Она была, что называется, женщиной с головой.

Как прилежная разночинка, она записывала имена своих любовников в специальную книжечку и ежемесячно подводила итоги того, чего она от них смогла добиться. Те из любовников, которые не оказались достаточно полезными, лишались, по выражению ее близких друзей, доступа «к конфетке Софи»…

Молодая женщина давно уже мечтала открыть у себя политический салон и принимать дома государственных деятелей, дипломатов, журналистов. Маленький Тьер, как ей казалось, мог дать ей все это[6].

Правда, она не знала того, что и юный Адольф, гулявший по Парижу в привлекающих всеобщее внимание жилетах и очках, щеголявший своим акцентом и красноречием, не находившим пока применения, очень рассчитывал извлечь выгоду из связи с ней.

Несколько недель они разыгрывали комедию любви. Но Тьер, чей темперамент с годами становился все горячее, исполнял свою роль с таким рвением, таким блеском, такими глубокими изысканиями «в деле доставления удовольствия», что госпожа Досн, восхищенная, очарованная, «урчащая от удовольствия», влюбилась в него всерьез.

– Я сделаю тебя величайшим государственным деятелем Франции, – сказала она ему однажды после того, как он очень хорошо потрудился.

Будущий освободитель страны отблагодарил ее подходящим обстановке жестом…

1 января 1830 года Тьер вместе со своими приятелями Минье, Арманом и Карелли стал содиректором новой оппозиционной газеты «Насьональ», которую финансировал Талейран.

В этой ежедневной газете, выступавшей на стороне герцога Орлеанского, с первых же номеров стали публиковаться статьи, содержавшие яростные нападки на режим. «С первого же номера, – писал Сент-Бев, – газета начала революционную осаду».

Госпожа Досн, естественно, была в восторге:

– Эта газета прославит тебя на всю страну…

Продолжай в том же духе! Нападай на этого короля, который только сидит на троне, а государством не правит. И задай-ка взбучку Полиньяку, чье пребывание на посту министра является оскорблением всех и вся в нашей стране[7].

Неловкая политика Карла X неожиданно помогла Софи подтолкнуть своего любовника к власти.

26 июля 1830 года в газете «Монитер» были опубликованы известные королевские указы, временно отменяющие свободу прессы. Все оппозиционные газеты тут же дружно выступили против указов. Узнав об этом, Софи воскликнула:

– Адольф, пришло время действовать! Лети скорее к себе в редакцию и возглавь борьбу: говори, кричи, требуй, делай все, чтобы все видели и слышали только тебя одного… И тогда ты выиграешь.

Тьер помчался в «Насьональ», редакция которого находилась на улице Св. Марка, протиснулся сквозь толпу собратьев по перу, обсуждавших, что им следует предпринять, кого-то толкнул, кого-то лягнул, закричал громче других, влез на стол и произнес речь и в конце концов получил от собравшихся задание сочинить текст протеста.

Ему дали большой лист бумаги, и он дрожащей рукой написал на нем то, что много раз говорил своей любовнице во время бесконечных бесед на политические темы после изнурительных занятий любовью. И первым поставил свою подпись.

«В этот самый момент, – отметил Морис Реклю, – он входил в историю. А выйти из нее ему суждено было спустя сорок семь лет, причем через парадную дверь».

27 июля, продолжая находиться в состоянии возбуждения стараниями госпожи Досн, Тьер собрал в салоне газеты «Насьональ» многочисленную группу избирателей, а затем увлек их к Казимиру Перье, «чтобы попытаться призвать парламент к действию». После чего он снова вернулся в редакцию газеты, написал яростный призыв к населению взяться за оружие и отправился спать. А в это время в Пале-Рояле и на площади Победы раздались первые выстрелы.

Наутро 28 июля главные улицы столицы были перегорожены баррикадами, над которыми развевались трехцветные флаги. В это прекрасное летнее утро ожидалось прибытие в Париж королевской гвардии. Когда гвардейцы вступили в город, на их головы полетело все, что было у парижан под рукой: булыжники мостовой, кирпичи, предметы мебели, бутылки… Затем началась стрельба. Спустя полчаса разгорелись ожесточенные бои на улице Сен-Антуан, на площади Бастилии, в районе Мадлен, перед городской ратушей и у ворот Сен-Дени. «Ружейные выстрелы, стоны раненых, вопли женщин, барабанная дробь, призывные крики, – писал Мишле, – были апофеозом этого гимна, наспех сочиненного народом на слова, которые ему не надо было подсказывать: “Да здравствует Хартия! Долой ордонансы! Долой Бурбонов!”».

Послушав из-за закрытых ставней этот тревожный гул, Адольф удовлетворенно потер руки и закрылся в своем рабочем кабинете. Он просидел там весь день. А в это время парижане и военные убивали друг друга.

Вечером маленький Тьер вздрогнул от выстрела орудия. Глазки его беспокойно забегали за огромными стеклами очков, голова почти полностью вжалась в плечи, а лицо скрылось за огромным галстуком – он услышал отзвуки революции, разгореться которой он же и помог. И эти отзвуки нагоняли на него страх.

В десять часов вечера Руайе-Коллар сообщил ему, что оставаться в столице стало небезопасно. До смерти перепуганный пламенный трибун быстро собрал чемодан, надвинул на глаза шляпу, вскочил в фиакр и велел гнать в направлении Понтуаза.

В Бессанкуре он сделал остановку, чтобы немного передохнуть на постоялом дворе.

Но едва он лег в постель, как на лестнице послышался сильный шум. Натянув простыни к подбородку, бедный Адольф задрожал от страха, но тут услышал, как знакомый голос за дверью произнес:

– Мсье Тьер! Проснитесь!..

Это был его слуга, которого послали вдогонку друзья Тьера, чтобы сообщить маленькому журналисту, что успех революции был несомненен и что опасаться больше было нечего.

Тьер мгновенно преобразился. Нахмурив брови, он сделал устрашающее лицо:

– Мы немедленно возвращаемся в Париж и поможем этим героям!

29-го, на заре, он прибыл в столицу. Как раз в момент триумфа восставшего народа: Тюильри был взят, королевская гвардия сложила оружие, над городской ратушей реял на ветру трехцветный стяг.

Маленький человек велел ехать к госпоже Досн. Та слегка пожурила его за то, что он сбежал из Парижа в тот самый момент, когда власть была у него почти в руках.

– Теперь отправляйтесь к Лафитту. Все будет решаться там.

Тьер помчался к банкиру, в доме которого собрались все лидеры оппозиции для того, чтобы решить, что делать дальше. Кто-то предложил вступить в переговоры с Карлом X, находившимся в своей летней резиденции Сен-Клу.

Адольф яростно выступил против этого:

– Хватит с нас Бурбонов! – закричал он.

Затем, схватив за руку своего приятеля Минье, он понесся в типографию газеты «Насьональ» и быстро написал прокламацию в поддержку герцога Орлеанского:

«Карл X больше никогда не должен возвратиться в Париж, где он пролил кровь своего народа. Республика принесет нам многочисленные беды и рассорит со всей Европой. Герцог Орлеанский был под Жеммапом. Герцог Орлеанский шел в огонь под трехцветным знаменем, и только он один может еще носить эти цвета. Никого другого нам не надо. Герцог Орлеанский уже определил свою позицию: он принимает Хартию, чего мы всегда хотели. Он получит корону из рук французского народа».

Когда эту прокламацию уже запускали под пресс, Минье выразил сомнение:

– Все это прекрасно, но мы не предупредили самого герцога Орлеанского.

Тогда Тьер изменил последние две фразы:

«Герцог Орлеанский не определил свою позицию: он ждет, когда мы выскажем ему свои пожелания».

На другой день, 30 июля, эти прокламации были расклеены по всему Парижу. И пока зеваки с некоторым удивлением читали ее, господин Тьер, надев белые чулки, туфли и свою большую шляпу, сел на пони, позаимствованного у сына маршала Нея, и после многочисленных происшествий приехал в замок Нейли, летнюю резиденцию герцога Орлеанского.