Даже возможность упокоиться в могиле на своей земле с каждой верстой к границе становится все призрачней…

Так не должно было быть! Не должно!..

Только не с ним!

Его тогда поразил наряд из синей с длинными рукавами блузки и белой юбки. Словно красивее этого сочетания ничего нельзя было и вообразить. Эту белую юбку, отороченную по краю тонкой вязью кружев, не скрывающую мягких туфель, он мог, стоило прикрыть глаза, видеть почти осязаемо. До оборок и мельчайших складок. И в редких его снах, которых он жаждал и боялся одновременно, она являлась к нему в этом наряде, всякий раз исчезая еще до того, как он успевал окликнуть её, сказать ей что-то важное и услышать от нее то, от чего должно исчезнуть это тяжелое, гнетущее чувство украденной жизни.

Просыпался растревоженный, полный внутренних слез, которым не суждено пролиться…

Елизавета и впрямь была хороша. Её руки искали многие. К тому же сразу после замужества она вступала в право наследования обширными землями в Тамбовской и Новгородской губерниях, завещанных ей бабкой.

Девица знала себе цену – была горда, остра на язык и даже пренебрегала знакомствами. И это её пренебрежение находило в его душе отклик. Он, как и она, награжденный всеми внешними преимуществами – красотой, богатством и связями, – тоже брал от жизни то, что сам хотел. Ко всему прочему еще и возможность выбора невесты из лучших семейств Петербурга поддерживала в нём его самоуверенность. Но он не спешил сделать окончательного выбора: свобода и молодость – что может быть привлекательнее? К тому же мать не настаивала, много раз публично высказывая мнение, что лучших жен дает не столица, а воспитывает провинция. И после встречи с Елизаветой Дмитрий был готов согласиться с ней, ловя себя на мысли, что привезти в Петербург невесту из провинции будет даже весело. Перед его воображением даже легкой дымкой пронеслись неясные картинки, как при известии о его женитьбе некоторые матери почтенных семейств не смогут спрятать за легкой, светской улыбкой своего раздражения из-за напрасных, неоправдавшихся ожиданий.

Да! Он готов. Он готов устроить разговоры в Петербурге!

Тетка, отсылая с визитом дорогого гостя и наследника к своим соседям, сама от поездки отнекивалась плохим самочувствием в жару. За чаем на веранде, не забывая о пирожках с вишней, неторопливо, будто сматывая перед ним в клубок нить чужой жизни, рассказывала племяннику:

– Крачковские семья знатная, богатая. Девица – загляденье. Умна и с принципами. Хорошей будет женой и хозяйкой… У них в доме повсюду пахнет старыми тайными сундуками, в которых всякий мечтает порыться. И сундуки эти не выдумка. Богатство Крачковских берет начало от прадеда Капитолины. Тот скоро разбогател. Был купцом и в войну с Наполеоном брал подряды на поставки в армию. Но это всего лишь полдела. Его дом стоял на торговом пути – вся Москва мимо бежала. Все разом пришло…

Смотрела на него с прищуром, ласково, словно приготовила для него какой-то розыгрыш или проверяя на нем свои догадки:

– Я с Капитолиной и ее мужем знакома давно. На историческом маскараде, что после бала во дворце прошли в каждом губернском городе, её наряд был самый богатый, и красоты древней, трогательной. Из тех самых сундуков, в которых, чего греха таить, и я бы порылась…

Знаешь, меня всегда волновала наша старина. Будь у меня такие сундуки – музей бы открыла, все вещички переписала, под стекло выставила… Да что уж. Не суждено…

А на Капитолине тогда было небывалой красоты глазетовое платье с дорогими брюссельскими кружевами, которые ничуть от времени не пострадали. А на ее муже – шитый золотом зелено-розоватого бархата кафтан с корольковыми пуговицами, с роскошным жабо из тонких, пожелтелых уже кружав…

Откинулась на высокую спинку стула, промокнула салфеткой лоб от жаркой испарины, улыбнулась через стол племяннику:

– Поезжай, поезжай… Зинаида права. Партия для тебя хорошая…

Ведущая к имению шоссейная дорога, белый дом с колоннами под зеленой крышей, выложенный брусчаткой двор – во всем был виден размах, указывающий на богатство и, как Дмитрию после теткиных рассказов казалось, на сундуки, которые могут хранить много всякого – дорогого, древнего, трогательного.

Его ждали, ему были искренно рады. После ужина и долгого чая на террасе, когда родители Елизаветы, сославшись на усталость, ушли, и он мог с уверенностью светского льва, ведя беседу, не отрывать от девушки взгляда, добиваясь её смущения, его настроение, дотоле все-таки несколько страдавшее от материнского диктата обязательного посещения этого семейства, окончательно прояснилось. В Елизавете он находил все новые и новые привлекательные стороны – приятную наружность, отличный французский, заразительный смех, изысканный, выписанный из лучших магазинов Петербурга, туалет… Все привлекало его в ней. И даже то, как она терялась под его взглядом, забывая свою дерзость, и, словно сама этому удивляясь, нервно покусывала яркие, четко очерченные губы. И он сам был вполне доволен собой и еще тем, что, без единого облачка на горизонте, ожидало его впереди. Он чувствовал свою жизнь так полно, так осязаемо, как роскошный подарок к Рождеству, и пользовался ею так же, как желанным подарком – всем и полностью.

Почти до первых петухов просидели они на террасе, не спеша закончить легкий, светский, почти ни к чему не обязывающий разговор. Однако от которого, несмотря на его легкость и светскость, зависело очень многое. И лишь когда по краю неба начали таять звезды, указывая, что короткой летней ночи наступает предел, Дмитрий, не желая свой первый визит завершить ночлегом, откланялся. К тому же у него была и другая причина уйти – он был рад всякой возможности прокатиться на новом своём автомобиле, который, щедро залитый лунным светом, покорно ждал его у парадного крыльца.

Натянув обязательные для каждого автомобилиста рыжие, мягкого шеврона, перчатки, оглянулся – Елизавета, словно картина в раме, стояла в проеме распахнутого в ночь окна. Сдавил рожок автомобиля, и тот, переполошив дворовых собак, сипло, словно спросонья, прогудел в чуткой тишине ночи. И в ответ Елизавета, коснувшись губ рукой, послала ему воздушный поцелуй.

Охваченный бодрой свежестью скорого утра и безотчетным счастьем собственной молодости, словно музыку, слушал он стрекот мотора, шорох резиновых шин по поросшей травой дороге, замечая все подробности творившегося вокруг – мельтешение ночных бабочек в свете фар, низкий полет ночной птицы, выбегавшие навстречу из темноты величественные деревья. Все вокруг было продолжением приятного визита и взмаха коснувшейся губ легкой руки.

Автомобиль заглох внезапно, будто захлебнулся. И тут же, словно проснулся, подул, усмирив ночных бабочек, легкий свежий ветерок, и вдоль дороги проступили былинными богатырями деревья. В звонком воздухе, уже приобретшем прозрачность, то где-то далеко впереди, то близко, почти рядом, словно пробуя голос, запели птицы. Звонкое предутреннее щебетание птиц, скоро слившееся в непрерывный хор, порывы ветерка, с легким шумом пробегавшего по кронам деревьев, быстро проступавшие яркие полоски зреющего хлеба – все было готово к приходу нового дня, полно ожидания. И вот уже рассвет на полнеба зажег малиновую зарю, сквозь которую медленно-медленно, почти незаметно для глаз поднималось огромное желтое солнце…

Ничуть не расстроившись остановкой, он оглядывался вокруг, восхищаясь нарождающимся летним днем, как началом своей новой жизни.

Проснулся он от резкого хлопка. Стадо коров, подгоняемых резким щелканьем кнута и звонкими выкриками пастухов, брело по кромке леса. Солнце уже поднялось и стояло над деревьями. Удивляясь ему, успевшему взобраться неожиданно высоко, и произошедшим вокруг переменам, не оставившим места былой загадочности, он, недолго раздумывая, громко хлопнув дверцей автомобиля, решительно зашагал к теткиной деревне.