Дизайн «Возвращение» по заказу автора сделан на сайте https://99designs.com (США) художником Костеа Михаи (Costea Mihai) 30-го июля 2018

© Myron Gottlieb 2018 USA

Безлюдное фойе с обращенным к серому пыльному небу высоким стеклянным куполообразным потолком. Улавливаю обрывки журчания водопада, стекающего по мраморной вертикали. Зрение медленно приходит в себя, расставшись с нещадным солнцем, свирепствующим снаружи. Глаза готовы приступить к исполнению своих обязанностей и совершают первое деяние – очерчивают водяные лилии, вальяжно покачивающиеся на поверхности мелкого, искрящегося кристальной рябью бассейна. Слева от него проявляется нарядная, блестящая никелем и стеклом дверь.

В отличие от меня Илай – мой попутчик – ничему не удивляется. Может от того, что посещает этот дом, по меньшей мере, раз в неделю и знает всех, и все его здесь любят. Мне давно пора к этому привыкнуть, но продолжаю неустанно восторгаться присущим в нем магнетизмом. В нем мне выпало появиться на свет, и среди всех удач моей жизни – иметь такого на три года старшего брата – это еще не самая большая.

Илай отстукивает электронный код. В ответ замок отзывается глухим тяжелым лязгом, и дверь на удивление легко открывается. Илай входит первым и я – поспешно вслед, не доверяя узорчатому бетонированному стеклу, блестящему металлу, прячущему в себе безжалостные пружины, готовые раскрошить любой предмет, легкомысленно застрявший в проеме.

Входим в людный холл. Безучастная, застывшая в дреме старушка, вероятно, заблудившись на пути в покои обители, стоит в пяти футах в стороне, не воспринимая меня и заодно весь остальной мир, шумный, взъерошенный, мельтешащий вокруг. Лишь я пересек проем двери, встрепенулась и, с ювелирной точностью выбрав момент и траекторию, рванулась в узкий проем в намерении протиснуть легкое невесомое тело сквозь щель, готовую расплющить ее секунду спустя.

– Не пускай ее! – кричит Илай.

Поздно. Я уже ввязан в отвратительную рукопашную с дряхлой высохшей старостью, отчаянно пробивающей путь к свободе, в просторы Иорданской пустыни, в голодную, растерзанную, колючую, испепеленную, высушенную безжизненность. Как можно дальше и безогляднее от этой невыносимой озонированной прохлады, мягкой бело-нежной постели, обилия еды и уюта.

Время, измеряемое миллиметрами просвета, работает на меня мучительно лениво. Дверная щель уже непролазна даже для ее ветхого тела, я все еще удерживаю его, пока дверь окончательно ни заперта. Выпускаю старушку из объятий в ее ненавистное затворничество, провозглашая тем самым свой позорный триумф.

Ожидаю ее презрительное «и ты с ними, гад, тюремщик проклятый» (хотя бы взглядом), но она не жертвует песчинкой своей вселенной, заполненной одной единственной достойной внимания, памяти и смысла жизни целью. Застыла так же неожиданно, как начала паломничество к свободе – в той же позе, с тем же фальшивым безразличием, с каким я увидел ее несколько секунд ранее, набрав очередную толику ценного опыта, усовершенствовав изобретательность, готовая к следующей попытке, лишь только та долго-нетерпеливо-жданная представится.

Свет в помещение доносится отовсюду. Из солнечных проемов в потолке, сквозь громадные искрящиеся чистотой оконные стекла. Тень безропотно и смиренно уступает дерзким побегам света, яростно и радостно врывающимся во все, к чему прикасается взгляд.

Короткая стена отделяет дверной коридорчик от просторного холла. Вокруг большого стола в центре залы, в креслах у окна, на двух диванах у стены расположились полторы дюжины постояльцев и шесть молодых женщин персонала. Воздух хрустит крахмальными светящимися лилеем халатами и ласкает нежной мягкой фланелью домашнего уюта.

Вместительный холл заполнен неравномерно и несправедливо. Обитатели разделились в две неуступчиво соперничающие за жизненный простор группы. Первая (условно экстраверты) якшается шумно, непринужденно, ненасытно и безостановочно. Она завладела едва ли не всем пространством холла, хотя нуждается как раз в ограниченной территории. Чем ближе собеседники друг к другу, тем легче им разделить общность, раскрыть и доверить себя в придачу с рвущимися из недр на свободу неудержимыми потоками идей и суждений.

Меня, однако, больше притягивает противоположная немногочисленная группа, объединенная нежеланием воспринимать окружающих или самим попасться в ловушку зрения других обитателей дома. Это ее представителям необходимо заполучить все пространство вокруг и заполнить своим неприступным одиночеством.

Группы не борются за утверждение превосходства, захват пространства или даже вытеснение отверженных. Цель – выжить, отстоять независимость, не раствориться в чужой расе или, того хуже – исчезнуть в результате катастрофической химической реакции или аннигилироваться миром-антимиром в катаклизме физического взаимодействия несовместимостей.

Никогда раньше не встречался ни с одним из них, но, непостижимо, они мне знакомы. Проведя столько нескончаемо-длительных дней в тесноте их последнего жизненного сообщества, не понимая и не принимая друг друга, они с радостью признаю́т меня. Я догадываюсь, что делает меня исключением из их подозрительной неприступности.

Первым меня пронизывает проницательный взгляд Журналиста. Я всегда полагал: представителю этой профессии положено раскручивать контакт с нулевого уровня, даже если все козыри у него в руках, а оппонент даже не догадывается, что предстоит игра. Это был определенно не тот случай. Шанс избежать аутодафе утерян мной в момент входа в западню.

Я расхрабрился доброжелательной улыбкой, полагая, что миротворческий жест смягчит строгое суждение, но деловитый взгляд Журналиста на полхода опережает меня бессловесным монологом: «К черту всю эту мишуру. Не казните время дурацким тактом и дипломатией. Нам с вами это ни к чему. Уж дозвольте быть откровенным. Я в восторге от ваших статей и очень ценю ваше мнение. Читал все когда-либо вами опубликованное. Но и у меня есть кое-что для вас. Вы обязательно должны на это взглянуть. Не сомневайтесь – не потеряете время понапрасну. Вам будет кра-а-йне интересно. Как только закончите с ней, непременно и тотчас же подойдите – я буду ждать здесь. Такое вы еще не читали. Только, пожалуйста, поторопитесь. Не упустите случай, а упустите – ваша потеря. Но это потом. Прежде всего, она. Она вас ждет».

Не успеваю осознать неожиданное избавление и усладиться им – только вдохнул и уже на полу-выдохе увяз в томных объятиях Актрисы. Сочно-выразительная по тону и контуру губ помада в сочетании с экспрессивно исполняемым танцем чувств на растресканном морщинами лице многократно и тщательно отрежессированы и отрепетированы, готовы к долгожданному бенефису.

Радостное волнение поселяется в глазах, передается к трепетной коже и наполняет дыхание. Выполнено мастерски. К моему стыду я не знаю не только, как интерпретировать увиденное, но и к какому жанру сценического искусства оно принадлежит. Могу, конечно, догадываться, но уверенности никакой.

Я поспешно перекроил любопытство в восхищение в вежливой попытке угодить самолюбию исполнительницы. В ответ она благодарно улыбается и торопливо погружается в еще более вдохновенную импровизацию в страхе, что огни рампы неожиданно вспыхнут, сцена с исполнителем рухнет во мрак непонимания, мгновение не дожив до апофеоза, объединяющего в законченный смысл всю только что изображенную гамму.

Удовлетворив в себе воспитанного зрителя, готовлюсь оторвать от нее взгляд. Предчувствуя мой маневр, она с готовностью обрывает представление; плечи, руки, голова грациозно опускаются в живописном реверансе. Восторженно улыбаюсь – «Великолепная Офелия». Она смотрит на меня с обидой и горьким разочарованием. «Я представляла вас совершенно другим. Какие вы оба все-таки разные», – поддерживая традицию бессловесных монологов, провозглашает ее взгляд.

Уязвленная, отводит взгляд, осуждая мое отвратительное невежество и неспособность оценить великое искусство, но отворачивается неохотно, медленно, заранее отрепетировав и этот финал. Совершенно очевидно, выбора нет – это требуется по сюжету, не говоря уже о законах жанра. Едва отвернувшись, она то̀тчас же истощенно угасает, потеряв интерес даже к драматическому творчеству – последней привлекательности окружающего мира.