Как заметил один из биографов Марии-Каролины: «Враги режима на все имели ответ, и именно ими были придуманы эпизоды любовного романа, достойные пера Ксавье де Монтепена, для того чтобы спасти честь герцогини»[30].

Орлеанисты, естественно, не поверили ни единому слову из данных легитимистами объяснений. Они организовали расследование с помощью высокопоставленных лиц своих политических противников и сумели собрать достаточно сведений, чтобы предложить свою версию, которая ныне принята всеми историками. Вот в каком виде представил ее Ж. Люка-Дибретон:

«В начале 1833 года герцогине потребовалось срочно найти мужа, и сторонники Карла X взялись за дело. Возглавляла их бывшая фаворитка Людовика XVIII госпожа дю Кайла, сохранившая остатки былой красоты и необыкновенную предрасположенность к интригам. Проживая в Гааге, она поначалу нажала на находившегося там проездом неаполитанского посла господина де Рюффо. Но когда тот понял, о чем идет речь, то испугался и срочно уехал.

Тогда она обратила свой взор на графа Эктора Луккези, который вначале тоже сделал вид, что ничего не понимает. Ярый легитимист, Рошешуар присоединил свои усилия к усилиям указанной дамы с тем, чтобы вынудить Луккези “взять герцогиню замуж и тем самым спасти ее честь”. Однако граф оставался глух к этим просьбам. Но время поджимало, и пленница не могла ждать бесконечно, пока ей подыщут мужа. И тогда на сцене появился финансист Уврар с очень убедительными “доводами”. Сколько же денег получил от него Луккези? Сто тысяч экю? Миллион? Этого никто не знает. Известно лишь только, что граф все же согласился удостоиться чести быть отцом ребенка. А посему в небольшой итальянской деревушке немедленно было сфабриковано свидетельство о заключении брака, датированное июля 1831 года»[31]. Версию орлеанской партии позднее частично подтвердил доктор Мерьер. После того как Мария-Каролина вернулась в Палермо, он написал из Италии министру внутренних дел письмо, датированное 30 июля 1833 года. Вот это письмо:

«Между молодым Эктором и госпожой герцогиней Беррийской никогда не было ни малейшей интимной близости. Графу от роду не более двадцати восьми лет, он честолюбив, но человек чести, и он не мог пойти на это из корыстных соображений. Граф был предан партии легитимистов и не колеблясь пожертвовал собой в данном случае. Он несколько раз виделся в Масса с герцогиней, которая посылала его в Париж; с депешами к главе партии Генриха V, но никогда не был в Вандее. А принцесса ни разу не ездила в Гаагу, хотя после возвращения из Голландии граф неоднократно пытался пустить такой слух.

Лживость обеих историй, сочиненных явно наспех после того, как была обнаружена беременность, очевидна. В Голландии молодой граф узнал о видах на него. Он был вынужден занять шесть тысяч франков для того, чтобы совершить поездку в Италию, где получил окончательные инструкции… Граф оставался здесь инкогнито, и те немногие люди, которые его видели, нашли, что он был очень грустен. С тех пор как он находится в Палермо, этого мнения придерживаются все. У молодого графа не хватило сил до конца сыграть свою роль; отцовство это его явно гнетет, и герцогиня даже решила удалить отсюда ребенка. Меня два раза приглашали к принцессе, и я нашел ее сильно изменившейся. Ее веселье показалось мне явно наигранным. Уж коли мало тех, кто верит в женитьбу, то еще меньше доверия у людей вызывает отцовство графа Эктора. Но все уверены в том, что, будучи человеком преданным идее и романтичным, он согласился прикрыть своим именем столь не к месту происшедший несчастный случай. Все также полагают, что, как человек честолюбивый и доверчивый, он в глубине души не испытывает, однако, столь уж сильного неудовольствия от того, что довольно близко находится от богатства принцессы, которая, по его мнению, должна добиться новой Реставрации».

И наконец, существует серьезный документ, который окончательно разрушает версию о тайной женитьбе в Италии. Это – копия, собственноручно снятая госпожой дю Кайла с одного из писем Марии-Каролины из Блея, адресованного Оливье Бурмону и пришедшего в Гаагу 12 апреля 1833 года, то есть за два месяца до родов. Письмо, очевидно, было зашифровано:

«На всю свою жизнь, дорогой мой Оливье, я сохраню признательность к Вам за то, что Вы сообщили мне о чувствах графа Эктора. Я сама напишу ему о том, как я признательна и тронута его предложением, которое с глубокой благодарностью принимаю, и заверю его в том, что отныне сделаю все, что в моих силах, чтобы он был счастлив.

Я полагаю, очень важно, чтобы он со всей осторожностью и как можно скорее отправился в Неаполь с тем, чтобы зарегистрировать бракосочетание, и потом подождал меня там. Я, естественно, оставляю за собой право обеспечить по контракту судьбу Эктора, когда прибуду в Италию и ознакомлюсь с состоянием моих дел. Я воспользуюсь этим столь деликатным его разрешением сослаться на него, если будет нужно. Но думаю, что этого не потребуется. В моем письме к графу Л… говорится о том, что я полностью согласна принять его в качестве супруга. От него же я прошу через вас хранить все в абсолютной тайне от всех, кроме его отца, если, конечно, он сочтет нужным все рассказать своему родителю. Само собою разумеется, что для неаполитанского короля, для его семьи и для всех моих родственников брак этот был заключен во время моего пребывания в Италии, но возможность узнать об этом они должны получить не ранее, чем я обрету свободу.

Если уж придерживаться версии краткосрочной поездки в Голландию, то поездка эта могла иметь место только в период с 15 августа по 15 сентября. Мне нет необходимости заверять Вас в моей искренней дружбе и говорить, насколько я тронута этим новым доказательством Вашей преданности»[32].

Значит, граф Луккези-Палли всего лишь подставное лицо? Но кто же тогда отец Анны-Марии-Розалии?

Даже современники тех событий отказались от мысли установить его личность.

– Дело в том, – говорили они обескураженно, – что это не первая такая слабость герцогини. Помните о ее неожиданных исчезновениях в Росни, в Бате? Уже тогда это наводило на размышления. После рождения ребенка в Англии появляется ребенок в Вандее. Да, эту неаполитанку целомудренной не назовешь[33].

Ну так что же из того?

Большинство современных историков полагают, что отцом «ребенка из Блея» был молодой и соблазнительный нантийский адвокат Гибур, проводивший долгие вечера теа-а-тет с Марией-Каролиной в мансарде дома по улице От-дю-Шато. Но это все только одни предположения, и ни один официальный документ это не подтверждает.

А посему из осторожности мы присоединимся к мнению графини де Буань, которая пишет в своих «Мемуарах»:

«Не знаю, останется ли для истории тайной имя настоящего отца. Лично мне оно не известно. Думаю, следует ли сделать такой же вывод, какой сделал Шатобриан, ответивший мне на этот вопрос так:

– Ну кто вам может назвать имя, коль она сама этого не знает?..»[34]

После ареста герцогини Беррийской Тьер поспешил к госпоже Досн для того, чтобы сообщить ей о своем успехе.