«Вали к черту», — выдавил он сквозь плотно сжатые губы. Как он смеет мешать ему сейчас, когда он наконец сделал попытку вырваться из того проклятого замкнутого круга, в котором оба оказались?!

В эту секунду он почти ненавидел его. Но гораздо сильнее ненавидел свое вновь вспыхнувшее, почти неодолимое желание рвануть его к себе. Сейчас же. Сию же минуту. Пока не исчез. Пока он здесь, он рядом. Господи, как же ему не хватало этого! Да как он вообще смог столько месяцев без него обходиться! И нужно только протянуть руку…

Антон, конечно же, видел его насквозь.

Он злобно рассмеялся и нарочито медленно провел указательным пальцем по краю стола. Того самого стола. Против воли Мартен проследил за ним, словно завороженный, не в силах оторвать взгляд, а главное, не в силах отгородиться от картин, что моментально закружились перед ним в пляске святого Витта.

«Это не я твой, Марти», — с фальшивой мягкостью, почти ласково пропел Антон, по-хозяйски обнимая невесть откуда взявшуюся Марго. Помолчал и, вновь улыбнувшись жуткой змеиной улыбкой, вдруг произнес голосом Тома: «Это ты мой.»

Успокаивать после резкого пробуждения сердце, явно стремящееся превзойти рекорд Болта, пришлось долго.

«Ненавижу, сволочь!», — яростно прошипел он сквозь судорожно стиснутые зубы и, схватив с тумбочки телефон, дрожащими пальцами начал листать номера в поисках телефона Жанны.

В летних прозрачных сумерках они стояли у калитки ее дома, и он совершенно четко понимал, что пришла пора сделать первый шаг. В конце концов, они же не малые дети, и надо как-то обозначить суть их отношений.

Целый день они сегодня провели вместе. Мартен в кои-то веки забил на распорядок дня, на тренировки, на режим питания и позволил себе с головой окунуться в пучину того, что нормальные люди называют словом «Отдых».

На улице только-только разливалось летнее тепло, а он уже стоял у ее дома. И когда она, выйдя к нему, подняла на него свои струящиеся теплом глаза и вновь улыбнулась своей неповторимой улыбкой, он подумал, что это, возможно, будет лучший день нынешнего лета.

С самого утра они уехали в Гренобль. Они шатались по набережной Изера, сидели в маленьких ресторанчиках, ели подтаявшее, и оттого еще более вкусное, мороженое и перебивали друг друга рассказами о истории Гренобля и биатлоне одновременно. Они забрались в поросшие растительностью пологие предгорья Альп, и Мартену пришлось ловить Жанну, когда она соскользнула с камня и, ойкнув, полетела вниз. Они поднимались на фуникулере на гору, взявшись за руки, смотрели на город сверху, и то и дело украдкой улыбались друг другу…

Это был, наверно, самый безмятежный день за последние лет десять его суматошной жизни. Если бы Мартена попросили охарактеризовать его одним словом, он бы, не задумываясь, сказал «Теплый». Вот именно мысли о тепле ему приходили в голову первым делом при взгляде на Жанну.

И сейчас, угрюмо молча у ее ворот, он понимал, что только от него зависело, будет ли это тепло согревать его и дальше.

После неловкой паузы Жанна сказала:

— Ну пока, Мартен, завтра увидимся?

— Конечно, — торопливо кивнул он, не давая себе времени задуматься.

— Тогда я пошла, — скорее вопросительно, нежели утвердительно произнесла она, при этом не торопясь вынимать свою руку из его.

И яснее ясного было, чего она ждет…

Он коротко сглотнул, придвинулся ближе и осторожно наклонился к ее губам.

У нее были очень мягкие, теплые губы с привкусом ванили, они, помедлив пару мгновений, раскрылись в ответ. И это было приятно. Да, приятно. Это было тепло и волнующе. Это было вкусно и правильно…

Вот только почему вдруг неприятно заскребло где-то в левой половине груди, а предательница память вмиг подсунула воспоминание: совсем другие губы, горячие, сухие, искусанные им самим и заласканные после этого… И почему от одного этого воспоминания так неистово заколотилось сердце, и такой жар заструился по венам, что он рванул Жанну ближе к себе, чтобы хоть немного утолить эту внезапную жажду. Та, видимо, не ожидала такого напора и сдавленно пискнула, и этот полузадушенный всхлип моментально развеял морок и во всех красках высветил перед Мартеном всю неприглядность ситуации, в которую он угодил.

Он резко отстранился. Это было неправильно. Это было нечестно и подло. Жанна не заслуживала такого.

— Что? — шепнула она срывающимся голосом, пытаясь выправить дыхание и поймать его взгляд. — Что случилось?

«Вот и все, Мартен», — стучало в сознании. Пришло время сделать выбор, вот они, твои красная и синяя таблетки.

И ведь правильный выбор был очевиден. Вот же он, с привкусом ванили на нежных губах. Тепло, ласка, понимание. Все просто и правильно. Так, как и должно быть.

Или бешеный жар, сжигающий дотла при одном прикосновении. Сердце, срывающееся в ликующий полет при единственном, пойманном врасплох изучающем и тут же смущенно отвернувшемся взгляде. Мучительная судорога тела, прижатого к постели, простыни с которой давно валяются где-то на полу. Никому, кроме него, не известное местечко за правым ухом, от поцелуя в которое он нервно вздрагивает и начинает тяжело дышать. Влажные русые волосы, которые одинаково приятно как жадно сгребать в ладони в желании рвануть его ближе, еще ближе, так и медленно перебирать, наслаждаясь последними отблесками эйфории.

Где правда, а где иллюзия? Что из этого красная таблетка, Морфеус?

И надо было плюнуть на все, забыть, растереть в пыль, развеять по ветру и вновь наклониться к мягким губам обеспокоенной Жанны…

«И целуя ее, все время видеть его перед своими глазами, — ехидно зашептал кто-то внутри, — чтобы поцелуй был более натуральным. А в постели, чтобы кончить, представлять, как яростно трахаешь его, и обязательно закрывать глаза, чтобы, не дай бог, не опозориться, увидев рядом женское тело.»

Все. Он резко распахнул глаза. Он был самовлюбленным эгоистом и гадом, но вот подлецом не был никогда.

Он придвинулся ближе и бережно взял ее лицо в ладони. Она смотрела на него с удивительной смесью чувств, плещущихся на донышке ее глаз. Кажется, она уже все поняла и теперь словно бы желала помочь ему — господи, ему! — перейти этот болезненный перевал.

Она мягко улыбнулась и ободряюще кивнула:

— Все нормально, Мартен, пойдем по домам?

— Жанна… — выдохнул он и настолько нежно, насколько это было возможно, поцеловал ее в лоб, не в силах выразить свою признательность, — Жанна, ты изумительная, я тебя просто не достоин, поверь мне.

— Мартен… — начала она, но он перебил:

— Послушай, дело не в тебе. В другой жизни я был бы самым счастливым из людей, если бы у меня была такая девушка, как ты. Но… — он запнулся, не зная, как продолжить.

— Что? — не выдержала она молчания. — У тебя есть другая?

Он окончательно уверился: Жанна точно была идеалом. Даже тут она, сама того не ведая, помогла ему.

— Да, — уцепился он за подсказку, — есть. Одна… женщина, тоже биатлонистка. Но она… несвободна, и мы не можем быть вместе открыто.

Он чувствовал себя последней сволочью из-за своего вранья, но и сказать правду не мог. Скорее всего, она и не испугалась бы этого открытия, даже наоборот, возможно, ей было бы проще принять, что он отвергает ее лишь потому, что иначе не может. Но сказать правду он не мог. Просто не мог.

— Ты любишь ее? — тихо поинтересовалась она.

— Что? — опешил он от неожиданного вопроса. — Люблю?! Не… не знаю, — голос предательски сорвался, и вдруг само собой откуда-то изнутри родилось, выплавилось, вылилось сокровенное, в чем до сих пор было так сложно признаться даже самому себе: — Но мне без нее очень плохо…

— Это заметно, — кивнула она, — сразу заметно. У тебя в глазах огня нет, вернее есть, но он где-то спрятан и завален тяжелыми камнями.

— Жанна, — с тоской протянул он, стиснув ее руку и прижав к своей щеке, — ну почему все так неправильно?! Ведь мы могли бы с тобой сейчас начать встречаться, потом поженились бы, создали лучшую семью Франции, и счастливее нас не было бы людей во Вселенной, а вместо этого…