Это было уже чересчур — он злобно сверкнул на него вмиг почерневшими глазами.

— Что за чепуха? Кто влюбился?! Ты мне свои романтические бредни не приписывай!

Вопреки его ожиданиям Эмиль не обиделся и не стушевался, более того, неожиданно мягко улыбнулся в ответ.

— Эх, дружище, а я ведь предупреждал, что однажды так и будет. Да не психуй ты! — осадил он его, уже готового взорваться. — Черт, будь мужиком, в конце концов, и признайся хоть сам себе, что влюбился по уши. Мне-то можешь ничего не говорить, я и так вижу…

Злость ушла так же быстро, как пришла. Любовь? Не любовь? Да какая разница, как назвать то чувство, которое с некоторых пор не оставляет его ни на секунду и изменило его жизнь до основания?

— Ну, а чего страдаешь тогда? — продолжил норвежец. — Вы же вместе? Или я чего-то не знаю, и вы расстались?

— Вместе? — медленно переспросил Мартен. — Да вроде вместе.

«Если это можно так назвать», — захихикал кто-то внутри.

 — В таком случае, в чем проблема? Только не говори, что я угадал тогда, и твои чувства все-таки безответны, я ж себя никогда за это не прощу!

— Да при чем тут ты-то, — не удержался он и тут же проклял себя за это.

«Это же не ты, Эмиль, подписал тот файл под названием «Дополнение» из папки «Мартен Фуркад».

— А что такое любовь, Эмиль? — вдруг услышал он себя словно со стороны.

— Любовь? — Эмиль посмотрел на него таким понимающим взглядом, что вдруг захотелось зарыдать. Открыто, горько, не стесняясь, выплакивая всю боль и очищая душу, как в детстве.

— Любовь — это не когда секс, сам понимаешь. Не, секс, конечно тоже, — ухмыльнулся он, — но не только. Любовь — это если тебе хорошо от того, что ему хорошо, и плохо, если ему плохо. Это когда ты на верхней ступени корчишься от боли из-за того, что он на пятнадцатом месте. Это когда ты ненавидишь запах кофе, но каждое утро встаешь пораньше и упрямо варишь, морщась и ругаясь, потому что он его обожает. Это когда тебе сдохнуть хочется, а он обнимет и тихо поцелует в висок — и вроде снова жить можно. Это когда ты думаешь, а не пойти ли погулять, а в следующую секунду он предлагает то же самое… Хотя на самом деле любовь это для каждого свое, у тебя может быть все совсем не так, но узнать это можно только тогда, когда с ней столкнешься. Ты уже узнал, Марти?

Новогодние каникулы второй раз в жизни не принесли никакого удовольствия. Сидя в глубоком кресле, у камина, слушая потрескивание дров и вдыхая аромат пышной зеленой елки, щедро усыпанной яркими шариками, он вдруг осознал, что прошел год. Эта мысль напугала и удивила одновременно.

«Вот так, Мартен, — всплыло в мозгу, — твоим отношениям, возможность которых ты напрочь отрицал, уже год. Двенадцать месяцев. Триста шестьдесят пять дней»

«Еще нет, — возразил он сам себе. — Триста шестьдесят пять будет в Рупольдинге», — и вновь почувствовал, как бросило в знакомый жар при одном воспоминании о темном номере в небольшом рупольдингском отеле.

«— Разве? — наглый оппонент не желал сдаваться. — Разве только тогда начались отношения? Разве до этого не было ничего? Подумай, Мартен, и не пытайся обмануть хотя бы самого себя».

Мартен думает.

Вспоминает… Улыбается… Кусает губы…

И не хочет, отчаянно и безнадежно не хочет признавать то, что становится все более и более очевидным.

С самой первой секунды их встречи, с первого взгляда на пьедестале Эстерсунда более года назад это было предопределено. Эта встреча и состоялась, потому что Антон был ему предназначен.

Антон? Ему?.. А… А он?!

Он резко встает, залпом допивает свой бокал, и не обращая внимания на удивленные вопросы родителей, быстро выходит из комнаты.

Скорее. Куда угодно. На улицу. На лыжи. Лишь бы отвлечься. Лишь бы занять руки и разум какой угодно ерундой. Лишь бы не додумывать эту страшную мысль.

Он тоже был предназначен Антону.

Антону, который уже никогда не сможет его полюбить…

====== Часть 12 ======

Новый год всегда должен нести с собой что-то хорошее: новые эмоции, новые истории, новые встречи. После нескольких дней в Оберхофе Мартен начал думать, что будет очень хорошо, если он не принесет ему новые расставания…

Тогда, в Анси, после гонки, едва не убив на месте этого смазливого немецкого наглеца, он все-таки спустя время смог выдохнуть, усилием воли изгнать из сознания затуманивающий все вокруг гнев и постараться здраво посмотреть на ситуацию. В конце концов, если глянуть холодным и незаинтересованным взглядом, то ничего же не случилось, верно? Ну поболтал Антон пару минут с немцем, ну улыбнулся. И что? А ничего. Обычная бытовая сценка, которой не стоит придавать никакого значения.

И ему действительно удалось, хоть и не без труда, полностью прогнать из своего разума омерзительно колючие мысли о немце. Вплоть до того момента, как он оказался на родине этого негодяя.

Оберхоф, как всегда, был неласков и негостеприимен, недаром Мартену всегда казалось, что между ними много общего. Мрачный, холодный и высокомерный — брат близнец, ни дать ни взять. Вот только своему родному отпрыску этот новоявленный брат явно симпатизировал гораздо сильнее, чем непрошенному французскому самозванцу.

Накануне первой гонки года Мартен чувствовал себя не сказать, что идеально, но, в общем, довольно неплохо. За месяц с небольшим до Олимпийских Игр ставки были слишком высоки, чтобы можно было ошибиться и сделать хотя бы один-единственный неверный шаг, который мог привести к катастрофическим последствиям. А этого он никак не мог допустить: его тотальное доминирование на трассе в последних сезонах должно было, в конце концов, прийти к логическому исходу и принести ему золотую медаль Олимпиады.

Это была его Цель с тех пор, как он встал на лыжи и взволнованным взглядом впервые посмотрел сквозь прицел винтовки на маленький черный кружок.

Цель, ради которой он жил, дышал, ходил, тренировался, рвал все жилы, мышцы, нервы и сжигал себя дотла на тренировках.

Цель, которая, казалось, была уже так близка и достижима.

И которая с каждым днем по чьей-то злой иронии становилась все более туманной и несбыточной…

Мартен неспешно катился по неширокой трассе, которая довольно-таки бойко, словно собачонка у ног хозяина, вертелась между запорошенными деревьями, как вдруг из-за поворота до него донеслись голоса, определенно движущиеся ему навстречу. Ему хватило доли секунды, чтобы осознать и застыть от потрясения. Он, кажется, впервые в жизни понял, что такое забыть дышать, и очнулся лишь тогда, когда нещадно закололо в груди.

Конечно, для того, чтобы распознать голос Антона, ему бы и этих мгновений не понадобилось. Они были нужны для того, чтобы — нет, не узнать — принять для себя то, что второй голос принадлежал никому иному, как мерзкому немцу собственной персоной.

Он сам не знал, что побудило его шмыгнуть за ближайшую елку. В сгущающихся сумерках и клочках фирменного оберхофского тумана разглядеть того, кто желал остаться незамеченным, было почти невозможно.

Две размытые фигуры, неторопливо орудуя палками, прокатились мимо. В принципе, в их поведении не было ничего компрометирующего: просто ехали рядом, просто разговаривали, не делая никаких попыток остановиться или сблизиться. Вот только Мартен никак не мог успокоить грохот сердца, с каждой секундой нараставший в ушах смертоносной лавиной и грозивший вот-вот похоронить его под собой.

Они оживленно болтали, то и дело перебивая друг друга и изредка взрываясь дружным хохотом. Тяжелый взгляд Мартена намертво залип на спине удаляющегося Антона. Конечно же, с ним он так никогда не смеялся. Да и смеялся ли хоть раз вообще?…

Сам не зная зачем, он выудил из кармана телефон и нервно набрал до отвратительного знакомый номер. Была ли это жалкая попытка сохранить статус-кво или саморазрушительное желание окончательно убедить себя в крахе — он не задумывался, просто делал то, чего не делать не мог.

Они удалились уже на достаточное расстояние, так что он мог не опасаться, что его несусветная глупость будет раскрыта. Когда в трубке раздались равномерные гудки, ледяные пальцы сами собой стиснули ее так, словно мечтали раздавить в крошку.