«Давай! Ну давай же! Отвечай, Антон!» — колотилось в его мозгу.
Сквозь деревья он мог отлично видеть дорогу, делавшую в этом месте изгиб, и двух спортсменов, как раз в этот момент остановившихся на ней. И тут в трубке послышалось не слишком приветливое «Алло».
— Привет! — видимо, Мартен все-таки очень хорошо умел владеть собой. Ни одна живая душа не расслышала бы в этом ровном голосе ни единого намека на тот апокалипсис, что в данный момент творился в душе его обладателя.
— Привет, — после небольшой заминки раздалось в трубке, и сердце Мартена тут же заныло от явственного недовольства, которым так и сочился этот голос.
— Я тут подумал, — поддерживать это видимое спокойствие стало вдруг чересчур сложно, — мы слишком давно не виделись. Тебе так не кажется?
— И что?
«Да ничего, мать твою!» — хотелось заорать ему. «Звоню сказать, что погода хорошая, что еще-то?!»
— Давай встретимся. До гонки еще пара дней… А у меня вот прямо сейчас есть несколько свободных часов. У тебя наверно тоже? Чем занят?
Он от всей души надеялся, что жалкая надежда, от которой дрогнул-таки голос, останется незамеченной.
«Скажи „Да“! Господи, скажи „Да“!» — кажется, он упал бы на колени, если бы это помогло убедить его согласиться. Антон должен был сейчас бросить этого проклятого немца и пойти на встречу с ним. Должен! Обязан! Потому что… Потому что как же иначе?!
Антон думал недолго:
— Извини, сейчас не могу. Слишком вымотался на тренировке и собираюсь поспать часик. Давай как-нибудь в другой раз, после окончания этапа, — и выключил телефон, не дожидаясь ответа.
Мартен стоял неподвижно, все так же прижимая трубку к уху, слушая отголоски веселого смеха, донесшиеся с той стороны, и с усталой обреченностью думал, что этот новый год начинается совсем не так, как ему бы хотелось.
И стоит ли удивляться, что на следующих двух стартах ему удалось завоевать всего лишь бронзовые медали?
Перед заключительной гонкой, масс-стартом, на него вдруг накатила невиданная злость. Он совершенно позорно позволил себе опуститься до такой степени, что вся эта история стала самым плачевным образом сказываться на его результатах.
Он уже целый месяц не то что не выигрывал – даже не поднимался выше третьего места! В преддверии Игр эти результаты были не просто плохи, они были кошмарны.
Поэтому, стоя в стартовом коридоре и ожидая сигнала судьи, он чувствовал, как его захлестывает сумасшедшая злость на себя, на Антона, на Шемппа, на проклятый Оберхоф, на итальянское кафе целую вечность назад, на собственное честолюбие, из-за которого он подписал один небольшой контракт, толщиной всего в два листа, да на все! Даже, наверно, на жирных ворон, что так беспардонно пялились на никчемных людишек, копошащихся и дрыгающихся на своей грязной земле, не в силах взлететь.
И не иначе как именно обиженные вороны отомстили ему на первой же лежке, где он благополучно промазал, тогда как добрая половина атлетов обошлась без штрафа и, следовательно, сразу же получила немалое преимущество. Как ни странно, это досадное обстоятельство, наоборот, помогло стряхнуть с себя ненужное возбуждение, оказавшись в роли догоняющего, отключить эмоции и сухо, монотонно выполнить свою работу, в которой ему не было равных.
Не допустив более ни одного промаха, он гордо финишировал первым и со злой веселостью подумал, что сегодня наконец-то вновь его день.
А значит, вдруг резко принял он решение, пора сделать еще одно дело.
— Привет, дорогой! — растянул он губы в холодной улыбке, глядя на Антона, стоявшего в проеме открытой двери.
— Вроде виделись сегодня, — хмуро буркнул тот, но тем не менее посторонился, впуская его внутрь.
— Виделись? — Мартен насмешливо поднял брови. — Пройти мимо, упрямо глядя в сторону, и буркнуть что-то нечленораздельное — это ты считаешь: «виделись»? Хорошо, буду знать, что для тебя это так называется. Вот только мне почему-то кажется, что для всех остальных людей это называется совсем иначе: ты от меня бегаешь!
Он сам не ожидал, что последние слова прозвучат с такой яростью.
— С чего бы? — холодно спросил Антон.
— Вот и мне очень интересно, с чего… За последние недели я уже слышал от тебя, что тебе некогда, что ты устал, что ты плохо себя чувствуешь, что у тебя дополнительные тренировки и так далее. Думаю, не за горами тот день, когда ты капризным голоском заявишь, что у тебя голова болит.
Антон обжег его бешеным взглядом, но промолчал, предпочтя уставиться в стену. Это молчаливое сопротивление разожгло бушующее в душе пламя, которое до поры до времени удавалось поддерживать в тлеющем состоянии, до небывалого пожара.
— Ты, кажется, немного не понимаешь сложившееся положение дел, — яростно прошипел он, максимально сокращая расстояние между ними и с отчаянием осознавая, как моментально повело от одного ощущения его близости. — Ты — мой, Антон, и только мой! И мне совершенно неважно, что на эту тему думают всякие немцы!
Антон молчал.
Он молчал и тогда, когда Мартен, вжав его в стенку коридора, яростно терзал и кусал его плотно сжатые губы.
Он молчал и тогда, когда Мартен, цедя французские ругательства, рвал пуговицы на его рубашке.
Он молчал и тогда, когда, содрав с него брюки, Мартен развернул его к себе спиной и начал жадно покрывать его плечи торопливыми и колючими поцелуями
И только когда тот, вдруг замерев в последний момент, прижался к нему и, судорожно лаская его предательски стоящий (все-таки, мать его, стоящий!) член, отчаянно прошептал прямо в ухо: «Антон, пожалуйста, не хочу так… Я с ума сойду… Пожалуйста…», он выдохнул, что-то пробормотал по-русски, оперся о стену и прогнулся навстречу его жадным рукам.
И когда Мартен бешено трахал его, пытаясь с каждым неистовым толчком присвоить, забрать, утвердиться, он не молчал, безуспешно пытался погасить стоны и обрывисто шептал что-то неясное, перемежая его вымученным «Еще!» и «Быстрее!».
Вот только когда, чувствуя, что больше не может терпеть, Мартен вновь замер и глухо выдавил: «Скажи, что ты мой, Антон!», он замолчал снова.
Еще в начале сезона, разрабатывая и утверждая годовой план, они всем тренерским штабом решили, что Рупольдинг они пропустят, предпочтя вместо этого заранее уехать в Италию, и там в горах Антхольца заняться усиленной высокогорной подготовкой в преддверии Олимпиады.
Не сказать, чтобы тот неловкий секс в коридоре — который ему очень хотелось продолжить в постели, но, глянув на непроницаемые глаза Антона, он отказался от этой мысли — внес какую-то определенность в их отношения, но долю облегчения он Мартену определенно добавил. В конце концов, он все еще совершенно точно умел заставить Антона стонать в его руках, нетерпеливо подаваться навстречу, пытаясь вобрать его еще глубже, и лихорадочно просить большего.
Вот только он совсем не подумал, что он будет чувствовать, когда поймет, что он в Италии, а Антон в Германии.
И Симон Шемпп, чтоб он провалился, в Германии тоже.
Он очень редко смотрел гонки по телевизору. Понятно, что сложно смотреть, если ты сам находишься в этот момент на трассе, но даже в случае пропуска гонок он почти никогда их не смотрел. Ему это попросту было неинтересно. А сейчас, сидя в итальянском отеле и забив на тренировку, он включил телевизор задолго до того, как показались до боли знакомые пейзажи Рупольдинга и лица спортсменов.
Разумеется, Мартен первым делом не преминул ознакомиться со стартовым листом и с внезапной давящей болью в висках увидел, что Антон и Симон вновь будут закрывать эстафету для своих команд. Все как тогда в Анси, когда этот гад так нагло и довольно тискал… Так, стоп! Он ударил кулаком по столу с такой силой, что ваза с довольно чахлыми цветочками задрожала и, не удержавшись на краю, грохнулась на пол. Звон стекла привел его в чувство.
«К черту все!» — вслух выругался он и, как в омут головой, нажал на кнопку пульта.
Первые три этапа ему отчаянно хотелось промотать, и он бесился, вспоминая, что это прямая трансляция, а значит, ускорить бег этих ненужных ему людей он не в силах.
