Отстранившись, насколько это позволил Мартен, по-прежнему не выпускавший добычу из своих рук, он, кажется, счел себя в безопасности и даже позволил себе усмехнуться.
— Что я слышу?! Так это ты настолько мечтал приблизить вечер, что дофига намазал и даже не стал достреливать последний доп?
— Конечно. Знаешь, как уменьшилось время ожидания, пока я мотал те круги! Кстати, хороший способ, возьми на заметку.
Совершенно не задумываясь над всем тем бредом, что его язык болтал, кажется, сам по себе, Мартен тем временем вновь незаметно приблизился настолько, что достаточно было небольшого движения, чтобы их губы встретились. Терпеть эту пустоту между ними не было больше никакой возможности, и он высунул язык и нарочито неспешно, стиснув в кулак всю силу воли, прикоснулся им к приоткрытым губам Антона. Губы судорожно дрогнули, но вновь отодвинуться Антон почему-то даже не попытался. Мартен никогда не знал, что способен на такую стойкость, какая понадобилась ему для того, чтобы кончиком языка безумно медленно провести по верхней губе, затем так же неторопливо облизать нижнюю, а потом отстраниться и прошептать прямо в пылающее ухо:
— А ты ждал этот вечер?
И задав этот вопрос, он вдруг понял, что именно ради этого и затеял всю эту безумную, выматывающую все нервы, игру. Ему до дрожи, до скрипа стиснутых зубов хотелось, чтобы Антон сам сказал это. Уж если Мартен по уши вляпался в эту историю, если он не мог провести и пары часов, не вспомнив о нем, если он увяз в нем, словно в зыбучем песке, то он имеет полное право хотя бы на это слабое утешение: знать, что Антон хочет его так же, как и он его.
Антон молчал, глядя ему прямо в глаза, и Мартен старался не думать, что же он там видит. Наконец он не выдержал:
— Антон, я вопрос задал…
— Сам-то как думаешь? — он все же сделал попытку уйти от ответа.
— Я хочу услышать это от тебя.
Тот усмехнулся, на пару мгновений опустил сверкнувшие знакомыми искрами глаза, но когда поднял обратно, то сомнений в них больше не было.
— Представь себе, да. Почему-то ждал…
Мартен на миг прикрыл глаза и медленно выдохнул, чувствуя, как покидает его то нечеловеческое напряжение, которое сковало его в последние минуты. Игру можно было заканчивать, теперь ему было не страшно признать себя побежденным.
Он, уже не пытаясь скрыть свои эмоции, торопливо притянул его к себе и потянулся наконец-то к этим алым, пухлым, проклятым губам, которые вновь с готовностью приоткрылись…
… Как раз в тот момент, когда раздался громкий стук в дверь.
Они оба замерли на полпути, и кажется, даже перестали дышать на мгновение.
— Марти, открой, — раздался недовольный голос Симона.
Мартена бросило в жар и холод одновременно, когда он осознал, что с брата станется без спроса войти в номер и принялся судорожно вспоминать, запер ли за Антоном дверь.
На его счастье, Симон не заставил его долго мучаться этим вопросом и решительно подергал ручку двери, которая твердо пресекла его попытки.
Вздох облегчения вырвался у них одновременно, кажется, с точностью до секунды.
— Марти, я знаю, что ты там. Совсем сдурел? Забыл про послегоночный сбор? Зигфрид рвет и мечет. Надеялся, что твои выкрутасы без тебя разберут? Не дождешься!
Антон начал сдавленно и тихонько хихикать: раньше он и не подозревал, что и непобедимого Фукада могут так безжалостно отругать в его команде.
— Не ори, я только что из душа, открыть не могу, сейчас выйду, — наконец пришлось подать голос Мартену.
— Я никуда не уйду, пока ты не откроешь, — настаивал Симон. — Зигфрид велел без тебя не возвращаться.
— Значит, так, — голос Мартена покрылся буквально осязаемой коркой льда. — Или ты сейчас уходишь, я выхожу через пару минут, догоняю тебя, и мы мирно беседуя, как два голубка, идем к нашим дорогим друзьям по команде, или ты продолжаешь бузить, торчишь там, а я тупо никуда не иду. Угадай с трех раз, кому влетит сильнее.
Симон громко выругался, пнул дверь, но слишком хорошо зная своего ненормального брата, предпочел уйти, чтобы выйти из ситуации с наименьшими потерями. Весьма экспрессивные французские ругательства начали удаляться, затихать и в конце концов совсем исчезли.
Антон тихо давился хохотом, и Мартен, плюнув на все игры, наконец-то, стиснул его, что было мочи.
— Merde! * — хрипло простонал он, жадно шаря одной рукой по его спине, а другой пытаясь подлезть под ремень. Выдержка окончательно признала свое поражение, и он изо всех сил вжался в его бедро своим, кажется, уже железобетонным членом, с неуместным сейчас торжеством ощущая его ответное возбуждение.
— Русские сказали бы «блять!», — полузадушенно отозвался Антон, стараясь увернуться от его хаотичных, тычущихся везде, словно слепой котенок, поцелуев. — Но вообще согласен. Если бы не тормозили, то давно бы успели.
Так и не сумев залезть под туго затянутый ремень, он вновь вполголоса выругался и жадно стиснул ягодицы через джинсы. И без того измученный член при этом, кажется, приготовился вот-вот взорваться.
— А тебе бы этого хотелось?! — горячечно прошептал он, осыпая поцелуями его шею и стараясь опуститься сколь возможно ниже в вырез рубашки
— Ну не то чтобы… Но и не совсем, чтобы нет. А ты сейчас иди. А то он же вернется…
Мартен прошипел что-то яростное на родном языке сквозь сжатые зубы, но не признать правоту Антона было сложно.
— Подожди меня, я быстро. Только не вздумай уходить, ты меня понял?!
Он остановился, замер на пару секунд и, понимая, что если не уйдет сейчас, то уйти уже не сможет, резко оттолкнул его.
Затем он быстро, не оглядываясь, пересек комнату, задержался на миг на пороге, вновь негромко выругался и вышел за дверь.
Накатило невыразимое желание запереть снаружи, чтобы не сбежал, чтобы дождался, чтобы был тут, когда он вернется. И ему потребовалась вся сила воли, чтобы остановиться на самой грани и не подумать то пугающее, после чего хода назад уже не будет: чтобы был тут всегда.
Получасовой разбор полетов показался дольше, чем олимпийский цикл. Зигфрид частенько бывал невыразимо скучен и монотонен, но сегодня он превзошел сам себя. Его хотелось подтолкнуть бульдозером, чтобы болтал быстрее, а еще лучше просто убить. Чтобы не мучился сам, садюга, и других не мучал. Застрелить с расстояния пяти метров. Утопить в ванной, наполненной ледяной водой. Почему именно ледяной, Мартен не успел придумать. Он ни на миг не позволял мыслям самим начать определять, что важно, а что нет. Ибо прекрасно понимал, что стоит ему на минуту перестать думать о всякой херне, как сразу навалится то единственное, что имело значение здесь и сейчас.
Антон в его номере. Или уже нет.
Он даже не стал обращать внимание на упреки тренера, которые сыпались на него, как из ведра. На все возмущенные вопросы он просто коротко пожал плечами, буркнул что-то типа «Не приноровился к трассе, от гонок отвык, больше такого не будет» и намертво замолчал. Видя, что больше ничего полезного от него не добиться, Зигфрид раздраженно махнул рукой и переключился на остальных, чем и занимался с видимым удовольствием еще минут десять, после чего, наконец, выпустил всех на волю.
Остался или ушел? Остался или ушел? Это все, о чем Мартен мог думать те совершенно бесконечные пять минут, что, то и дело непроизвольно срываясь на бег, возвращался к себе.
Антон остался. Он спал на кровати, крепко обняв подушку. Несмотря на то, что за потерянное время желание не только не угасло, а стало в разы сильнее и ярче, Мартен на миг замер, во все глаза уставившись на эту картину. Спящий Антон был таким неожиданно милым, домашним, уютным, что удивительно напоминал его любимого игрушечного медведя.
Совершенно некстати он вдруг осознал, что они ни разу не спали вместе в прямом смысле этого слова, как бы иронично это ни звучало. После секса Антон всегда, как ни в чем не бывало, вставал, неторопливо одевался и уходил, почти не глядя на него больше. Поначалу Мартена это более чем устраивало, но постепенно это чувство стало вытесняться осознанием некоей неправильности происходящего.
