— Я отказался, веришь?! Я не хотел добиваться успеха вот такой ценой. Пусть я и не знал, будет ли у нас что-то с тобой, но предавать свою мечту я не собирался. А медали… Я их и сам завоюю. Он окинул меня каким-то нечеловеческим взглядом, от которого мне стало охрененно жутко, собрал свои бумажки и холодно отрезал: «Ты сам выбрал свою судьбу, Антон, и ты очень дорого заплатишь за это. Потому что он от такого предложения точно не откажется». Тут я, кажется, каждый раз хочу что-то заорать, остановить его, но все вмиг плывет перед глазами, и я просыпаюсь. Вот такой бред, да?
Конечно, бред! А что же еще?! Бред, ставший реальностью и смявший, раздавивший, уничтоживший две души.
И все благодаря тому, что он не смог отказаться. Антон смог. А он — нет.
И теперь Антон, который на самом деле оказался на порядок сильнее и честнее его, вот уже столько времени заживо горит в земном аду, а он — слабак и ничтожество — радостно вкушает плоды нечестной победы и самонадеянно полагает, что ухватил судьбу за яйца…
Вот так. Вот так, Мартен… И как ты будешь с этим жить дальше?!
Антон давно уснул. А он сидел, уставившись в одну точку на стене. Сидел и ни о чем не думал. На мысли не осталось ни сил, ни эмоций. Все они словно ухнули в черную дыру. А вернее всего, он сам и был черной дырой. Все, во что он верил всю свою жизнь, все, к чему стремился, рассыпалось прахом. Все оказалось подделкой, за которую на самом жалком рынке не дали бы и гроша.
Он медленно закрыл глаза, сгорбился и закрыл лицо руками, уже нимало не заботясь, как это выглядит. Он не мог сказать, сколько он так просидел. Но когда, спустя бесконечность, он выпрямился, в его взгляде не было и тени сомнения.
Он аккуратно встал, подошел к кровати, заботливо поправил на Антоне сползшее одеяло и замер, долго в свете луны всматриваясь в его спокойное лицо. Наконец он очень-очень легко, чтобы не дай бог не разбудить, провел пальцами по его щеке, нерешительно наклонился и вновь остановился. Больше всего на свете хотелось сейчас его поцеловать, возможно, в последний раз в жизни. Но он знал, что отныне уже не имеет на это никакого права. И поэтому, приказав себе ничего не чувствовать, зажав отчаянно мечущееся и заходящееся истошным криком сердце в железные тиски, он лишь на миг прикоснулся своим лбом к его, еле слышно прошептал: «Прости» и резко выпрямился.
А потом он вышел в другую комнату, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить Антона шумом, и резкими движениями набрал знакомый номер телефона.
— Нет, Мартен. Нет и не проси. И я даже не буду говорить, что я ведь тебя предупреждал!
За все время их краткосрочного, но такого знаменательного общения Мартен еще не видел Тома настолько сухим и безапелляционным.
Он с тоской поглядел в окно такого уже знакомого итальянского кафе. Третий раз он был здесь, и что-то ему подсказывало, что это последний. Бог троицу любит. А вот его самого, увы, отнюдь не Бог…
— Во время нашего последнего разговора я несколько раз переспросил, полностью ли ты осознаешь условия сделки и готов ли их придерживаться. Напомнить тебе, что ты мне ответил?
А он рассмеялся и спросил «Какая, к чертовой матери, любовь?»…
— Ты просто не понимаешь, о чем просишь. Однократное изменение условий договора уже факт из ряда вон выходящий, но все-таки не уникальный. Но повторное изменение… Такого не было никогда. Никогда, Мартен, понимаешь? И я даже не могу себе представить, что такого ты мог бы мне предложить, чтобы я пошел на столь глобальное сотрясение устоев. Поверь мне, 37 местом в тотале ты бы точно не отделался. Видишь ли, отдавая нечто настолько весомое, я должен приобрести что-то, обладающее не меньшей значимостью. А скорее, даже большей, в качестве компенсации. Что, вообще, ты можешь мне предложить, чтобы оно стоило этого?
Мартен молчал. О, он прекрасно знал, что именно хочет Том. Почему-то, как только он набрал номер, он уже знал, к чему приведет этот разговор. Только теперь, оглядываясь далеко-далеко назад, он в полной мере осознал весь замысел Тома. Осознал и ужаснулся, в какую чудовищную ловушку он угодил. Они угодили… Все-таки он был совершенно прав тогда, когда, еще будучи зеленым юнцом, наивно предположил, что Том хочет овладеть его душой.
История старая, как мир. Искуситель и жертва. Вот только Тому не нужна была добыча, украденная воровски. Видимо, гораздо большей ценностью для него обладал трофей, преподнесенный добровольно.
— Так вот чего ты хотел все эти годы, — медленно протянул он, неторопливо сжимая и разжимая пальцы, сцепленные в замок. — Вот на что надеялся: что я однажды приползу к тебе на коленях и сам буду умолять тебя принять мою душу в обмен на его.
— Одной души уже мало, Мартен, — тихо ответил Том. — Теперь мало. Только вместе с жизнью. В любой момент. По первому требованию.
Наверно, это должно было ужаснуть. Наверно, он должен был испуганно отшатнуться и закричать, что не хочет ничего менять…
Он обрадовался. Он до нервной дрожи обрадовался, что возможность есть. А то, что цена непомерно высока… Разве он ждал чего-то иного, мчась сюда? До предела выкручивая руль взятого напрокат автомобиля и боясь только одного: что Том откажет…
По лицу внимательно наблюдавшего за ним Тома промелькнула призрачная тень. Он сделал маленький глоток виски из стоявшего перед ним бокала и вновь заговорил, мягко, заботливо, бережно:
— Не торопись, Мартен. Подумай. Очень хорошо подумай. И прежде всего, ответь себе: разве я хоть раз обманул тебя или принудил к чему-либо? Нет, я всегда был безукоризненно честен. Ты и только ты принимал все решения. Пришло время отвечать за это. Ты хотел иметь все, ничего не отдав взамен, но так не бывает. Но даже сейчас это только твой выбор, мальчик мой. Тебя никто не заставляет этого делать. Я к тебе не имею никаких претензий, мы вполне спокойно можем сейчас разойтись в разные стороны и никогда больше не вспоминать о существовании друг друга. Наш контракт выполнен, и я не собираюсь тебя тревожить. Ты полностью сохраняешь свой статус-кво, будешь, как и раньше, обласкан удачей во всех делах. Ну, и твоя любимая игрушка будет неотлучно при тебе до тех пор, пока ты сам не пожелаешь от нее избавиться. Что не так, Мартен? Почему тебя это перестало устраивать, ведь именно этого ты и хотел? Что изменилось?
Все изменилось. Вот просто такая малость — ВСЁ!
Да, именно всего вышеперечисленного он и хотел. Тогда, когда не знал, что способен на это смешное, глупое, жалкое чувство на букву «Л» и что не сможет жить, понимая, что сам никогда любимым не будет.
— А знаешь, что самое неприятное, Мартен? Что даже я понятия не имею, как он себя поведет, если ты все же решишься на это. Он может броситься к тебе в объятия с криком «Любимый мой», а может холодно выстрелить сначала тебе в сердце, а потом себе в висок. Но, скорее всего, ведомый своей извечной ненавистью, он просто никогда больше не позволит тебе подойти к нему даже на расстояние выстрела. И принеся такую жертву, ты даже не сможешь воспользоваться ее плодами! Подумай, Мартен, нужно ли оно тебе?
Он не хотел ни о чем думать. Зачем?! Он все решил для себя. И на самом деле решил не сегодня. Весь этот год это решение зрело — с каждым безответным поцелуем, с каждым взглядом в удаляющуюся спину, с каждым неутоленным желанием тепла и взаимности. Но сегодня оно окончательно обрело форму и смысл.
Пойти на это ради себя он бы не смог. Не решился бы, в очередной раз струсил бы и пошел по пути наименьшего сопротивления.
Но ради Антона он не боялся уже ничего. И если Антон возненавидит его уже свободной, ничем не сдерживаемой ненавистью, если раз и навсегда прекратит с ним общение... Пусть так, он не будет и пытаться вновь его завоевать. Если Антон того захочет, он запретит себе даже смотреть в его сторону. Любить не перестанет. Возможно, никогда. Но отпустит, не сказав ни слова.
Потому что сейчас он хотел одного: чтобы Антон был свободен. Чтобы рухнула та темница, в которой тот оказался в угоду непомерным амбициям, честолюбию и похоти Мартена. Антон этого заслуживал более, чем кто бы то ни было на земле.
