То, что Антон был вынужден скрывать их связь даже более тщательно, чем он сам, также служило крайне удобным бонусом. В данном случае Антон рисковал своей репутацией гораздо сильнее. Мартен прекрасно знал, что в его стране к однополым связям относятся сверхотрицательно, а значит, если бы все выплыло на свет божий, Антон мог бы ставить крест на всей своей карьере, и это в лучшем случае. Это служило самой надежной гарантией того, что все происходящее между ними так между ними и останется. Не то, чтобы он ожидал, что Шипулин вдруг обзаведется суицидальными наклонностями и бросится рассказывать всем и каждому, что спит с Фуркадом. Нет, конечно, но ведь и простая неосторожность могла привести к крайне плачевным последствиям, а в данном случае это было практически исключено.
Ну и, наконец, было глупо отрицать, что Мартен находился почти постоянно в состоянии радостного шока от того, что происходило в их постели. Он знал, что у Антона он был первым и единственным. Однажды, сам не зная зачем, он прямо спросил, был ли тот когда-то с мужчиной. Антон привычно вспыхнул и уклончиво, поминутно запинаясь, ответил, что по юности в тренировочных лагерях мальчишки порой, конечно, кое в чем экспериментировали, но до настоящего секса дело не доходило. Услышав это, Мартен тут только осознал, как же он боялся противоположного ответа. Вот так все было правильно, все, как и должно быть, — Антон только его и ничей больше. Но даже он никак не ожидал, что тот так быстро научится получать от секса с ним настоящее наслаждение. Антон, конечно, до сих пор вел себя в постели сдержанно и отстраненно. Точнее, он очень пытался так себя вести, изо всех сил делая вид, что ему все это совершенно не нужно, неинтересно и вообще он выше всего этого. Но с каждым разом это становилось все труднее и труднее, потому что в процессе, когда уже слетали все тормоза, он принимался отвечать так пылко, с такой страстью, что Мартен только диву давался.
Поэтому в Холменколлен он приехал с уже привычным приятным предвкушением скорой встречи. Нет, можно, конечно, пытаться обмануть самого себя и уверять, что совсем не хочешь его увидеть. Только зачем? Мартен и не думал заниматься такими глупостями. Если в его жизни есть нечто (или некто), кто приносит ему исключительно положительные эмоции во всех смыслах этого слова, не является ли полной глупостью отказываться от этого ради неких умозрительных принципов?
Мартен всегда был практиком до мозга костей и умел безжалостно отсекать любую теорию, как только она прекращала давать результат.
Теория: никаких отношений.
Практика: Антон — податливый, безотказный, страстный, отзывчивый.
Вывод: пошла нахер такая теория.
И все было бы хорошо и отлично, если бы вдруг в первый день в Норвегии телефон, который Мартен выхватил для звонка, возможно, несколько более поспешно, чем ему бы хотелось, не озадачил его, вновь и вновь ехидно сообщая, что абонент находится вне зоны.
Немного пораскинув мозгами, он с удивлением понял, что за весь день даже краем глаза не видел никого их русской сборной. Спрашивать других спортсменов, что происходит, не хотелось. Немного поколебавшись, он спустился на ресепшен и поинтересовался у милой круглолицей девицы, где остановилась русская команда, которым, дескать, он должен вернуть кое-что из инвентаря.
Девушка, изо всех сил стараясь обворожительно улыбаться, прощебетала:
— О, господин Фуркад, вы разве не знаете? Русские не приехали к нам, они в полном составе пропускают гонки Холменколлена.
Нажав на кнопку лифта и откинувшись на стенку, Мартен устало закрыл глаза. Вот, значит, как…
Не приехали. Понятно. Значит, скорее всего решили провести больше времени в Сочи, где будет следующий этап, а через год состоится Олимпиада. Наверно, ползают сейчас на карачках, изучают трассу во всех деталях, пошагово запоминают рельеф. Как же они трясутся над домашней Олимпиадой! Русские просто повернуты на символах, на флаге, гимне, на этом дурацком медальном зачете, все время отслеживают, на каком они месте. Какая глупость! Разве это имеет какое-то значение? Разве легче от первого места твоей страны, если ты сам при этом в полном дерьме?
Мартен думал обо всем этом и много о чем еще, лишь бы не пустить в сознание ту единственную мысль, что обожгла его в первую же секунду.
Русские всей командой пропускают этап, а Антон даже не соизволил поставить его в известность. А ведь ему казалось, что они перед расставанием почти пришли к некоему устраивающему обоих мирному консенсусу. Они даже пару раз поговорили почти как нормальные люди, без ехидства и взаимных уколов. Правда, вновь прокручивая в голове те моменты, Мартен с внезапным и неприятным удивлением обнаружил, что говорил по большей части только он, а Антон, в основном, слушал — да и слушал ли?! — и отделывался неопределенными междометиями. Вновь и вновь вспоминая каждую минуту их общения в Нове-Место, он с разрастающейся в груди непонятной стужей все сильнее убеждался в крайне болезненном для себя открытии.
Похоже, это только он думал, что между ними что-то начинает складываться. А ведь он еще убеждал себя, что не произойдет ничего страшного, если в кои-то веки он обзаведется кем-то вроде постоянного партнера. Что ж, кажется, убеждать в этом надо было совсем другого человека…
Эта мысль должна была бы обрадовать его, ведь раньше он сам резко обрывал все контакты с мимолетными любовниками, дабы тем и в голову не пришла мысль о возможности чего-то большего. А теперь, когда практически таким же образом повел себя уже совсем не мимолетный любовник, вдруг почему-то стало очень холодно и неуютно…
Не сказал. Словно бы Мартен для него совершенно посторонний человек. А если подумать, разве это не так? Кто Мартен для Антона? И тут же не знающий пощады разум спросил: «А кто он для тебя?».
Три месяца назад, в Эстерсунде, он бы сказал: отличная игрушка на ночь. Два месяца назад, в Оберхофе и Поклюке, он бы сказал: самый интересный объект охоты из тех, что он удостоил своим вниманием. Месяц назад, в Рупольдинге, он бы сказал: один из его лучших сексуальных партнеров. Две недели назад, в Нове-Место он бы (уже удивляясь сам себе) сказал: человек, которого хотелось обнимать и утешать после провала. А сейчас он просто не знал, что ответить.
Мартен сидел в темном номере, съежившись в кресле, не включая свет и не отвечая на надоедливые звонки.
Мартен никогда не думал, что у одиночества серые глаза…
В этом году, в преддверии Олимпийских игр, в России проходили два этапа Кубка. Лучшие биатлонисты мира сначала должны были испытать будущие олимпийские трассы в Сочи, а затем переместиться далеко на Восток, в Сибирь, которой до сих пор пугали детей некоторые мамаши.
Мартен, множество раз побывавший в России, конечно, не боялся медведей, гуляющих по улицам русских городов, но все-таки многое в этой стране его до сих пор изумляло. Вот подумать только: между этапами они покроют расстояние больше двух тысяч километров и при этом останутся на территории одного государства. И ведь при этом они даже не будут находиться в приграничных городах. Вся его любимая Франция, отнюдь не самая маленькая европейская страна, два раза уместилась бы в эти пугающие километры, и пожалуй, еще бы и пару каких-нибудь Португалий с собой прихватила. Чтобы не так страшно было.
Конечно же, все эти особенности не могли не сказаться на характере людей, ее населяющих. Русские, вроде как упрямо считающие себя европейцами, никогда в полной мере не были частью биатлонной семьи. Не то чтобы Мартен действительно верил в реальность этого понятия, — какая к чертовой матери может быть семья между спортсменами-индивидуалистами до мозга костей! — но по сравнению с русскими все прочие действительно могли считаться едва ли не семьей. В конце концов, другие биатлонисты, как минимум, не чурались общества друг друга, всегда легко шли на контакт и всегда могли найти тему для разговора. А эти… Да они даже английский как следует не знали и знать не желали!
