Теперь он точно знал, чего хочет от этой жизни.
Теперь он точно знал, что не отступит.
В следующий раз он решил действовать умнее и выловить Антона где-нибудь в людном месте. Конечно, при этом придется кое в чем себя ограничивать, но зато при свидетелях Антон хотя бы не сможет вышвырнуть его за дверь, да и драться не полезет. Скорее всего.
Увы, выполнение этих планов, скрепя сердце, пришлось отложить до следующего этапа.
После приветливого весеннего Сочи с его солнцем и десятиградусным теплом суровый Ханты-Мансийск, в котором бушевали метели, а столбик термометра опускался до минус пятнадцати градусов, показался олицетворением Холода.
И Антон весьма успешно брал с него пример.
Все попытки приблизиться оборачивались полным крахом. Он либо вообще не появлялся в поле его зрения, либо, как обычно, находился в компании своих верных Димы и Жени, к которым Мартен уже начинал испытывать самую пылкую ненависть и от всей души желал, чтобы они себе что-нибудь сломали — не очень сильно, конечно! — и отвалили, наконец, от Антона.
Самый верный способ пообщаться — оказаться вместе на подиуме — тоже не сработал. Нет, Мартен привычно одержал свои привычные победы, а вот самое большее, на что сподобился Антон, было восьмое место в масс-старте.
Против своей воли Мартен не мог не вспомнить, как еще совсем недавно вот так же охотился за ним и радостно потирал руки в предвкушении триумфа. Как же тогда все было хорошо, весело и просто… Да, совсем недавно — всего-то в прошлой жизни…
Мало-помалу его начала охватывать паника: последний этап неуклонно близился к концу, а ему так и не удалось поговорить с Антоном.
Самым ужасным было то ощущение пустоты и потери, которое затапливало его с головой, стоило лишь подумать, что они вот-вот разъедутся, так ничего не выяснив и оставшись врагами.
Вообще мысли о грядущем межсезонье все чаще и чаще посещали его, и впервые за всю его карьеру он их страшился. Да, он всегда заканчивал сезон со смешанными чувствами. Ему было жаль, что завершается очередная яркая глава в его жизни, он знал, что посреди домашней тишины и уюта все длинное межсезонье будет скучать по гонкам, азарту и погоням, но при этом он всегда стремился домой, к семье и близким людям. Они были тем аккумулятором энергии, которая так требовалась ему во время сезона.
А сейчас он неистово, до боли в груди, не хотел никуда уезжать.
Он даже ни разу не задумался, что Мартен Фуркад образца всего-то прошлого года пришел бы в ужас, увидев Мартена сегодняшнего. Ему и в голову не пришла мысль, сколько своих собственных принципов он нарушил легко и мимоходом, даже не подумав сокрушаться по этому поводу. Как-то незаметно все это стало уже неважно. Важным было совсем другое… Точнее, совсем другой…
И поэтому когда он, выехав на стрельбище, издалека почувствовал, как бешено застучало в груди при виде высокой фигуры, стоящей на коврике, он твердо понял, что сегодня выскажет Антону все, хочет тот этого или нет.
Подъехать к рубежу было делом минуты. Антон, естественно, сразу попытался забросить винтовку на спину и покинуть стрельбище, но он был к этому готов.
— Опять убегаешь? — насмешливо протянул он, благо на стрельбище кроме них, в этот момент никого не было. — Я думал, ты уже перестал быть таким трусом.
Антон явственно скрипнул зубами, но остановился. Конечно, это было абсолютно нечестно и несправедливо — Мартен в полной мере отдавал себе отчет в этом. Но ради того, чтобы сейчас удержать его здесь и поговорить, он был готов на все. Если для этого потребуется задеть, обидеть, даже оскорбить — так тому и быть. Лишь бы услышал. И понял…
— Что тебе нужно? — с ненавистью прошипел Антон. — Убирайся, сволочь, иначе врежу еще раз.
— Имеешь полное право, — согласно кивнул он. — Я даже буду рад, если честно.
— В мазохисты подался? Зачем? Из тебя садист хороший!
Его слова ранили и жалили, но Мартен, не отрывая пристального взгляда от Антона, почти не обращал на это внимания. Сейчас было вообще не важно, что он говорил, главное — что говорил в принципе, а не свалил куда подальше или не бросился вновь в драку. Хотя сам Мартен именно так и поступил бы. «Опять Том», — с тоской подумал он, но отогнал эту мысль. Какая разница, почему сейчас Антон продолжает этот разговор? На войне все средства хороши, если они ведут к победе. А разбираться, не уничтожили ли эти средства саму победу, будем позже.
— Антон, — начал он и запнулся: все заготовленные слова куда-то исчезли: — Понимаешь…
«Да что ж такое-то?! — билась в сознании отчаянная мысль, — Почему так сложно сказать хоть слово?!»
— Да, я — мерзавец и сволочь, — продолжил он через силу, — и я это знаю даже лучше тебя, можешь ничего не говорить. И если я скажу, что дико сожалею, это будет звучать глупо, но именно так оно и есть.
— Ах, как легко! — перебил его негодующий голос. — Можно сказать: «Прости!», и все снова будет отлично? Так вот нет, нихрена не будет.
— Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты меня выслушал. Пожалуйста…
— Что, трахаться не с кем? — ядовито рассмеялся Шипулин.
— Да нет, — хмыкнул Мартен, — представь себе, есть. Вот только не хочется почему-то.
Антон явно хотел что-то ответить, но в последний миг остановился, резко отвернувшись и уставившись взглядом в одну точку. Ободренный этим Мартен продолжил:
— Я… Я соскучился, Антон. Очень соскучился, ты даже не представляешь как, — он сам поразился тому, насколько беспомощно вдруг зазвучал его голос, и насколько тупую романтическую херню, словно слово в слово списанную из мыльных опер, он вдруг понес. Но остановиться было уже выше его сил.
— Я пока в Россию летел, места себе не находил, все представлял, как мы встретимся. А ты просто исчез. На звонки не отвечал. Нигде не появлялся. Что я должен был думать? Я всю голову себе сломал, навыдумывал всякого, а тут ты… С девчонками этими. Целуешься и страстно обнимаешься. И я сорвался, да…
Прежний Мартен, наверно, убил бы его за такое унижение, убил жестоко и мучительно, этому Мартену почему-то не было даже стыдно.
— Господи, Марти, ты себя слышишь? Что за бред ты несешь?! И ты всерьез думаешь, что вот вся эта херня тебя оправдывает?
Он молча покачал головой. Нет, конечно, ни разу не оправдывает. Что вообще в этом мире может его оправдать?
— Я тогда чуть не умер на этой проклятой трассе, к твоему сведению, — продолжал Антон, заводящийся все сильнее. — И больше всего мне хотелось даже не доехать до финиша, а схватить тебя за горло и душить медленно-медленно, чтобы мучался как можно дольше. Ты даже не представляешь, как я тебя тогда ненавидел. Наверно, в таком состоянии и совершают убийства.
— Тогда? А сейчас? — тихо спросил Мартен, желая услышать ответ и страшась его одновременно.
Молчание Антона повисло тяжелой грозовой тучей, готовой вот-вот разразиться яростным ураганом. Мартену показалось, что оно длилось целую вечность, а может, и две.
Так ничего и не ответив, Антон резко отвернулся, вскинул винтовку, прицелился и начал стрелять. Методично, размеренно, словно вгоняя пулю за пулей в чье-то сердце, и Мартен не был уверен, что ему хотелось знать, чье.
Он как завороженный смотрел за тем, как, послушно повинуясь его воле, мишени закрываются одна за другой. Он вдруг подумал, что, как только закроется последняя, это будет конец всему.
Антон уедет, а он останется. Останется один, как и раньше. Самодостаточный, закрытый от всего мира, никого не пускающий в свою крепость, застегнутый на все пуговицы. Но только сейчас он вдруг понял, что именно все это и называется — одинокий. И понял, что отныне он так больше не может.
И когда охотно сдалась четвертая мишень, и оставались считанные секунды до его полного фиаско, он, чувствуя, как захлестывают волны отчаяния, сдавленно вскрикнул:
— Антон… Я не хочу тебя терять, слышишь!
Ничего более глупого, наверно, и сказать было невозможно. И ничего более умного тоже…
В последний миг, уже нажимая на крючок, рука Антона дрогнула, и пуля полетела куда угодно, но только не в объятия обиженной мишени.
