– Ты получил, что хотел. В благодарность ты решил уничтожить того, кто тебе это дал – Существо Без Имени. Ну что ж, будь по-твоему – это желание будет исполнено. Ты больше никогда не встретишься с тем Существом, для тебя оно умерло. Теперь ты навсегда останешься здесь. Впрочем, ты ведь хочешь этого...
В наступившей тишине вдруг, словно выстрел, раздался оглушительный звон. Звенел стоявший на подоконнике будильник. Когда его звонок умолк, смолкло и его тиканье.
Большая стрелка показывала одну минуту четвёртого.
– – –
Дорога была мокрой после дождя. Пахло сырой землёй и молодой травой. Стояла ватная тишина. Звуки шагов глохли в густом тумане.
– Лохматый, а Лохматый… Ты это… больше не бросай меня… Ладно?
– Я всё время был рядом.
– Я испугалась.
– Ничего, ты справилась.
– Скажи… я когда-нибудь выйду отсюда, из этого места?..
– Тебе решать.
– Белый Клоун не захотел…
– Стать властелином собственного маленького мирка было его самым главным желанием.
– Тот мирок не совсем его. Не сам он его придумал.
– Создавать миры способен не каждый.
– Шутник Дед Мороз… Кто он?
– Писатель. Как-то я предложил выполнить его желания. Он наотрез отказался. Тогда я попросился ненадолго в его мир. Он разрешил. Но с условием, что я приведу туда кого-нибудь интересного, чтобы он мог придумать новую историю. Я привёл тебя.
Катастрофа остановилась и резко повернулась к Лопихундрику.
– Так значит, я для тебя всего лишь входной билет!
Лопихундрик снял очки-капли, дыхнул на стёкла и, не спеша, стал протирать их носовым платком, который достал из заднего кармана брюк. Только спрятав очки во внутренний карман пиджака, он посмотрел на Катастрофу. На его усталом лице промелькнуло лукавое выражение Рыжего Клоуна.
– Только что я назвал тебя интересным человеком…
– В общем, да… – сообразила Катастрофа. – Ну, ладно. Прощаю.
Они долго шли молча. Потом Катастрофа стала говорить:
– Сначала, когда ты меня сюда привёл, всё казалось весёлой игрой. Теперь вижу: совсем это не игра. И ты больше не похож на мягкую игрушку.
– Понимаю, ты хотел, чтоб я разобралась в себе, поняла, что для меня главное. Ты меня развлекал, чтобы я отвлеклась от повседневности. Показал карикатуру на армию, чтоб я увидела, какими нелепыми бывают мои желания.
– В больнице, придуманной писателем, ты показал, как распознавать ложные желания. Но там это было несложно – писатели так и пишут, чтобы читатель смог сам во всём разобраться. Но вот в реальной жизни…
– А моя жизнь, как эта дорога – вся в тумане и какая-то… ненастоящая. Все вокруг говорят одно, думают другое, а делают третье.
– Ещё лет шесть-семь назад я точно знала, чего хочу. Любви, такой, чтоб ах! и навсегда. Знаешь, сколько я влюблялась? О-о-о! И всегда одно и то же: сначала он свет в окошке, а потом оказывается – обычное ничтожество… Мне говорили, что любят, я говорила, что люблю. Кто тогда врал – они или я? Все врали. Все всех обманывали. И себя тоже.
– Решила: ну её ту любовь! Найду себе такого, чтоб мог меня обеспечить. А всё остальное – дети, дом – это уж я сама как-нибудь. Нашла. Два года с ним прожила. Чуть не сошла с ума. Да нет, квартира, машина, деньги без отказу – это, конечно, хорошо. Но когда тебе говорят, что любят, а ценят ниже любимого компьютера это сильно достаёт. Расстались как-то…
– Стала искать работу, чтоб хорошо платили, чтоб от этих мужиков никак не зависеть. Непросто было. Ничего – нашла. Теперь сама себе хозяйка. Всё у меня есть. Мужики – какой захочу, тот у моих ног. Счастлива? Или опять себя обманываю? Не знаю… Не знаю, есть ли, вообще, что-то настоящее в этой жизни…
– Не знаю, о чём тебя попросить. Так, чтобы по большому счёту… Деньги? Независимость? Тут я и сама могу, ничья помощь мне не нужна. Любви? А она существует? Похоже, настоящая любовь только в книгах. На деле – болтовня одна. Не знаю…
Лопихундрик долго молчал. Потом сказал:
– Хорошо. Я понял. Твоё желание осознано.
– – –
На фанерной табличке, крашеной в белый цвет, синим фломастером было написано: «На газоне кенгуру не выпасать!». Рядом два исполинских кенгуру мирно кушали травку.
– А ну кыш! Пошли вон! Кыш-кыш! Идите отсюда! – раздался голос.
Голос принадлежал пожилой женщине в испачканном белой краской синем рабочем халате, белой косынке и, не смотря на жару, в валенках с калошами. По-утиному переваливаясь, она подбежала к газону и с криками «Кыш!» принялась махать руками на зверей, выше её на целую голову. Те, сев на задние лапы, и, тщательно пережёвывая траву, воззрились на женщину. В их взглядах светилась ирония.
– Да что ж оно такое! – продолжала возмущаться женщина. – Понаводили этих кенгурей, они газон топчут, какают везде, кота моего, Жоржика, вчера напугали чуть не насмерть.
Один из «кенгурей», тот, что с белым пятнышком на носу, чихнул, выплюнув жвачку, нагнулся, опершись передними лапами о землю, и начал старательно объедать траву вокруг запрещающей таблички. Его коллега перевёл взгляд с возмущённой женщины на подошедших Катастрофу и Лопихундрика и, не прекращая жевать, стал внимательно их рассматривать.
– Тётя Маруся, а вы их шваброй, – посоветовал Лопихундрик.
– Ага, шваброй! – воскликнула та. – Петя, сантехник наш, вчера вон на того с белым носом вантузом замахнулся, так тот подскочил и его, того, ноак… нока…
– Нокаутировал, – помог Лопихундрик.
– Ага, ну да, нукутировал. Я уже испугалась – думала, убил, хотела скорую вызвать, чтоб покойника, значит, забрали, а то его дочка, Светка, опять в загуле, некому и хоронить было бы, так нет, очухался, он как выпимши, так его хоть ломом по голове бей, хоть бы что. Так они, кенгуры эти, они ж сильные, заразы, их собаки боятся. Я участковому нашему, Сашке, говорю, мол, сделай что-нибудь, привлеки их, там, или, того, выдвори на место постоянного проживания, так тот только отмахивается. Ишь ты, смотрит, а глазища умные, они кто, кролики какие, а? А то уши у них, как у кролика моего, Жоржика, и скачут быстро…
– Жоржик это кот, – попытался уточнить Лопихундрик.
– У меня все звери Жоржики, у меня и пёс был, так я его Жоржиком звала, ох до котов лютый был, его бы сюда сейчас, – тут она, наконец, сообразила, кто перед ней. – Ой, Лёшка, ты ли? Всё такой же малый, не подрос ни чуть-чуть, всё нестриженный. А кто это с тобой? Чернявая какая и глаза у ней дикие, цыганка, что ли? Твоя или так себе?
– Моя, – ответил Лопихундрик.
– Так себе, – синхронно с ним сказала Катастрофа.
– Ой Лёшка, что я расскажу! Прицепилась ко мне вчера… не, не вчера… да не – таки вчера!.. цыганка. Иду я, значит, по улице, ну там, как перед базаром дорогу переходить… А она за руку меня хватает и говорит: «Дай, красавица, погадаю!». Это я-то красавица! Да… а сама на меня смотрит, и так прямо в глаза…
– Тётя Маруся, нам бы переночевать, – сказал Лопихундрик.
– А? Ага, вы, того, переночуйте. Сейчас постояльцев нет – не сезон. Так вы любые комнаты выбирайте, – согласилась тётя Маруся. Потом, помолчав, спросила: – Слышь, Лёш… а ты Юрку моего не встречал?
– Нет, тётя Маруся, не встречал.
Она уж было собралась проводить гостей в дом, как увидела, что второй кенгуру стал облизывать ту самую табличку.
– Что ж ты делаешь, ирод ты ушастый! Я ж только покрасила! А ну пошёл! Иди! Иди отсюда! – продолжила она кричать к немалому удовольствию противной стороны.
Гостиница, стоявшая на самой обочине дороги, называлась «Двадцать второе отделение». Это было непритязательное двухэтажное крытое шифером кирпичное здание без каких-либо архитектурных излишеств.
Внутреннее убранство гостиницы было столь же скромным: полы застланы морковного цвета ковровыми дорожками, окна занавешены простыми белыми занавесками, в комнатах – типовая полированная мебель сорокалетней давности.
Что отличало «Двадцать второе отделение» от других гостиниц, так это надписи. Они были повсюду: в холле, в коридорах, в комнатах. Множество надписей самого разного содержания. Они были на табличках, развешенных повсюду вместо картин, на предметах обстановки, на висевших там и сям листках бумаги, просто на стенах.
