… «Мой! Мой! Мой!» — пульсирует в мозгу. Вот он, лежит, отвернувшись, но явно не спит. Слишком напряжено все его тело. Слишком не по себе ему сейчас. И все равно — мой! Потому что можно аккуратно провести пальцем по руке, вздрогнувшей в ответ. Можно зарыться носом во взлохмаченные волосы и вдохнуть совершенно неповторимый, пьянящий аромат. Можно прижаться плотнее, хозяйски провести рукой по груди, приласкать кончиком языка мочку уха, уловить первый, еле заметный отклик. И самодовольно усмехнуться: «Мой!»…

«Ненавижу!» — все, о чем думал Мартен, мотая очередной круг в этой проклятой гонке. Причем он и сам не мог бы с полной определенностью сказать, к кому же он испытывал это трепетное чувство. Кого ненавидеть, себя или его, если стоило оказаться с ним рядом, как моментально все системы организма дали сбой, во рту пересохло, руки предательски задрожали, а перед глазами вспышками адского огня засверкали беспощадные картинки, от которых вмиг бросило в жар? Самое обидное, что на этого гада ничто подобное, похоже, не действовало. Он, не обращая никакого внимания на пристроившегося рядом француза, спокойно закрыл все мишени и укатил праздновать вторую подряд победу. А Мартен так и не смог рядом с ним даже открыть огонь, совершенно непривычно для себя самого задержавшись с первым выстрелом. Скинуть проклятое оцепенение и нажать на спусковой крючок удалось лишь тогда, когда Антон сорвался с коврика, и схлынул нестерпимый жар, обжигающий в его присутствии. Но, видимо, подобные встряски не проходят даром. Первый же выстрел ушел в молоко, и Мартен, не сдержавшись, выругался, поняв, что он опять проиграл.

Уже финишировав на четвертом месте и пытаясь отдышаться, он краем глаза смотрел, как Антон, радостно вскинув руки, принимает восторги болельщиков, и думал, что, кажется, он окончательно влип.

В какой-то мере взять реванш удалось на следующий день: Антерсельва, похоже, наконец устыдилась и усердно принялась возвращать долги. Французская сборная вырвала наконец-то долгожданное золото, причем, что было особенно приятно, опередив в борьбе за победу именно русских. Те отстали на десять секунд, и Мартен, привычно финиширующий, был рад, о, конечно, рад! Главное — не признаваться даже самому себе, как точит душу червячок недовольства, что на последнем этапе ему пришлось соперничать не с Антоном. Тот начинал эстафету для своей команды, так что Мартен его почти и не видел. И, как ни крути, это неслабо так ломало кайф от победы.

Это уже никуда не годилось, и Мартен рьяно взялся исправлять эту небольшую неурядицу.

«Кстати, если ты не заметил… Эстафета прошла»

«Я заметил»

«И?»

«Что „И“?»

«Есть мысли по этому поводу?»

«Тебе говорили, что ты невыносимо нудный?»

«Не представляешь, сколько раз. Правда, обычно именовали это „настойчивый“. Поэтому жду к 8»

Ближе к назначенному времени он с изумлением понял, что все чаще поглядывает на часы и уже не может сосредоточиться на любимой книге, которую часто читал перед сном и которая всегда помогала расслабиться и привести нервы в нужное состояние. Впрочем, ничего странного, с готовностью успокоил его разум. Прошла уже целая неделя после той сумасшедшей ночи в скромном отеле Рупольдинга, воспоминания о которой Мартен старательно, но безуспешно гнал прочь. Неудивительно, что организм дает о себе знать. Как-никак, ситуация для него была нерядовая.

И только когда раздался негромкий стук в дверь, он выдохнул, неожиданно понимая, как же он, оказывается, боялся этого не услышать.

Антон стоял, засунув руки в карманы, стиснув зубы и глядя на него исподлобья. Мартен хотел было втащить его в номер, как тогда, но вдруг понял, что не может пошевелиться. А еще он неожиданно осознал, что сейчас Антон должен сделать этот шаг сам. Или не сделать его вовсе. Так они и стояли, как две статуи, до тех пор, пока Антон не усмехнулся холодно уголком губ и не произнес:

— Долго будем стоять? Или все же дашь мне войти?

Мартен незаметно сглотнул, чувствуя, как ослабляется тугой узел в груди, и посторонился.

Антон прошел внутрь и остановился посреди комнаты, не оборачиваясь и по-прежнему всем своим видом излучая напряжение.

Мартен пару секунд буравил взглядом его спину. Совсем не к месту навалилась странная парализующая скованность, едва ли не робость. «Как девственница на первом свидании», — со злостью подумал он, пытаясь обрести привычную уверенность. Злость помогла встряхнуться и усилием воли побороть минутную слабость. Он неслышно приблизился вплотную, бережно, сам поражаясь себе, провел ладонями по его спине, притянул к себе, хмелея от вмиг накатившей лавины чувств, и жарко прошептал на ухо:

— Ну, давай отпразднуем, что ли…

Две недели, отделившие Антхольц от чемпионата мира в Нове-Место, промелькнули очень быстро и одновременно тянулись невыносимо долго. Мартен готовился к нему самозабвенно. Эмиль до сих пор значительно опережал его по количеству главных мировых титулов, и это следовало исправить.

На тренировках он выкладывался по полной, настолько яростно, что тренер зачастую его осаживал, уговаривая не гнать лошадей и старательно доказывая, что перетренированность еще никого до добра не доводила. Мартен кивал головой, соглашался, обещал угомониться, и все лишь затем, чтобы в следующий раз довести себя до еще большего изнеможения. Слишком важен был этот старт — последний предолимпийский чемпионат мира. Старт, на котором он должен был, просто обязан закрепить свое реноме единоличного лидера мирового биатлона. Да, у него уже был один Большой глобус, но золотых медалей с чемпионата мира явно недоставало. Так что у него был крайне весомый повод ждать турнира в Нове-Место с лихорадочным волнением. И, нет, один своенравный русский к этому напряженному ожиданию не имел, конечно же, никакого отношения…

А еще через две недели он стоял, скрестив руки на груди, и мрачно смотрел на Антона, молча уткнувшегося лбом в окно.

Видимо, все-таки тренер был прав, и Фуркад подошел к чемпионату не в оптимальной форме. Да, победа все время была рядом, но раз за разом, нагло хохоча, в последний момент выскальзывала из рук. Он завоевал всего лишь одно золото и три серебра. Для другого это было бы блестящим достижением, для него — равносильно проигрышу. Но почему-то в данный момент это его не беспокоило настолько сильно, насколько должно было. Гораздо важнее в данную минуту казалось то, что Антону не повезло куда больше.

На первый взгляд нельзя было сказать, что турнир сложился для Шипулина неудачно — он завоевал серебро и бронзу. Но Мартен точно знал, что после недавней феерии добродушного Антхольца Антон воспринимает эти медали как провал. Это чувство ему было более, чем понятно. И именно поэтому он сейчас стоял неподвижно, не зная, что можно сказать в данной ситуации.

— Слушай, хватит уже, а? — наконец не выдержал он. — Глядя на тебя, можно подумать, что ты все гонки финишировал на семидесятых-восьмидесятых местах, не меньше.

Антон резко обернулся и обжег Мартена таким взглядом, что тот с трудом подавил желание отшатнуться. Слишком много всего было там намешано: и ненависть, и раздражение, и отчаяние, и много такого, чему Мартен не смог или просто испугался дать название. Такое ощущение, что Шипулин только и ждал повода вцепиться кому-то в глотку. И Мартен очень сильно подозревал, что не просто «кому-то».

— Ты ни хрена не понимаешь! — злобно выплюнул Антон. — Эти проклятые три с половиной секунды! Две гонки — и в обеих до золота три с половиной секунды! Опять этот гребаный промах на первой стойке! Как это?! Ну как, мать твою???

— Я в преследовании вообще Эмилю одну десятую на финише проиграл, — резонно возразил француз, стараясь не заводиться в ответ. — Мне, что, в таком случае убиться надо было по твоей логике?

— Да пошел ты! — процедил Антон. – Тебе золотом меньше, золотом больше, один хрен! А у меня сегодня такой шанс на победу был…

Он снова отвернулся и в бессильной злобе ударил кулаком по оконной раме. Мартен очень хотел разозлиться на него и выставить этого психа за дверь: пусть свои нервы успокаивает в другом месте. Он в его психоаналитики не нанимался. Но вместо этого, отстраненно удивляясь сам себе, одним движением оказался рядом, резко прижал к себе и прошептал: