Merde (фр.) — дерьмо

Tu m’as tellement manqué (фр.) — Я так по тебе скучал

Je ne peux pas vivre sans toi (фр.) — Я не могу без тебя

====== Часть 11 ======

— Может, останешься?

Давно выношенный вопрос сам собой слетел с губ прежде, чем утратившее на миг бдительность сознание успело его заблокировать.

Антон, методично застегивавший джинсы, неторопливо обернулся и смерил его привычно хмурым взглядом, к которому на сей раз примешивалась изрядная доля насмешливого удивления.

— Зачем?

Мартен досадливо поморщился, и правда, зачем?

Вообще вот все это — зачем?!

Та ночь после дурацкой проваленной смешанки была однозначно лучшей за все время их знакомства. Антон был невероятен и ненасытен настолько, что Мартену все время хотелось потыкать в него пальцем, дабы убедиться, что это действительно реальность, а не очередной мучительный сон в бесконечно длящемся межсезонье.

В какой-то момент Мартен перестал осознавать, что с ним творится и где он вообще находится: на этом свете или уже на том.

Оказывается, на этом.

И Антон, неизвестно когда успевший принять душ, удивительно быстро одевшийся и уже подходящий к двери, был лучшим подтверждением этого невеселого факта. Тот самый Антон, что совсем недавно плавился в его руках и исступленно стонал: «Еще! Пожалуйста, еще… Не останавливайся… Марти…». Или уже не тот самый? Где был его Антон? И где было нечто, им лишь прикидывающееся?

Мартен растерянно смотрел ему вслед и понятия не имел, что делать и чего он на самом деле хочет.

Кажется, он хотел сказать «Не уходи!». Кажется, он хотел крикнуть: «Остановись!». Кажется, он хотел заорать «Я никуда тебя не отпущу!». Кажется, он хотел вскочить, догнать его, схватить в охапку и действительно никуда не отпускать.

Но какая разница, чего он хотел, если он молча смотрел в закрывающуюся дверь и тяжело думал, что, кажется, поимел не он, а его.

Да, вся та ночь была удивительной, особенно если учесть, что осталась единственной такой.

Радость от начала сезона и — что скрывать! — от такой долгожданной встречи схлынула слишком быстро. Радость от сезона незаметно растворилась в серых буднях, начинавших приедаться гонках и пьедесталах. А радость от встречи вышла за дверь номера в Эстерсунде вместе с Антоном и так больше и не вернулась. Нет, Антон-то как раз исправно возвращался, стоило ему только позвонить, исправно ложился под него, исправно выполнял все прихоти, исправно стонал и кончал под ним. Вот только Антон возвращался, а радость — нет. Осталась радость в шведских горах, и почти теперь уже забытые искры в отныне непроницаемых и безразличных глазах оставила при себе. Чтобы не так одиноко было…

В череде этих становившихся все более однообразными дней пролетел почти месяц. Оглядываясь назад, он даже не мог бы сказать, чем ему этот месяц запомнился. Ну, гонки, ну, победы… И что? Почему-то все чаще и чаще начинало мутить от осознания, что, кажется, существует в мире нечто, что важнее всех гонок, медалей и подиумов, вместе взятых. И не хотелось бы верить в это, всей глубиной своей прагматичной души не хотелось, а как не поверишь, если вдруг все, что раньше было смыслом существования, резко перестало приносить радость. Если вдруг все существо переполнилось желанием чего-то неведомого, чему так страшно даже пытаться дать название. И самое больное, что в жизни других оно, это странное Нечто, есть, а вот в его такой успешной, такой яркой жизни — нет.

В этом году впервые в истории Кубка мира третий этап сезона должен был проводиться во Франции. Его страна долгих четыре года добивалась этой чести, постоянно используя его в качестве флага, и вот, наконец, вожделенная цель была достигнута. Лучшие биатлонисты мира съезжались в Ле Гран Борнан.

Этот этап должен был стать его триумфом. Предвкушение наполняло его полузабытым волнением. Даже ему, многократному чемпиону, вдруг, словно сопливому юниору, захотелось проявить себя во всей красе перед собственными болельщиками, а главное, перед родными людьми, давно ждущими случая полюбоваться на сына и брата своими глазами, а не через равнодушный экран.

Анси должен был стать его триумфом, а стал его крахом.

Все началось с эстафеты, где не только он, но и вся его команда, видимо, не справилась с грузом ожиданий и, проиграв победителям более минуты, заняла жалкое шестое место из десяти участников.

Будь это любая личная гонка, они бы угодили хотя бы в цветы. Конечно, его самого это бы слабо утешило, но, возможно, слегка порадовало бы болельщиков. Однако, это была эстафета, а посему разочарованным трибунам пришлось глазеть на совсем другие лица, в том числе — словно ему назло! — гордо улыбающегося на верхней ступени Антона.

Вот он-то как раз прошел свой этап безупречно: он вновь закрывал эстафету своей команды и, не в пример шведской смешанке, справился на «отлично». Еще нервно дефилируя туда-сюда в зоне ожидания и искоса бросая на него краткие взгляды, Мартен был уверен, что Антон сегодня справится: слишком он был спокоен и уверен в себе. Такое ощущение, что он, словно вампир, высосал из Мартена всю ту уверенность, что ему сейчас отчаянно не хватало. Антон принял эстафету третьим с отставанием от лидирующих немцев в 25 секунд, и отчего-то Мартен точно знал, что его эти жалкие секунды сегодня не остановят. Сам он стартовал лишь еще полминуты спустя. И можно было говорить себе, что нет смысла бежать, когда ты идешь шестым, впереди тебя в минуте пятеро отличных спортсменов, и уж хотя бы трое из них точно все равно окажутся выше, так стоит ли рвать жилы? Не лучше ли поберечься для спринта, где все будет зависеть исключительно от силы твоих ног и крепости рук, а не от количества минут, привезенных тебе твоими незадачливыми сокомандниками?! Именно так и убеждал себя Мартен, пока шел по трассе и с глухим раздражением слышал, что расстояние до лидеров, увы, не уменьшается. Убеждал, лишь бы не признаваться, что на самом деле он просто не может ничего поделать с тянущей апатией, разливающейся внутри, отравляющей душу и парализующей тело.

Все-таки опыт сделал свое дело, и первую стрельбу удалось отстрелять на ноль, но, так как и лидеры были точны на рубеже, отставание сократить не удалось, а потому он окончательно махнул рукой на погоню. И биатлонные боги его за это пренебрежение к честной борьбе немедленно наказали: на стойке он лихо намазал два раза, двумя допами исправил свою ошибку и обреченно поехал докатывать до финиша, на котором теперь уже точно ничего не светило. Впрочем, не светило и без этого: еще заходя на стрельбище, он увидел, как два человека сорвались с ковриков почти одновременно. Одного из них он, кажется, с некоторых пор узнал бы и с закрытыми глазами. И именно не в силах отрешиться от мыслей о борьбе, что развернется между Антоном и, кажется, немцем, он и не закрыл поначалу те две мишени.

Когда же наконец он миновал этот проклятый последний круг и, с веселым видом приветствуя болельщиков, пересек финиш, то с неотвратимой ясностью понял, что все в его жизни изменилось. И не факт, что в лучшую сторону.

С деланно скучающим видом наблюдая за награждением, Мартен на самом деле не мог оторвать глаз от сияющего Антона. Тот счастливо улыбался, радостно махал букетом многочисленным российским болельщикам, то и дело, весело смеясь, что-то оживленно шептал товарищам по команде, в общем, вел себя так, как обычно ведет абсолютно счастливый человек. И, как вдруг с холодной беспощадностью ехидно шепнул кто-то внутри, так, как он никогда не вел себя наедине с ним.

Он и сам не заметил, как вытащил телефон, покрутил его в руках… И замер в задумчивости. Увидеться хотелось до безумия, но таким же безумным был вдруг завладевший им страх увидеть, как счастье и радость в этих глазах вмиг сменяются безразличием и пустотой. Лишь от того, что он, Мартен, окажется рядом.

А в следующую секунду, моментально забыв про все свои невеселые мысли, едва не разинул рот, глядя, как Антон загадочно улыбается, слушая, что ему горячо и долго шепчет на ухо, до неприличия тесно прижавшись, тот самый немец с финиша, Шемпп.