И он уже совсем не удивился, когда жидкий людской ручеек, на волю которого он охотно отдался, вынес его к дому с вывеской «Мадам Анжела».

Стоя в приемной этой, наверняка, мошенницы, он никак не мог понять, что он, собственно, тут делает. Разве он верит в ту ересь, что нес Эмиль? Конечно же, нет! То, что она нагадала ему встречу со знойной итальянкой, мог предсказать любой, кто видел, какое количество шлюх тут ошивается. А уж слова о любви, которая рядом, так и вовсе можно отнести к любому человеку на этой Земле. Главное, ведь намекнуть, дать направление, а уж человек, желающий отыскать и увериться, сам найдет, не хуже охотничьей собаки. Эта мошенница — просто хороший психолог, вот и все! Так что же он делает в ее приемной? Он не знал ответа на этот вопрос.

Тем временем из комнаты, вход в которую был плотно закрыт тяжелой темной портьерой, неслышно выскользнула невзрачная девушка, которая и ответила на его стук в дверь.

— Мадам Анжела ждет вас, синьор, — прошелестела она и отвела ткань на дверном проеме в сторону, приглашая войти.

Мадам Анжела оказалась крепко сбитой, полноватой дамой совершенно неопределенного возраста с ярко-белой прядью в черных, как уголь, волосах и облаченной в столь же черный балахон. Взглянув на него, она улыбнулась довольно тепло, что было для него несколько неожиданно, и произнесла:

— По законам моего ремесла я должна бы сейчас притвориться, что знать не знаю, кто вы, синьор Фуркад, но я вас слишком уважаю и не хочу водить за нос.

— Не хотите водить за нос? — протянул он, неприятно ужаленный тем, что не удалось сохранить инкогнито. — А что вы вообще в принципе собираетесь делать, если не именно это? Вот только не надо говорить, что сейчас на вас снизойдет озарение, и вы откроете мне все тайны мироздания.

— Кто знает, Мартен, кто знает? — вновь улыбнулась она, совершенно не обиженная его гневной отповедью. — Давай все же проверим и раскинем карты. А вдруг мироздание таки будет к нам милосердно?

Он пожал плечами, всячески демонстрируя, что ему не интересна эта чушь, но раз ей так хочется, то он может продолжать играть свою роль, и без спросу уселся в кресло для посетителей.

Она медленно разожгла пять свечей, поставив их на столе в виде большого круга, после чего свет в комнате погас, видимо, выключенный ее помощницей. Невесть откуда в ее руках появилась колода карт, которую она долго тасовала, а затем принялась выкладывать их на стол, что-то шепча себе под нос и вводя Мартена в раздражение темным и непроницаемым выражением лица.

Она долго молчала, глядя на карты, и когда наконец подняла на него свой тяжелый взгляд, ему на секунду стало не по себе.

— Ну? — ехидно поинтересовался он. — Я, конечно же, умру, вот прямо выйдя отсюда, и нужно заплатить вам двойной тариф, чтобы избежать сей ужасной участи?

— Нет, — спокойно ответила она. — Ты, конечно же, умрешь, но не сегодня. И я даже не могу сказать, когда. Зависит от тебя.

— Это почему? — почти искренне удивился он. — Я вроде в самоубийцы не готовился.

— Ты-то не готовился… — тихо вздохнула она.

Мартена начало раздражать это шарлатанство с видом глубокого сочувствия. Он резко встал и раздраженно бросил:

— Не понимаю, зачем только я сюда зашел.

— Возможно, все-таки была причина, — пронизывающе глянула она на него. — Возможно, что-то тебя беспокоит, Мартен? Настолько сильно, что ты не можешь отделаться от этих мыслей?

Что-то в ее словах царапнуло, словно ножом прошлось по незажившей ране. Он помедлил пару секунд и невольно сел обратно, уставившись в нее злым взглядом.

— Итак?! Слушаю очень внимательно! Просвети меня, о всеведущая!

Она улыбнулась ему мягкой улыбкой, настолько теплой и душевной, что на миг в его глазах словно помутилось, и ему почудилось, что перед ним его мама. Но наваждение схлынуло так же быстро, как накатилось, и это разозлило его еще больше. Как можно сравнивать его маму и эту мерзкую авантюристку!

— Расскажи мне, — мягко попросила она, — от чего тебе так больно.

— Что?! — издевательски расхохотался он. — Это ты мне должна была поведать мое прошлое, настоящее и будущее, если я ничего не путаю! А если тебе стало скучно и хочешь развлечься, то плати мне деньги! Тогда я тебе много интересного расскажу, не пожалеешь!

— Мартен, — начала она и остановилась, словно не в силах подобрать слова для продолжения разговора, и после паузы с видимым трудом продолжила: — Я понимаю, что ты привык ни перед кем не раскрывать душу, и не прошу этого от тебя. Я хочу только одного: чтобы ты раскрыл ее перед собой. И признал, что любишь.

Он вздрогнул, как от удара.

— Совсем с ума сошла? — прошипел он с ненавистью.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — грустно улыбнулась она. — Я не хочу, чтобы ты сейчас признался мне в этом. Я хочу, чтобы ты признался себе и не бегал от правды. Твои глаза говорят достаточно, поверь мне. А знаешь, что главное? Может быть, есть смысл рассказать об этом человеку, которого ты любишь.

— Нет смысла, — машинально прошептал он. — Нет никакого смысла. Это бесполезно…

— Как ты можешь знать? — с жаром возразила она. — Все в воле Господа нашего.

Он внезапно расхохотался: представление начинало его всерьез бесить. Это не лезло уже ни в какие рамки. Но почему-то все возражения вмиг исчезли из сознания.

— Ты не знаешь о чем говоришь, — тем временем убеждала она его. — Ты просто не знаешь силу любви! Настоящая, истинная любовь, благословленная небесами, способна на то, что ты и представить себе не можешь. Нужно только верить, понимаешь? Верить в себя, в любимого человека, в свои чувства, и чудо свершится, вот увидишь!

— Чудо? — процедил он. — О, чудесами моя жизнь так и полнится, ты даже представить себе не можешь, насколько!

— Чудо — это то, что творим мы сами, Мартен. А любовь — это чудо, дарованное нам Господом.

— Любовь… Да что же вы так все насели на меня с этой любовью, — тоскливо протянул он: сил спорить уже не было. Да и желания, если честно, тоже.

— Потому что ты ведь уже и сам понимаешь, что любишь, Мартен.

Он размеренно шел по узким улочкам города, уже не замечая ничего вокруг себя. В голове крутилась, крутилась и крутилась последняя фраза этой странной женщины. И впервые в жизни он медленно, все еще неверяще произнес про себя вымученное: «Да, люблю…».

Антон стоял посреди комнаты, смотрел на него совершенно бешеными глазами и стискивал кулаки. Мартену не хотелось думать, ударит он его или нет, но в любом случае он бы этому не удивился.

Да, он не имел никакого права дергать его накануне гонки, но когда увидел, как весело они заходят с Шемппом в холл отеля, радостные и раскрасневшиеся после утренней раскатки, то не выдержал. Он точно знал, что русские прилетели в Антхольц еще вчера, но не предпринимал никаких попыток увидеться, почему-то надеясь, что Антон хоть раз сделает первый шаг. Конечно, тому и в голову не пришла эта мысль, в отличие от мысли прокатиться с немцем. И промолчать при виде этого он просто не смог, не железный же он, в конце концов.

— Симон, Антон, доброе утро! — с безупречной улыбкой поприветствовал он сладкую парочку и с мстительной радостью палача увидел, как вянет оживление на лице Антона и проявляется вежливое внимание в глазах Симона. Вот только палач этот, похоже, собирался казнить сам себя…

— Симон, ты не будешь против, если я украду твоего собеседника? — он даже не стал придумывать приличное объяснение этой не совсем обыденной просьбе. Да какая нахер разница, что подумает этот долбаный Шемпп?!

— Конечно, — кивнул Симон несколько удивленно и вновь обратился к Антону: — Тогда до вечера, встречаемся, как договорились?

Мартен до скрипа стиснул зубы, но не позволил ни единому мускулу на лице дрогнуть.

— Поднимемся ко мне, — обернулся он к Антону и, словно очередной кинжал воткнулся в сердце, увидел, как тот тоже сжал зубы и молча пошел к лестнице.

Все, что ему оставалось, — идти следом и пытаться ни о чем не думать. Потому что не было ни единой мысли, которая не причиняла бы боль.