– В вагон, – отозвался Вожак.
– А билет?
– Билета нет.
– Без билета нельзя, – категорически заявил проводник.
– Крале можно, а мне нельзя?
– Краля – не твоя забота
– А чья? Может, начальника поезда? А? Так это я мигом, – угрожающе предупредил Вожак
Проводник стушевался. Повернулся к Даше.
– Накладка вышла, нет у меня мест.
Даша вернулась в старый вагон и начала взбираться в него. Вожак грубо обнял ее сзади и начал медленно поднимать до уровня двери вагона.
– До встречи, – многозначительно распрощался он и хитро подмигнул.
Эти несколько секунд отвратительной сцены должны были укрепить в ней страх, подавить отчаянием, опустошить надежду на благополучный исход. Не укрепили, не подавили и не опустошили. В прикосновении Вожака она почувствовала нечто иное. За грубостью он прятал страх. «Страх чего?!» Она и не ожидала получить ответ, ей только надо было выплеснуть из себя вопрос. Много лет спустя она нашла ответ.
***
Оставалась единственная ночь до завершения (к этому моменту казавшегося бесконечным) бегства. Ближе к вечеру следующего дня она ожидала, что поезд произведет последнюю остановку. До глубокой ночи боролась со сном, до крови исцарапав ногтями кожу на руках между ладонью и локтем. С подмогой монотонно постукивающих колес и безмерной усталости забытье повалило ее на обе лопатки.
Снился ей сон. Продолжение другого, виденного когда-то в прошлом. Командарм крепко держал ее за руки, не отпускал. Экстравагантный дежурный по вокзалу схватил за ноги и тянул в другую сторону. Да так сильно, что свело мышцы на шее и ей стало тяжело дышать. Сон был коротким, а пробуждение настолько быстрым, что она не только не успела забыть увиденное, но и ощутила, как в память возвращаются сцены, явившиеся ей в другом сне когда-то раньше.
Поезд стоял в степи в душной стрекочущей безлунной черной тишине. По перегару, ударившему в нос, не удивившись, она нашла себя в плотном окружении Гнусной Тройки, осторожно перемещающейся в сторону двери через спящие на полу тела. Вожак держал ее на руках и еще две пары сжимали ее, лишая всякой свободы движения. Даша чувствовала на себе дрожание их рук, тембр которого все еще большей частью находился в диапазоне страха, но по мере приближения к двери неумолимо перемещался в зону похоти.
То ли один из похитителей зацепился за тело на пути или же ночной кошмар вырвался из глубины спящего горла одного из попутчиков смесью мата и проклятий – и это освободило ее от дополнительных лап, дало ей отдушину движений, но руки Вожака по-прежнему неотступно сжимали ее. Одна из дюжин нитей, протянутых между нею и спящими пассажирами, начала отчаянно биться, взывая к помощи, но через две секунды успокоилась, запутавшись в разочаровании.
Теплушка продолжала тревожно спать, похрапывая, посвистывая, под бормотание, случайные выкрики и неразличимый шепот.
Даша наблюдала обитателей вагона в моменты куда менее драматичные. Рассчитывать на помощь из этого источника нелепо. Даже при наличии желающих, перед ними вырастала неодолимая стена полного цикла преображения. Пробудиться. Разглядеть во тьме и осознать происходящее. Набраться решимости встрять между нею и злотворцами.
То, что происходило вокруг, было знакомо по многократно прокрученным кадрам последних дней. Ей даже почудилось, что это определенно когда-то уже случалось – все, что необходимо сейчас, вспомнить окончание страшной до мороза в крови сцены и действовать сообразно. Спасение не видно в темноте. Оно затаилось в тишине грозной тихой ночи, существовало как комбинация ранее продуманных действий, и готово провозгласить себя в надвигающиеся секунды.
Для выбора антидота надо знать яд. Их план проявлялся в ее мозгу громадными черными пятнами с бледными слабыми разводами белых, которые и существовали лишь для того, чтобы усилить эффект черных. Они бесшумно выволокут ее из вагона подальше в степь, где ее зов о помощи сможет разбудить разве только голодных варанов. Подонкам даже не понадобится приглушать ее крик. Напротив, он только добавит удовлетворение к их больному примитивному животному дегенератизму.
Вожак передаст ее корешам, заранее выпрыгнувшим из вагона. Вот этот момент, когда Переодень Лицо и Желтый Клык выпрыгнут и чтобы взобраться назад в вагон им понадобится время, должен стать началом ее спасения, которое все еще не обрело окончательного содержания. Ключ – не упустить момент. Если замешкаться лишь на мгновение, вожак без малейших сомнений выбросит ее из вагона на железнодорожную насыпь. Даже если она будет вся поломана и разбита, это не сделает их ожидания менее привлекательными.
Но почему Вожак уверен, что она не начнет кричать прямо сейчас? Или он (как и она) полагал, что помогать просто некому, или что тройка со своей ношей успеет укрыться в темной степи до того, как люди пробудятся от тяжелого потного душного летнего сна?
Ответ не замедлил прошептаться.
– Видишь это? – Вожак показал ей сапожный нож в левой руке, в которую упиралась ее спина.
Она видела этот нож, раньше в его руках. Похожий был у отца.
Тонкое металлическое полотно в четыре сантиметра шириной с одной стороны обернуто толстой кожей, чтобы удобно было удерживать в руках. С противоположной стороны – обрезано под сорок пять градусов и остро заточено на срезе. Перед употреблением отец неизменно правил его, используя толстый солдатский ремень, обмазанный какой-то, очевидно, важной для заправки зеленкой.
Ей было пять-шесть лет, когда отец показал ей этот нож и предупредил, чтобы никогда она не прикасалась к нему. Спустя секунду переспросил «Тебе все еще любопытно?» – «Нет». Он проигнорировал ответ. «Покажи ладонь». Она протянула руку, но как только поняла, что сейчас произойдет, отдернула назад. Поздно. Ее маленькая ладонь в тесном плену громадной железной. «Не двигайся – порежешься», – и он приставил нож острым углом с двойной заточкой по ширине и в толщину, слегка коснулся им центра ее ладони. И начал медленно вдавливать его в ее руку. Ужас исказил ее лицо. Если ничего не остановит отца, то он проткнет ножом ей ладонь. Она в ужасе взглянула в его глаза и увидела в них ожидание. «Я никогда не прикоснусь к этому ножу. Я клянусь», в панике закричала она. – «Очень хорошо». Он отложил нож и крепко обнял ее.
Два раза за всю жизнь она нарушила это обещание. Первый раз, когда ей было десять, Роме шесть. Отец стоял рядом, дал ей в руки нож. «Пришло твое время научить Рому не прикасаться к этому ножу». – «Почему я? Ты научил меня. Почему ты не хочешь научить его сам? Кроме того, я дала слово не прикасаться к ножу». «Потому что у тебя нет старшей сестры – у Ромы есть. И еще… нет на свете такого обещания или клятвы, которую не можешь нарушить для безопасности брата».
Позже, второй раз, когда ей было семнадцать.
Острие ножа с двойной заточкой направлено в глаз, а лезвие разделяло левую грудь на две почти равные части.
– Тебе понравится, у-у-х как тебе понравится, будешь умолять о добавке, – прошипел в ухо Вожак.
Его голос и руки чуть дрожали – одно неосторожное движение в темноте над телами спящих на грязных досках вагона или даже просто дрожание, вышедшее из-под контроля, и она может остаться без глаза или половины груди.
Душная зыбкая темнота продолжала прятать в себе малознакомых, ненадежных, ни о чем не ведающих участников безумной сцены, а пустое пространство внутри, незанятое приемлемым избавлением, быстро заполнялось паникой и отчаянием. Уже несуществующий план продолжал разваливаться на глазах. Вместо двух подонков только Переодень Лицо сполз на животе через раствор двери, не рискуя прыгать в темноту. Желтый Клык приготовился помогать Вожаку передавать ее в руки Переодень Лицо. Он подхватил ее за ноги и придвинулся к краю настила. То, что произошло в следующий момент, не было ранее продумано, а естественной исходящей из тысячелетних расщелин памяти реакцией, о которой ей не надо было задумываться. Это был поток подсознания, переданный ей от сотен праматерей, затаившихся в ней, и если бы только одна допустила ошибку, Даша не появилась в этом мире.
