— И поэтому первая ночь в новом сезоне стала лучшей за все время. И я снова не стану спрашивать, помнишь ли ты ее. Знаю, что помнишь. Как и перчатку. Потому что та ночь тоже была… Из тех моментов. Которые другие… Которых было мало, но мне почему-то хочется их помнить.
— Это была лучшая ночь во всей моей жизни, — после долгой-долгой паузы медленно произнес Мартен, вновь сверля взглядом стену. Смотреть на Антона почему-то больше было невозможно. — И… Я бы все отдал за то, чтобы она повторилась. Но почему-то мне кажется, что этого больше не будет… Я прав?
Антон хрипло рассмеялся, расцепил пальцы и с наслаждением, долго потянулся, после чего бросил на Мартена мимолетный взгляд и вновь уставился в окно.
— За все время нашего плодотворного общения я еще не ненавидел себя так сильно, как в тот момент, как схлынула эйфория от последнего оргазма той ночью. Меня буквально затрясло от осознания, какое же я ничтожество, какое же я жалкое, безвольное существо, что после всего, после Сочи, я вот так жадно, неутолимо тебя хотел, вот так отдавался... И эта ненависть к себе больше так и не ушла, как ни странно. После этого каждый раз, только завидев тебя, я вспоминал, как выгибался под тобой, и жалел, что мы с тобой вообще встретились на этой планете. А после секса шел в душ и тер себя так, словно хотел кожу содрать. Настолько мне хотелось смыть с себя даже воспоминания о твоих прикосновениях. Я, наверно, за всю жизнь столько воды на себя не вылил, сколько за этот год. Если бы только это еще помогало хоть чуть-чуть…
А он-то думал, как это мило — такая любовь Антона к водным процедурам… Господи, да как же терпит еще это несчастное, глупое, непонятно на что надеющееся сердце?!
Антон вновь замолчал. В сгустившихся сумерках очертания его фигуры на подоконнике напоминали большого зверя перед прыжком, готового растерзать свою жертву. И Мартен подумал, что жертве не стоит ждать атаки. Проще и безболезненнее самому подставить беззащитное горло под удар безжалостных клыков.
— Ты поэтому и начал всю эту канитель с Шемппом?
— Дался тебе этот Шемпп! — раздраженно вспылил он, едва дав договорить. — Что ты до него докопался?! Не было и быть не могло у меня с ним ничего, понимаешь?! Вообще ни-че-го! Мы — друзья и только.
И несмотря на весь ужас и безнадежность ситуации, от этих слов Мартену вдруг захотелось громко-громко выдохнуть, расслабиться и спрятать лицо в ладонях.
Ничего не было. Все. Хотя бы с этим все. Антон говорил правду, это он знал точно.
— При чем тут вообще Шемпп, если меня убивало еще одно. Даже ненавидя нас обоих, я понимал, что мои чувства к тебе — это далеко не только ненависть. После лета, после той ночи я уже не мог себе врать и уверять, что ты мне не нужен. Нужен. Увы, нужен, очень. Кажется, уже даже необходим. А ты, как и раньше, хотел от меня лишь одного. Тебе всего лишь нужно было поскорее сорвать с меня штаны, и пофиг, что я там думаю. Я и сам не ждал, что от этого будет так больно… Это было больно и раньше, когда все начиналось. Но сейчас, когда я вдруг стал нуждаться в тебе, это стало просто невыносимо. Ты же и на несчастного Симона взъелся только из-за того, что твоя бесправная игрушка, твоя собственность посмела вдруг посмотреть на кого-то, помимо тебя. Тебе же было не интересно, что я думаю, чем я живу, что я чувствую, тебе было важно лишь одно… Чтобы я. Не трахался. Ни с кем. Кроме. Тебя, — он вновь рассмеялся ледяным смехом. — Как будто мне хоть раз хотелось кого-то, кроме тебя.
Мартен вновь откинул голову назад и уставился в потолок. Господи… Если бы он только знал… Боялся признаться, что давно уже не думает только о сексе, какое там! Признаться, что вообще постоянно только об Антоне и думает, что жизни себе без него не представляет, что впал в полную зависимость от него, что хочет быть с ним и только с ним. И вовсе не только в постели, нет — гораздо больше хочется просто обнять и ткнуться губами в висок.
Так что же мешало сказать хотя бы это, если уж не произнести те три запретные слова, которые все чаще скользят на языке неизбывной горечью? Чего боялся? Показаться слабым? Вызвать насмешку? Увидеть презрение в серых глазах? А какое все это имеет значение, если любишь?!
— А знаешь, что при всем при этом самое страшное?.. — вдруг с непонятной тоской протянул Антон.
Враз напрягшийся Мартен поднял голову: что еще предстоит ему услышать?! Все то, что было сейчас, это еще не самое худшее?! Неужели сейчас случится его очередная маленькая смерть, бог знает, которая за вечер?!
Однако вместо того, чтобы продолжить исповедь, Антон замолчал, легко спрыгнул с подоконника и с кривой улыбкой, больше всего похожей на еле сдерживаемый плач, двинулся к Мартену. Тот застыл в кресле, не в силах оторвать взгляд от Антона, который вдруг словно стал выше и налился затаившейся угрозой.
Антон приблизился вплотную, медленно опустился перед креслом на колени, поднял на Мартена взгляд, в котором плескалось отчаяние вперемешку с еще какими-то нераспознаваемыми эмоциями, от которых Мартен чуть не задохнулся.
— Знаешь? — вновь прошептал он, прямо глядя ему в глаза.
Мартен тяжело сглотнул и через силу покачал головой.
— То, что даже сейчас я тебя хочу…
Если бы Антон неожиданно врезал ему под дых, ощущение удара, наверно, было бы не столь болезненным.
— И это не то, чему нельзя сопротивляться, нет, это другое, — прерывисто продолжал шептать Антон, всем телом прижавшись к его коленям, — я сам — понимаешь, сам! — хочу…
«Он пьян. Он просто пьян… — беспомощно и упрямо твердил себе Мартен. — Он просто не понимает, что несет. Останови его! Останови его немедленно, чтобы потом не пожалеть ни тебе, ни ему…!!!»
И, конечно же, это было правдой… Вблизи, по неестественно блестевшим глазам Антона и еле заметному дрожанию голоса, было очевидно, что вся его трезвость была лишь видимостью. Но никакое понимание этого бесспорного факта не смогло заставить Мартена оттолкнуть Антона, когда тот, нервно закусив губу и уже заметно тяжело дыша, взялся за ремень его брюк.
Он до побеления пальцев вцепился в подлокотники и, кажется, перестал дышать, слышать, видеть и воспринимать окружающий мир. Весь, кроме той точки пространства-времени, в которой Антон расстегнул молнию, высвободил моментально затвердевший член и, не опуская глаз, пронизывая, воспламеняя, призывая его взглядом, сразу взял его в рот.
Мартену понадобилось несколько мгновений, чтобы убедить себя, что это не сон. Конечно, Антон не раз делал это и раньше, но всегда по его собственной настоятельной просьбе. Никогда раньше Мартен и представить себе не мог, что Антон сделает это сам, по своей инициативе. И он понимал, что оттолкнуть Антона он уже не сможет. Ведь такой знакомый неутолимый жар уже рванулся по венам, испепеляя последние крохи самообладания и требуя немедленно взять то, что принадлежит ему.
Ощущение горячего рта, жарких губ и влажной тесноты вокруг члена моментально свели на нет все его усилия, но он еще пытался не реагировать. До тех пор пока Антон неожиданно не оторвался, резко поднялся и довольно ловко для своего, не вполне трезвого состояния начал раздеваться.
И растерянно глядя на отлетающую в сторону футболку, пальцы, торопливо дергающие пуговицу на джинсах, нервно облизываемые губы, Мартен понял, что тот самый так любимый русскими «пиздец» пришел им обоим. Тонуть они будут вместе. Громко и с музыкой, это да! Но безоговорочно вместе…
— Ну? — горячечно прошептал Антон, оставшись абсолютно обнаженным. — Иди сюда, хочу тебя, слышишь?!
А он сидел, не в силах пошевелиться, сдвинуться с этого кресла и обреченно думал, что раньше готов был все свои победы отдать за то, чтобы услышать это от него. И вот сейчас слышит и не знает, что это: милость к прОклятому или новое проклятие…
А потом Антон, не дождавшись от него никаких действий, вполголоса выругался, одним движением прижался к нему, опустившись на него сверху, и он перестал думать…
Они целовались так яростно, что губам было больно, но Мартен все тянул и тянул этот поцелуй, отчаянно сжимая одной рукой волосы на его затылке. Другая, уже не спрашивая разрешения, метнулась на спину, сдавливая такую удивительно нежную кожу, проходясь по позвонкам и нетерпеливо устремляясь ниже. Когда жадные пальцы, мимоходом огладив круглые ягодицы, нырнули между ними и принялись торопливо массировать вожделенный вход, Антон, наконец, уперся ему в грудь руками и кое-как оторвался от его губ, хватая ртом воздух. Но Мартен тут же рванул его к себе, впившись в шею. Чтобы был рядом, чтобы чувствовать всем телом каждый его вздох, чтобы впитывать каждое движение. Чтобы стать одним целым хотя бы на миг. Пусть это всего лишь иллюзия, но ради нее он был готов отказаться от любой реальности. Вот только реальность все же стучалась в сознание.
