Мартен слушал эту неожиданную исповедь, почти не дыша и прижав трубку к уху так, что затекли стиснутые пальцы, слушал и не мог сказать в ответ ни слова от горького изумления. За какие-то десять минут он узнал об Антоне больше, чем за почти два месяца их довольно плотного общения. Да что он вообще знал о нем?! Отличная фигура, симпатичная мордашка, красивая задница и офигенные губы? А то, что внутри этой привлекательной картинки скрыт живой человек, думающий, чувствующий и, оказывается, страдающий, ему как-то и в голову не приходило.

— Слушай, — произнес он, поддавшись вдруг неожиданному порыву, — помнишь, ты предлагал вместе покататься?

Антон уже явно сожалел о своей отчаянной откровенности, поэтому на прогулке был сдержан и немногословен. Мартен его ни о чем не расспрашивал. Если он хоть что-то понимал в людях, Антон сейчас корчился от внутреннего стыда за то, что так раскрылся перед ним, а усугублять его терзания ему отныне почему-то совершенно не хотелось.

Не хотелось и устраивать гонку, не было для этого соответствующего настроения. Поэтому они просто неспешно катились рядышком по неширокой трассе, бойко петляющей между деревьями.

«Как же хорошо! — неожиданно для самого себя подумал Мартен. — Господи, как же хорошо и спокойно!»

И в следующую же секунду, видимо, решив, что спокойствия уже многовато, на трассу прямо перед его носом, откуда ни возьмись, выскочил белый заяц, ошалев от встречи, дико заверещал и шарахнулся в кусты на противоположной стороне.

Рефлексы Мартена пытались сделать все возможное, и он каким-то чудом успел затормозить, но вот времени погасить инерцию уже не хватило. Он кубарем полетел в снег, по пути зацепив кончик лыжи Антона. В следующее мгновение Антон, не успев среагировать, повалился прямо на него, впечатывая его в сугроб. Перед глазами Мартена, заслоняя собой весь мир, вдруг близко-близко оказались глаза Антона. Цвета осеннего неба — вновь всплыло в его уме. И послав нахрен все свои убеждения и обиды, путаясь в лыжах и утопая в пушистом снегу, он резко опрокинул Антона на спину, навалился сверху и, словно приговоренный к смерти, впился в его губы.

Это был не первый их поцелуй. И в то же время первый. Ибо все было совершенно иначе. Потому что Антон, мать его, даже и не думал сопротивляться и сразу же, с первого мгновения, подался ему навстречу, пытаясь прижаться еще сильнее. «А кто вообще кого целует?» — мелькнула мысль в сознании Мартена и тут же исчезла, смытая неудержимой лавиной чувств.

Горячие губы, мурашки, пронизывающие все тело сотнями электрических разрядов, ледяной снег, набившийся за шиворот, руки, пытающиеся то ли оттолкнуть его, то ли притянуть еще ближе, распростертое, вожделенное тело под ним, звезды перед глазами и звезды в его глазах… Это было уже чересчур.

— Поехали ко мне, — хрипло прошептал он, заставив себя оторваться от него и тяжело дыша, — прямо сейчас, слышишь?

Тот медленно помотал головой, переводя дыхание и слабо усмехнулся.

— Не торопись, ты же не в гонке.

— Да сколько можно?! — рассвирепел Мартен, вдавливая его в снег всей своей массой. — Хватит валять дурака, Антон! Я тебя хочу! И ты меня хочешь, кстати, — процедил он с торжествующей улыбкой

Антон густо покраснел, но отпираться не стал. Какой смысл, если твое собственное тело выдало тебя с потрохами?

— Давай не сегодня, хорошо? — как-то почти беспомощно попросил он.

Таким Мартен его не то что никогда не видел, даже и представить себе не мог. Слишком он привык к непреклонному, суровому и ледяному Антону. Этот Шипулин, растерянный, проигравший, сдавшийся на милость победителя, рвал ему все шаблоны.

Да он же попросту боится, вдруг озарило Мартена, у него же, наверно, и не было никого!

— Ладно, — сдался он и нехотя встал. И даже протянул руку, чтобы помочь подняться. Вот только дожидаться не стал: бросил криво «Пока» и, не оглядываясь, рванул со всей мочи вперед.

Давно пора было спать, но Мартен уже отбросил все бесплодные попытки, поняв, что отключиться не удастся. Да и какой может быть сон, если стоит закрыть глаза, и вновь оказываешься в удивительно теплом и ласковом немецком сугробе… И он точно знал, что парой этажей ниже, в одном из номеров, занимаемых российской сборной, сейчас творится то же самое. Отныне он в этом был уверен.

Когда в дверь негромко постучали, он не задумывался, кто это.

Стоя у двери, Антон смотрел на него смятенным взглядом, непроизвольно закусив губу от волнения. Он явно больше всего на свете сейчас мечтал оказаться на обратной стороне Земли, но стоял здесь, под дверью его номера. Пришел. Потому что не мог не прийти.

«Наконец-то… Господи, наконец-то…» — полыхнуло молнией в сознании Мартена. Это была последняя сознательная мысль в эту ночь.

Практически втащив его в номер и прижав к двери, он вновь жадно приник к его губам. Поцелуй был жестким, если не сказать — жестоким. Мартен вложил в него всю свою досаду, все свое нетерпение, все свое неутоленное желание и все обещания на эту ночь. Почти силой он заставил его приоткрыть рот и ворвался внутрь своим языком, завоевывая, подчиняя, утверждая свое господство и теряя остатки самообладания от того, что Антон и не думает противиться. Оставалось лишь схватить его за руку, поволочь за собой и швырнуть на кровать. Все нормы, правила, сочувствие исчезли. Осталась древняя как мир картина — хищник и его добыча. И хищник собирался сделать все, что можно, чтобы насладиться добычей в полной мере.

Сорвать одежду с него и себя было делом минуты. Антон, не отрывая от него лихорадочно блестевших глаз, не помогал, но и не мешал. Лишь по его отчаянно зардевшимся щекам было видно, насколько смущенно он себя чувствует. Но Мартена такая малость уж точно не могла бы остановить. Он опрокинул его навзничь и замер на миг, любуясь впервые открывшимся ему зрелищем. Антон с его идеальной фигурой, стройными крепкими ногами, точеными мышцами и бледной гладкой кожей был прекрасен.

Дальше терпеть было выше его сил, да что там его — выше сил человеческих! Он набросился на него с жадными ласками, целуя, кусая, вылизывая, клеймя каждый участок его тела. Губы, лицо, шея, грудь… Он уже и сам не разбирал, что в данный момент находится под его ненасытными губами и руками. Ибо всего было мало, отчаянно мало…

Тем приятнее было видеть, что все его действия находят вполне определенный отклик. Частое и сбившееся дыхание Антона служило усладой для его ушей и дополнительным, пусть и совершенно не нужным, раздражителем для члена. Стояло так, как не бывало с гормональных бурь юности. Но каждый новый стон Антона, который тот судорожно пытался подавить, заставлял член подрагивать от невыносимой пытки и желать большего.

Все… Больше ждать он не мог. Вновь вернувшись к его истерзанным губам и запустив жадные руки во взмокшие светлые волосы, он коленом раздвинул его ноги, легко преодолевая слабое инстинктивное сопротивление.

— Боишься? — еле слышно прошептал он ему.

Антон, нервно сглотнув, отрицательно мотнул головой.

— Врешь. Боишься, — настаивал Мартен. И сам не узнавая себя, словно со стороны услышал свой голос: — Не бойся. Я буду нежным.

Лежа на влажной, скрутившейся в бесформенный комок простыне, поправлять которую не было ни желания, ни сил, Мартен без всяких угрызений совести думал, что соврал. Нежности не получилось.

А ведь он на самом деле хотел сделать все как можно безболезненнее для Антона. Но стоило ему попытаться войти и ощутить, как жарко и мучительно стискивает его вмиг напрягшееся тело, как вконец перегорели даже те предохранители, что еще кое-как функционировали до сих пор. Уже не обращая внимания на стоны Антона, в которых теперь боли было явно больше, чем удовольствия, он усилил натиск. Видимо, в какой-то момент он все-таки перешел грань, и Антон со сдавленным вскриком попытался его оттолкнуть. В обычной жизни они были примерно равны по силе, но сейчас взвинченного страстью и желанием Мартена было не остановить. Он легко перехватил его руки и плотно прижал их к кровати. Ощущение, что недоступный недотрога Антон сейчас полностью в его власти, было чем-то запредельным. Он продолжил толкаться все сильнее и настойчивее, пока, наконец, не понял, что вошел полностью.