… Все, дальше торчать столбом перед экраном было уже совсем непозволительной глупостью. Он отмахнулся от безумствующих тренеров и легко побежал на старт.

Малышко, чересчур выложившийся в попытке отыграть секунды, так опрометчиво потерянные на стойке, заметно подустал к финишу. Видя, как нетерпеливо оглядывается на него Антон, явно считающий в уме секунды, все более и более отдаляющие его от убегающих лидеров, Мартен и сам готов был выскочить на лыжню, схватить Малышко за шиворот и приволочь к Антону. И у него это явно вышло бы гораздо быстрее! Но, увы, он был не в силах это сделать, и поэтому Антон, хоть и сорвался в гонку третьим, имея неплохие шансы на медаль, но отставал от Эмиля на шестнадцать секунд. А если учитывать, что словенцы и австрийцы стартовали совсем рядом, то положение русских было довольно-таки серьезным. Это было единственное, о чем думал Мартен, когда измученный Симон все же дополз до финиша и из последних сил шлепнул его по руке, передавая сомнительную честь вновь стартовать седьмым.

Пусть все его мысли были далеко впереди, там, где Антон несомненно бросился догонять Эмиля и Шемппа, но профессионализм таки сделал свое дело, и он быстро оценил текущее положение французской команды. Седьмое место, больше минуты отставания от лидера и почти минута от текущего третьего места. Шесть отличных команд перед ним, и, как минимум, три из них уж точно не облажаются настолько, чтобы проиграть больше минуты. Придя к этому, в общем, не сильно огорчившему его выводу, он расслабился и решил пройти гонку, не особо упираясь, в привычном темпе. Да и, внутренне усмехнулся он, вряд ли ему бы удалось сегодня полностью сконцентрироваться и выложиться на своем этапе на все сто.

Задолго до того, как выкатиться на стадион для первой стрельбы, он услышал такие знакомые, ритмичные вскрики толпы, означавшие только одно: лидеры уже стреляют. На автомате вонзая в снег вдруг ставшие удивительно тяжелыми палки, он изо всех сил напрягал слух, пытаясь разобрать в этом буйстве звуков хоть что-то членораздельное, понять, кто стреляет, как стреляет. Но в бушующем гуле невозможно было вычленить хоть что-то осмысленное, и он, сжав зубы, только яростнее принялся толкаться, вдруг совершенно не к месту вспомнив…

… — Черт… — откинувшись на подушку, Мартен нервно усмехнулся, — надо, наверно, что-то сказать, а я чувствую себя полным идиотом. Хотя, конечно, по меньшей мере странно начинать такой разговор с человеком, с которым вместе уже больше года.

— Год и два месяца, — поправил Антон, поплотнее закутываясь в тоненькое одеяло: в чересчур просторном номере было не слишком жарко.

— Год и два месяца, — эхом повторил Мартен и скривил губы: — А мы ничего друг о друге не знаем, правда? Так, может быть…

-…Что?.. Продолжай, чего замолчал?

Мартен повернулся на бок, подпер голову рукой и сглотнул, пытаясь избавиться от так мешающего сейчас волнения.

— Может быть, сделаем вид, что не было этих года и двух месяцев? Что мы познакомились буквально вчера…

— И сразу оказались в постели? — критично усмехнулся Антон.

— А что? Мы — взрослые люди, как-никак. В крайнем случае, можно считать, что перебрали с выпивкой.

— Не, не катит, — твердо отрезал Антон. — Во-первых, столько я никогда не пью, даже в межсезонье, — Мартен, не сдержавшись, иронично хмыкнул, всем видом давая понять, что он думает об этом, но Антон предпочёл этого не замечать. — Во-вторых, даже пьяный, я никогда не лягу в постель на первом свидании. Думай дальше.

— Лаааадно, — протянул Мартен почти весело, подхватывая игру, — тогда пусть на втором. На первом твои принципы нам не позволили, но на втором уже не выдержали, захотелось слишком, — он сам удивился несколько игривым нотам, промелькнувшим в его голосе, и не смог удержаться от того, чтобы не провести пальцем по руке Антона поверх одеяла. — Так лучше?

— Не идеально, конечно, — поморщился Антон, — но допустим. А дальше что?

— А дальше мы просыпаемся…

— Уже.

— И понимаем две вещи. Первая: секс был настолько крут, что его просто невозможно не повторить.

На зардевшиеся щеки Антона можно было любоваться вечно.

— А вторая? — торопливо спросил он, пытаясь побороть смущение.

— А вторая тесно вытекает из первой. Чтобы повторить секс, надо лучше узнать друг друга. Как думаешь?

— Один мой знакомый полагает, что это совершенно необязательно, — неожиданно сухо отчеканил Антон и посмотрел прямо ему в глаза, слишком пристально и слишком значительно. — По его мнению, чтобы заниматься сексом, даже целый год, ничего, кроме постели и собственно двух тел, не требуется.

Вот он. Скрывшийся за веселой болтовней, усыпивший бдительность самый главный, самый ответственный момент этого, так непривычно шутливого разговора. Момент, от которого вероятно зависит очень многое, если не все. И сейчас он не имеет права совершить еще одну ошибку. Которая вполне может стать последней.

Мартен незаметно выдохнул, непроизвольно облизнул вмиг пересохшие губы, приказал вдруг взбесившемуся сердцу угомониться, и, не отводя взгляда, медленно произнес:

— Твой знакомый — полный идиот, так ему и передай. И никогда — слышишь, никогда! — больше его не слушай. А лучше, вообще забудь о его существовании.

— А если он сам о себе напомнит? — холодно усмехнулся Антон, по-прежнему не отрывая взгляд и почти не моргая.

— Не напомнит, — прошептал Мартен и, повинуясь неожиданно вспыхнувшему желанию, потянулся к Антону и нежно-нежно прикоснулся к его губам. Очень легко, очень бережно, очень невесомо… — Я ему этого не позволю…

… Два промаха! Господи Боже!

Увидев эту убийственную цифру на табло напротив фамилии «Шипулин», Мартен почувствовал, как его лыжи наотрез отказались ехать дальше, словно моментально прилипли к суровому сочинскому снегу. Вот как?! Как можно было промазать лежа дважды в такой момент?! И это с его скоростью и точностью стрельбы в других гонках?! Ох уж эти проклятые антоновы нервы! Сколько крови они Мартену попортили, и сколько еще попортят!

Он настолько погрузился в пучину неподдельного отчаяния и перестал воспринимать окружающее, что сам не понял, как смог отстреляться без кругов, всего лишь с теми же двумя злополучными допами.

И лишь выходя со стадиона, он обратил внимание на отставание. Все оказалось не так страшно: всего пять секунд от Эмиля, но при этом в шести секундах разместилось сразу четыре команды.

Четыре команды.

В шести секундах.

«Господи, я не имею права ни о чем тебя просить, но ради него… Пожалуйста…»

Все расстояние между лежкой и стойкой Мартен занимался тем, что пытался вспомнить какие-то молитвы, которым еще в глубоком детстве обучала его мать, пока окончательно не сдалась, поняв, что это безнадежно. А вот сейчас он безумно жалел о своем упрямстве тогда. Ибо больше ему ничего не оставалось, кроме как верить и надеяться. Ведь любить, как известно, он научился уже давным-давно…

… — Я очень виноват перед тобой. Нет, не перебивай! Я и сам готов сбиться в любой момент! Ты, что, думаешь, я каждый день вот так распинаюсь и несу какой-то феерический бред?!

Мартен замолчал, пытаясь вновь собраться с заполошно мечущимися мыслями и тихо радуясь, что бархатные сумерки уже сгустились, а лампу на тумбочке они так и не включили, иначе не факт, что он решился бы все это сказать.

— Так вот, я очень виноват. Во всем. И я, в общем, даже не хочу просить прощения, потому что не считаю, что заслуживаю его. Но если вдруг ты меня все же простишь… и останешься со мной, то… То, наверно, я буду счастлив, да, — нервно усмехнулся он, — как бы это ни унижало мое самолюбие.

Он вновь замолк, изо всех сил стараясь не скосить глаза вправо, где, все так же закутавшись в одеяло и забавно нахохлившись, устроился Антон. Мрачно молчащий, явно что-то для себя решающий, готовящийся вынести приговор Антон.

Внезапно он хмыкнул, и по натянутым нервам Мартена этот звук прошелся словно зазубренное лезвие ножа: