— Ну чего ты там возишься? Все равно ничем полезным не занимаешься, я же вижу, дурацкие клипы смотришь. Иди лучше сюда.
— Это для тебя дурацкие клипы, — отозвался тот, не оборачиваясь, — а для меня очень классная музыка. Вот, например, послушай, какая песня!
Он сделал звук погромче, и по комнате под грустную, словно бы обреченную мелодию поплыл голос девушки, негромкий, ровный, без надрыва, но почему-то у Мартена от него засосало под ложечкой. Он дослушал до конца, не шевелясь, не произнося ни слова, и лишь когда песня закончилась, встряхнул головой, словно желая прогнать то ощущение беспомощности, которым окутал его голос певицы.
— Что это? — хрипло спросил он.
— Песня? «Я для тебя останусь светом» называется. Саундтрек к одному очень известному у нас фильму. Понравилась?
— И о чем поется? — спрашивая это, он совсем не был уверен, что хочет знать. Но не спросить не мог.
— Да грустная песня на самом деле. Прощание с любимым человеком перед тем, как уйти. Ну, в смысле, совсем уйти… Ты понял…
Он кивнул головой, не в силах произнести ни слова.
— Ну и вот… Она говорит, что уходит, видя яркий свет в конце тоннеля, но ничего не боится, потому что останется с ним пеплом на губах, дыханьем на щеке, а главное, останется для него светом. Навсегда… Как-то так.
— Понятно, — надо же, даже получилось улыбнуться, как ни в чем не бывало! — действительно, очень грустно. Ладно, готов признать, что не все твои клипы — дурацкие.
— То-то же! — довольно хмыкнул Антон, вновь отворачиваясь к монитору.
Мартен встал, спокойно дошел до ванной, вошел, не включая свет, и, медленно подняв голову, уставился на свое отражение, еле различимое в отблесках света из коридора. Он чувствовал, что его начинает трясти и, не в силах ничего с этим поделать, вцепился в край раковины.
Что, Мартен, страшно смотреть в лицо приветливо улыбающейся бездны? Страшно вот так, почти зримо, почти наяву протягивать ей руку и видеть протянутую в ответ? Свет в конце тоннеля? Как глупо! Нет никакого света! Есть лишь собственные ошибки, собственная глупость, собственная неуемная жажда… И все это сливается в одну большую Тьму, взамен так наивно, так опрометчиво обещанного девочкой с красивым голосом Света… Тьму, которая, кажется, вот-вот готова была вырваться и поглотить его без остатка.
— Что с тобой?
Он вздрогнул, когда в зеркале за его спиной вдруг появилось отражение Антона.
— Что с тобой? — повторил Антон тише, уже с явно различимым в голосе испугом. — Ты чего в темноте торчишь и пялишься в зеркало так, словно призрака увидел? Я за тобой уже пару минут наблюдаю, а ты даже не шелохнулся.
Он бросил еще один взгляд на свое отражение и стиснул зубы. К черту все! Он сделал свой выбор. Он знает, ради чего он это сделал. И пока у него еще есть время — неважно сколько — он проживет его так, чтобы ни о чем не пожалеть в последнюю секунду.
Он резко развернулся, поймал не успевшего отшатнуться Антона за руку и прижал его к стене так сильно, что даже самому стало больно.
И эта боль раздвинула границы сознания, что вот-вот грозило задохнуться под сочащейся из ран Тьмой, залила их алой, горячей кровью, и Тьма, корчась, сдалась перед символом самой Жизни и уползла в свои пещеры. Она проиграла битву, не войну. Мартен знал, что однажды она обязательно вернется, и тогда он уже не сможет бороться, но не сейчас. Пока еще не сейчас. Потому что рядом с ним его Свет.
Он обхватил ладонями лицо Антона и, приблизившись так, что их губы почти соприкоснулись, прошептал:
— Ты только помни, что я тебя люблю, хорошо?
И, не давая ему времени на ответ, прижался к его горячим губам.
Парижские шум, суета и духота всегда его утомляли. Нет, конечно, он любил столицу своей страны — покажите хоть одного человека, который бы ее не любил! — но долго ее выносить был не способен. И если бы не настоятельные просьбы федерации, то никогда бы не согласился участвовать в этом крайне пафосном, но совершенно бесполезном лично для него мероприятии. Он и сам не понял, чего добивалось министерство спорта, собирая на одном приеме столько французских спортивных звезд. То ли они, как это было заявлено, хотели пропагандировать спортивные успехи страны и привлечь больше молодежи, то ли, что гораздо более вероятно, привлечь толстых дядек с еще более толстыми кошельками. Ему это было неважно. Вопросы финансирования, конечно, краеугольный камень любого проекта, но он давно в большей степени обеспечивал себя личными спонсорскими контрактами и не зависел от государства в той степени, как раньше.
Он послушно постоял рядом с другими чемпионами на фотосессии, пожал руку всем, кто желал ее пожать, поулыбался нескольким важным шишкам, дал кучу интервью ведущим спортивным изданиям, пообедал на шикарном банкете — это была самая приятная часть всего действа! — и, облегченно выдохнув, сбежал, посчитав свою задачу выполненной.
Ввалившись, наконец, в свой номер, он швырнул куртку на спинку кресла и, налив себе полный стакан воды, залпом его опрокинул.
Все, теперь можно было возвращаться домой и приступать к так жестоко прерванным тренировкам. А главное — его лицо озарила улыбка — можно будет, наконец, позвать Антона на совместный сбор. Эта сумасбродная идея – потренироваться летом вместе – пришла ему, когда они вновь, как и год назад, сидели вечером на пляже Кераминтаа и смотрели на закат, снова стараясь не думать о том, что вот и пришло долгое межсезонье. Антон в ответ, конечно, вновь выдал свое излюбленное «С ума сошел?», но по едва заметным ноткам радостного волнения Мартен сразу понял, что тот однозначно согласен.
В конце концов, они оба провели отличный сезон. Антон, пусть и остался несколько разочарован тем, что до Мартена в тотале ему так и не удалось дотянуться, быстро утешился тем, что отставание составило всего шестьдесят четыре очка и твердо был намерен в следующем сезоне это крохотное недоразумение ликвидировать. Впервые выигранный Малый Глобус, по программе масс-стартов, тоже не слабо тешил его самолюбие и привел во вполне оптимистичное расположение духа.
И разве после всего этого они не заслужили праздника?! А совместные тренировки на природе, вдали от любопытных глаз Мартен твердо считал праздником. И знал, что Антон думает точно так же.
Он уставился на календарь, напряженно высчитывая, когда же пригласить Антона к себе так, чтобы это вписалось в график тренировок их обоих. Он так задумался, вычисляя даты и шевеля губами — никак не удавалось совместить хотя бы пару недель! — что не сразу отреагировал на внезапно оживший телефон. Номер был незнакомый, и он злобно поморщился.
«Если это опять те уроды из федерации, — мелькнула негодующая мысль, — я их пошлю матом и скажу, что пусть сами мило улыбаются на их драных приемах и нежно лепечут с тупыми женушками всяких чинуш, которые спрашивают, чем биатлон отличается от велоспорта!».
Телефон никак не унимался, и он, злорадно представив, как все сейчас им выскажет, резко нажал на кнопку приема вызова.
====== Часть 20 ======
Говорят, есть дни, а есть Дни. И, к сожалению, на вторых далеко не всегда висит табличка для любопытных: «Не влезай! Убьет!».
Мартен оглядывается вокруг себя чужим, искаженным взглядом. Как интересно меняется мир вокруг нас в зависимости от угла зрения, под которым мы на него смотрим… Все то же самое, что и час назад: окно за которым пульсирует надрывный ритм большого города, уродливая ваза с белыми лилиями на небольшом журнальном столике, куртка, впопыхах брошенная на спинку кресла, — и нихрена не то же.
Он знал, что этот день придет. Он ждал его. Готовился к нему. И все равно в последнюю минуту оказался ничерта не готов. Разве можно приготовиться к концу света? К извержению вулкана? К вспышке на Солнце? Человек — забавная букашка: он мнит себя царем и властелином, пока, жалкий и дрожащий от сбитой спеси, не осознает, что он — всего лишь Ничто.
Но пока его разум пытается прийти в себя, верное подсознание машинально — сказываются годы занятия спортом, когда подсознание, натасканное на автоматизм, порой бывает гораздо важнее — начинает действовать. Алгоритм поведения в этот день давно записан на подкорке. Остается только, отключив эмоции и запретив себе хоть что-то чувствовать, действовать по давно отлаженным пунктам.
