре, в каждом радиоприемнике, везде, в семь часов, сегодня, нам скажут, для чего мы жили. И будем жить, возможно. Нам скажут, в чем смысл всего. И знаете кто?…
Мне наступили на ногу. Я очнулся от раздумий и поднял взгляд вверх. Молодой парень, извиняясь, поднял руки, одной взял меня за предплечье и прошел мимо. За ним еще пара человек. И тут все потухло. Центр погрузился в кромешную тьму. Все: фонари, фары, окна, реклама – все потухло. Весь город. Может и вся планета. Ничего нельзя было разглядеть. Вообще ничего.
Стало тихо. Никто не решался нарушить тишину. Лишь изредка кто-то шептался. Мне не с кем было шептаться. Но меня распирало предчувствие чего-то громадного. Мне хотелось взять кого-то за плечи и трясти, пока он не почувствует то же, что чувствовал я. А я слишком много чувствовал. Я был и счастлив, и напуган, и взволнован, и спокоен, и несчастен, и поражен, и не удивлен. Я был зол, я был жалок, я был человеком, стоящим пред лицом… Бога. И если он меня разочарует, я умру. Здесь. Сейчас.
Ничего не происходило. Тихо и темно. Ветер трепал прически, а биение сердец сливалось в общую барабанную симфонию. У кого-то зазвонил телефон. Нехитрая мелодия разлетелась по всей площади. Послышалось шуршание, видимо, телефон доставали из кармана.
– Алле? – сказал кто-то довольно далеко от меня, в толпе – Нет, еще ничего… Да, у нас тоже… Да? Черт возьми… Сильно?… Я приеду, да… Да, хорошо… Да, да, черт возьми, я…
Кто-то стал пробираться сквозь толпу. Этого нельзя было не почувствовать, потому что он толкал одного, тот следующего, и так волна шла чуть ли не по всем.
– Они не приедут. Они тоже, наверное… – раздалось совсем близко от меня.
На секунду я увидел его лицо. Оно говорило по телефону, опустив голову и пробираясь к метро, но когда наткнулось на меня, поднял взгляд, а затем снова погрузился во тьму. Но через несколько секунд все опять озарилось. Я увидел перед собой толпу – все, как один, смотрели на экраны, не отрываясь. В трубку перестали кричать, а глаза на лице перебегали с одного экрана на другой, не зная, в какой смотреть.
