Мартен посмотрел на него с таким видом, словно готов был вызвать карету скорой помощи прямо сейчас, если бы она не находилась от них на расстоянии многих миль.

— Антон, тебе немного больше лет, чем ребятишкам, которые этим обычно занимаются, — надменно процедил он. — Совсем немного. Лет этак на двадцать. Но это не критично, я согласен! Ты еще даже имеешь моральное право лепить песчаные куличики, куда там туннелю.

— Отстань, — не оборачиваясь, отмахнулся тот. — Хочу и рою. Может быть, мне интересно! Я, может, научный опыт ставлю!

— Какой именно?

— Я жду, сколько времени он способен выдержать до того, как обвалится сверху. Можешь считать, что проверяю здешний песок на сцепляемость песчинок и способность хранить форму сооружений.

Мартен не мог не признать, что, несмотря на всю бредовость, сформулировано было красиво.

— Ну и как успехи? Давно роешь?

— Не очень успехи, — вынужден был признать тот. — Давно. И все без толку. Плохая сцепляемость… Все обваливается, зараза. Никак не могу наружу вывести другим концом, а хочется!

Мартен, не в силах сдержать улыбку, посидел немного, наблюдая, как Антон осторожно выгребает песок из ямки, стараясь не обрушить крышу туннеля, допил свой бокал, решительно подошел к нему и присел рядом, на расстоянии вытянутой руки от начала сего архитектурного шедевра.

— Ладно… Давай, с этого конца буду я.

Копать было неожиданно приятно: нагретые тропическим солнцем ласковые песчинки струились сквозь пальцы, как мягкий шелк. И когда через несколько минут его руки вдруг коснулись теплые пальцы Антона, и лицо того озарилось такой довольной, такой открытой улыбкой, Мартен вдруг подумал, что он ничего не знает насчет мальдивского песка, но у них с Антоном сцепляемость идеальная.

На шестой день их отпуска до Кераминтаа докатились отголоски шторма, бушующего неподалеку, как они узнали из прогнозов погоды. На море появилась волна, то и дело грозно вздымающаяся гребнями над потемневшей поверхностью воды. Купаться было неприятно, да и попросту рискованно. На следующий день погода ничуть не улучшилась, и они валялись на берегу, уже откровенно скучая.

Заниматься было нечем. Остров они обошли в прямом смысле слова вдоль и поперек еще на второй день их пребывания здесь. Поначалу при виде всего буйного безумства тропической растительности они теряли дар речи. Кокосовые пальмы, встречающиеся на каждом шагу, мангровые деревья со своими могучими корнями, свисающими до земли, стройные эвкалипты, источающие терпкий аромат, гигантские папоротники, огромные орхидеи, обильно усыпавшие все вокруг, — было от чего прийти в детский восторг. Но не будешь же ходить одними и теми же тропами вновь и вновь, пусть они и прекрасны так, как раньше и не представлялось. И поэтому, лишенные возможности купаться, они изнывали от вынужденного бездействия.

Наконец, Антон не выдержал этого и резко поднялся:

— Все, достало меня это! Пойдем хоть на волнах попрыгаем.

— Что сделаем? — не понял Мартен. — Как это — попрыгаем?

— Ты, что, никогда на волнах не прыгал? — изумленно воззрился на него Антон. — Это ж такой кайф! То есть, плавать, конечно, круче, но за неимением гербовой напишем на простой.

— Что делаем? — Мартен окончательно перестал понимать его речь, обильно пересыпанную русскими словечками.

— Да не важно, — передернул тот плечами, чуть ли ножкой не топнул, как подумалось внутренне улыбнувшемуся Мартену. — Короче, смотри, заходишь в воду, и стоишь ждешь, когда придет волна. Как только она до тебя докатится, резко подпрыгиваешь, и она тебя подхватывает и несет, куда ей вздумается. И это офигенно, поверь мне!

— Бред какой-то, — проворчал Мартен, — что за детский сад?! То туннели в песочке, то прыжки по волнам… Антон, ты меня поражаешь, и я не уверен, что в хорошем смысле.

На его удивление, Антон снисходительно пропустил все это мимо ушей.

— Господи боже, Марти, можешь ты хоть иногда не быть таким напыщенным занудой! Не бойся, тут никого нет, кроме нас, и никто не узнает, какими неподобающими твоему королевскому величию вещами ты занимаешься. Пошли! — и он потянул его к воде, не обращая внимания на слабое сопротивление.

 — Значит, так… Ждешь, видишь волну, подпрыгиваешь, можешь руки раскинуть для баланса, взлетаешь на гребне, орешь от счастья и кайфа. Все понятно?

— А если мне захочется орать от ужаса? — пробормотал Мартен, чувствуя, как по хребту легким морозцем пробежался страх при виде накатывающего вала, увенчанного белой пеной.

— Да пофиг, хоть от чего! — крикнул Антон и машинально крепко сжал его руку. — Готов?! Прыгай!

Мартен еле успел оттолкнуться от дна, как его подхватила непреодолимая сила и потащила куда-то, кажется, к берегу. На миг ему показалось, что он взлетел, и он едва не задохнулся от нахлынувшего ощущения невесомости, восторга и свободы.

— Ну?!

Ему понадобилось мгновение, чтобы сориентироваться в пространстве и найти взглядом восторженные глаза Антона, который, оказывается, все так же держал его за руку.

— Круто же?

Остатки самолюбия и упрямства требовали сказать, что ничего крутого в этом нет, но он послал их к черту и честно выдохнул:

— Обалденно!

— А я что говорил?! Не отвлекайся, вон новая идет!

И вновь взмывая на гребне первозданной стихии, Мартен вдруг подумал, что на самом деле с ним это происходит уже давно. Что волны отрывают его, маленькую, ничтожную песчинку, от земли, играют с ним, крутят и подбрасывают по своей необузданной воле и дарят ему тем самым счастье, на которое он не смел и надеяться, о котором и не подозревал.

И все, чего он хочет, чтобы за этой волной пришла еще одна, и еще, и еще…

В последний вечер они сидели на берегу моря и смотрели на закат. Это был не первый их закат, но именно сегодня глядеть на то, как умирает день, было почему-то особенно грустно. Не хотелось ни пить (он так и не отхлебнул ни глотка из стоявшего перед ним бокала мартини), ни разговаривать, ни шевелиться. Просто сидеть. Обреченно смотреть, как прощается с ними солнце, и как их райская сказка длиной в десять безжалостно коротких дней бесследно сгорает в его последних, огненных лучах.

Антон, уже несколько раз поглядывавший на него украдкой, явно хотел что-то сказать, но почему-то медлил. И Мартен в кои-то веки не хотел ему помогать. Потому что именно сейчас в последний миг этого прекрасного сна, перед жестоким пробуждением он хотел услышать хоть что-то, что поможет пережить долгое и пустое межсезонье.

Словно услышав его мысли, Антон, видимо, принял какое-то решение и, аккуратно поставив на песок тоже почти нетронутый бокал, вдруг придвинулся ближе, положив руку ему на колено.

Мартен медленно перевел взгляд на него, стараясь не выдать, как заколотилось сердце, и отчаянно надеясь, что он не почувствует, как моментально покрылась мурашками кожа от прикосновения его пальцев.

Это было… необычно. За все время после этой проклятой Олимпиады, когда их отношения перешли на новый уровень, за весь их отпуск Антон так ни единожды и не проявил инициативы. Тот пьяный случай, накануне его последнего визита к Тому, — воспоминания о котором Мартен старательно гнал из памяти, — так и остался единственным. Да, Антон охотно шел навстречу желаниям Мартена, и тот знал, что в этом не было никакого принуждения, как раньше. Антон явно и откровенно наслаждался их близостью не меньше самого Мартена, но все-таки никогда не делал первый шаг, хотя Мартен отчаянно об этом мечтал.

И вот…

— Ты кое-что забыл, — негромко сказал Антон, приблизившись вдруг настолько, что Мартен почувствовал, как моментально зашумело в ушах.

— Что именно?

— Ты же сам обещал, что мы будем смотреть на закат и целоваться в последних лучах солнца.

— И не только, — Мартен прошептал это, положив руку на его плечо.

— И не только, — согласился Антон и, наверно, впервые в жизни, сам бережно прижался к его губам.

Горячие, дрожащие губы и, на контрасте, источающая холодок кожа сводили с ума. Мягкий лунный свет, поблескивающий вокруг на мелкой ряби воды, придавал всему оттенок иллюзорности и фантасмагории. Тихие всплески никогда не засыпающего океана не давали окончательно выпасть из реальности и напоминали, что он все-таки еще на этом свете. Хотя все время казалось, что на том. Ведь ничем иным, кроме рая, эта точка пространства-времени быть не могла.