***

В начале второй недели побега Даша и Рома оказались в пяти-шести километрах от железнодорожной станции, где надеялись попасть на поезд в направлении Харькова. Непрерывный поток беженцев катился телегами, повозками, навьюченными лошадьми, коровами, заржавленными велосипедами, но в основном самоходом. К этому времени последние крохи сухого хлеба, взятого из дома, были сметены. Нужно найти питание, чтобы выжить на пути до Харькова.

Самое большое богатство, которым брат и сестра не располагали, было время. Раскаты фронта попеременно перекликались с разных сторон, иной раз даже с юга, но одно было неизменно – грохот войны приближался и становился отчетливее с каждым часом. Для экономии времени Даша оставила Рому у дороги в безопасности на виду у сотен людей, проходящих мимо, а сама припустила в сад, примеченный неподалеку.

Через несколько шагов вернулась обнять и напомнить:

– Без меня ни шагу. Слышал? Повтори.

– Без меня ни шагу, – повторил Рома, – Второй закон времени помнишь?

– Какой еще второй закон времени?

– Если ты никогда не уйдешь, то и никогда не вернешься. Беги. Короче расставания – меньше слез. И не дергайся, я присмотрю за ними. Ничего без тебя не станется. Как шли, так и будут идти.

– Не спрашивай, когда вернусь – просто жди, – она перебрала в голове, все ли сказала и обо всем ли предупредила.

– Хорошо, спрашивать не буду, – сказал уступчиво и слегка обиженно и тут же интригующе добавил, – а можешь сказать без того, чтобы я спрашивал?

Оба разом взорвались смехом. И даже осуждающие взгляды медленно перемещающихся обозников и весь ужас, в который все вокруг были погружены, не могли этому воспрепятствовать.

Даша скорее почувствовала, чем услышала: «Не задерживайся. Я жду тебя»

Побежала… Определенно что-то забыла… Ну да ладно.

Яблоневый сад не имел ограждений и казался скорее диким, чем заброшенным. Выбирай ствол повыше, ветки потолще, да потяжелее. Тяни, тряси. Взбирайся как по лестнице. Раздолье, да и только. Летние духота и зной лениво скатывались по трепетной листве от разгоряченного неба к прохладной, в некоторых местах еще увлажненной росой траве, в других – тяжело взбирались из сухой пригретой солнцем земли вверх по откосам витиевато изогнутых стволов. Свирепые осы напоминали о себе больше противно раздражающим жужуканием, чем жалоскальством.

Даша удачно, хотя и нарочито медленно, как бы извиняясь за вторжение в осовладения, набрала неспелых, кислых, но вполне съедобных яблок в мешок, который связала узлами из простыни, предусмотрительно прихваченной в дорогу.

Она настолько увлеклась забытьем от побега, от мрачных раздраженных напуганных лиц, окружающих ее и Рому последние дни, от неопределенного ближнего и отдаленного будущего, что не сразу заметила, как от осиного шушуканья начал отпочковываться новый звук. Странный, незнакомый метало-муторно-моторно-тар-тарахтящий нарастающий гул, усиливающийся до поры, когда осиная волокня полностью растворилась в новом угрожающем рокоте, и секунды спустя она увидела самолеты, выныривающие ряд за рядом из-за горизонта и уткнувшиеся носами навстречу рассвету.

Самолеты стройно, торжественно и угрожающе маршировали по небу. Она никогда раньше не видела такую тяжелую массу металла, взвешенную в воздухе одновременно. Непонятным представлялось, откуда у неба столько мощи, чтобы удерживать над землей эту махину, но еще больше поражала безупречная координация траекторий.

Маленькие и безвредные в отдельности, крылатые машины, объединившись в громадную организованную стаю, представлялись зловещими, хотя и двигались стороной и никакой реальной угрозы для нее и остальных беженцев, подавленно откатывающихся от фронта, не представляли. Да и как могли? – перепутать многоцветную расхлябанную разношерстную толпу людей и животных с организованным военным подразделением невозможно было не только с высоты их парения, но и из далека Луны.

Один боковой самолет отделился от стаи и, развернувшись в вираже, направился к ней, начал медленно увеличиваться в размерах. К нему присоединились второй и третий. Секунду спустя третий, раздумав, вернулся в строй точно в ту же ячейку, из которой ранее выпал. Два самолета продолжали приближаться, опустившись так низко, что стали невидны за цветочно-томно-темно-зелеными куполами деревьев. Когда же железные монстры вновь объявились, то пронеслись над ней так низко, что она смогла разглядеть лица пилотов. Едва пролетев, спустя пять громких тяжелых ударов сердца самолеты вздернули носы вверх и резко набрали высоту, одновременно и симметрично опустили правые крылья к земле и вписались в правильную траекторию виража в направлении скрывающейся за восточным горизонтом кавалькады.

Земля под ногами вздрогнула, потом опять и опять, сильный ветер сбил ее с ног. Острая боль в ушах последовала за взрывами, донесшимися со стороны дороги. Там в белой, смененной пару часов назад сорочке, с двумя котомками и четкой инструкцией никуда не двигаться до ее возвращения ожидал Рома.

Бросив самодельный мешок, она кинулась назад к дороге. Где-то там она оставила его, но узнать место невозможно – все как-то перевернулось и по пути запуталось. Существовали несколько искореженных воронок, вцепившихся в одну шепелявую линию, и одна почти правильной формы. Хорошо различимая вертлявая граница образовалась между спокойной плоскостью девственного нетронутого ландшафта и язвами холмов и рытвин, разорвавших ленту дороги. Темно-серое облако пыли, отрепье материи, перьев, шмотье ниток, клочья газет медленно оседали и неуместно рождали иллюзию движущихся холмов.

Даша не могла, да и не пыталась унять в себе бег. Только изменила направление и теперь неслась вдоль пятачка, оставаясь за его пределами, ожидая, когда тучище осядет и она сможет осмотреть разбитый островок метр за метром. А пока оглядывала пространство вокруг в надежде, что Рома ослушался и переместился в сторону от того места, которое когда-то именовалось дорогой.

Во время бега она попеременно пригибалась к земле и вытягивалась вверх, и чем быстрее глаза поднимались и опускались, тем легче было врезаться зрением вглубь разорвавшейся тьмы. И еще услышать его голос среди всех других, чужих и ненужных. Но никаких голосов не существовало, вообще никаких звуков не существовало, воздух был заполнен исключительно глухим гулом или гулкой тишиной, полностью изолирующей все кричащее, зовущее, молящее, стонущее. За исключением одного повторяющегося слова, которое не через уши проникало вслух, а через грудную клетку в осознание… Рома… Рома… Рома…

Поняв бессмысленность криков, Даша вынудила себя замолчать, сделала несколько глубоких вдохов, отозвавшихся неприятным раздражающим шуршанием где-то в размытом центре головы, после чего установилась абсолютная тишина. Никакие звуки более не доносились ни через уши, ни сквозь грудь.

Чуть погодя Даше пришлось вопреки разуму и желанию признать, что движущиеся холмы отнюдь не оптическая иллюзия. Они отслаивались от земли, размазывали на себе ржавую грязь, падали, лежали неподвижно, или коряво перемещались, или отрывались от земли и, обессиленные, оседали секунду спустя.

Ее развернуло на пятачок, по которому она пытается двигаться с осторожностью, соизмеряя шаги с ошалелым дыханием и грядой с укором разбросанных под ногами взлобков. Она беспомощно наблюдает, как бездумно перемещаются остальные по отломку, топча рыхлую землю и то, что дышало или задыхалось под ней. Она физически ощущала, как неосторожные шаги отдаются в груди и перебивают дыхание.

Даша бросалась туда, где ей казалось, ненайденная, прикрытая слоем земли, еще теплится жизнь, слишком слабая, чтобы помочь себе высвободиться, и невидимая, и неслышимая, чтобы это сделали для нее другие. Ожидаемо и все равно внезапно наткнулась на тело, уродливо бесхребетно выгнутое, но не стала терять время там, где время само, сдавшись, утратило живительную ценность.