Быстро оправившись от шока, вызванного внезапностью его действий, Саманта теперь кипела от злости. Высвободив руки и упершись ими в грудь Мэта, она попыталась высвободиться из его стальных объятий.

— Я… я не желаю с тобой говорить, — задыхаясь, прошипела она, тщетно пытаясь одолеть его хватку, но вместо этого лишь крепче прижимаясь к широкой и твердой, как скала, груди.

— Если ты не хочешь говорить, — протянул он, я найду какой-нибудь другой способ провести с тобой время, а?

— О, нет! — поспешно выкрикнула она. — Нет! Не смей… нет…

Но толку от ее протестов было мало. Голос ее оборвался, потому что Мэт стремительно наклонился и крепко прижался губами к ее губам.

Она могла сколько угодно яростно барабанить кулаками по его плечам — все было тщетно. Он не обращал ни малейшего внимания на ее действия, и было вдвойне унизительно сознавать, что завладевшие ее ртом губы действовали не с грубой, животной страстью. Напротив — они были мягкими, теплыми и нежными. Они чувственно и прихотливо ласкали ее трепетные губы, до обидного легко добиваясь немого отклика, рождая ответное возбуждение, над которым Саманта была не властна, потому что предательский жар уже разливался по ее телу.

Это несправедливо! — было ее последней, отчаянной мыслью, прежде чем она окончательно поняла, что не может сопротивляться сладкому искушению, обольстительному беззаконию его губ и языка. Несправедливо — потому что она честно сделала все, что могла, чтобы не подпускать к себе этого человека. Чтобы безжалостно изгнать его из своей жизни, из своей головы и из сердца.

И вот, выходило, что она совершенно бессильна противиться чисто физическому влечению.

Но, трепеща и сгорая в его объятиях, она точно знала, что Мэт сознательно использует именно то оружие, против которого она бессильна. Прошли уже две долгие недели с того времени, как он вот так обнимал ее в последний раз, и тщательно выстроенные бастионы рушились один за другим, оставляя ее беспомощной пленницей мощного потока страсти, что бушевал в ее жилах.

— Не обижайся, Сэм, но сегодня ты как-то взъерошенно выглядишь.

— Я бы не стала так откровенно это подчеркивать, Генри, но, вероятно, ты прав. Примерно так я себя и чувствую.

— Может, чашка кофе поможет? — спросил он, участливо глядя на бледное лицо девушки, на темные круги под глазами.

— Было бы замечательно, — кивнула Саманта и, дождавшись, пока Генри выйдет, обмякла в кресле, всей душой мечтая поспать часиков сто.

Теперь, с наступлением беременности, все усложнилось. Было непонятно, вызвано ли болезненное состояние Саманты тем, что она ждет ребенка, или же вчерашним бурным эпизодом в лимузине. Впрочем, после всего случившегося она ни на минуту не могла сомкнуть глаз.

Саманта выпила принесенный горячий кофе и большой стакан холодной воды, но, несмотря на старания, не могла втянуться в работу. Перед мысленным взором все маячили красивое лицо и стройная фигура Мэта… и каждая подробность вчерашнего эпизода.

Он дерзко захватил ее прямо на улице, средь бела дня — тут ей не в чем было себя упрекнуть. Она стала жертвой его змеиного коварства и недюжинной физической силы.

Но едва только его губы коснулись ее губ, эта «беспомощная жертва» будто впала в «амнезию», полностью позабыв, что ей положено испытывать к этому человеку лишь сильнейший гнев.

И вместо того, чтобы бороться и звать на помощь, она с такой легкостью поддалась жаркой волне эротического возбуждения, охватившей ее стиснутое в его объятиях тело. Против воли она слепо наслаждалась теплым, чувственным прикосновением его губ, явным возбуждением его сильного тела, безжалостно прижимающего ее к обитому кожей сиденью.

Вновь, как тогда, в Нью-Йорке, они оба словно потеряли рассудок. Да, все это было похоже на самое настоящее сумасшествие и недостойно цивилизованных людей.

Но сейчас-то было легко рассуждать. А тогда в душном, сжатом, каком-то нереальном пространстве, когда весь воздух словно пропитался вожделением, Саманта чувствовала себя беспомощной узницей собственной страсти.

Пульсирующие огненные волны опаляли каждую частицу ее тела, все ощущения достигли наивысшей, лихорадочной точки — это было тогда, когда он пытался расстегнуть жемчужные пуговки ее шелковой блузки, а потом в нетерпении просто выдернул тонкий шелк из-под пояса юбки и, сумев наконец дотронуться до ее мягкой обнаженной плоти, застонал от наслаждения.

— Господи… ты такая красивая! — глухо, точно сквозь пелену, пробормотал он, и этот хрипловатый звук вместе с ощущением его теплых пальцев, порхающих по ее коже, а затем упоительно сдавливающих ее груди, в конце концов довели ее до полного умопомрачения.

А самый неприятный факт состоял в том, что в тот момент ей было на все наплевать! Ее ничуть не беспокоило, что вот она, полураздетая, лежит в объятиях Мэта, на заднем сиденье лимузина, который медленно катит по многолюдным улицам Лондона.

Как она могла? Теперь при мысли об этом щеки Саманты горели от стыда и унижения. Как могла она вести себя столь недостойно, постыдно, беспутно?

Когда он принялся ласкать ее грудь, то нежные прикосновения к обнаженному телу его теплых губ и рук привели Саманту в состояние блаженного экстаза. И лишь когда его шершавый язык принялся в чувственном порыве алчно терзать ее тугой, набухший сосок, еще недавно такой мягкий и нежный, женщина вдруг резко вскрикнула от боли, и это вырвало ее из колдовского наваждения и вернуло на землю.

— Милая… что с тобой? — хрипло пробормотал он, поднимая темную голову и в тревоге глядя на лежащую в его объятиях девушку. — Я не хотел сделать тебе больно, любимая.

Саманта не слушала. Содрогаясь от стыда и отвращения к самой себе, она с силой оттолкнула его.

— Оставь меня! — задыхаясь, выкрикнула она, силясь выпрямиться на сиденье и расправить одежду, бледные щеки заливались пунцовым румянцем.

— Прости, я не имел права так забываться, — тяжело вздохнул он, сокрушенно покачав головой. — Почему-то всякий раз, как я собираюсь серьезно поговорить с тобой, это выливается у нас в какое-то любовное безумие.

— Говори за себя! — гневно выпалила Саманта, торопливо стараясь привести в порядок длинные, густые волосы, выбившиеся из узла во время жарких объятий и теперь спутанной массой лежавшие на плечах.

Он издал короткий, ехидный смешок.

— Я и говорю за себя. Но и за тебя тоже, Саманта, — протянул он и, твердой рукой ухватив ее за подбородок, повернул лицом к себе. — Танго — это ведь парный танец, не так ли?

Она попыталась отвести глаза от пристального взгляда зеленых глаз и почувствовала, как вновь вспыхивает от смущения. Ничего не поделаешь — Мэт прав. Оба они были жертвами этой необъяснимой и могущественной силы, с которой было бесполезно бороться.

— Ну, хорошо, — бросила она сквозь зубы и, дернув головой, отвернулась к окну. — Но настала пора положить конец этим танцам — раз и навсегда. Я не собираюсь пересказывать то, что произошло между нами. Мы оба и так все знаем. Мне теперь известно, ради чего ты, словно самонаводящийся снаряд, ринулся ко мне в Нью-Йорке. И если я позволила себе на время потерять голову… — Она передернула плечами. — Что ж, мне некого винить, кроме себя самой. Однако теперь глаза открылись, и комедия окончена, не так ли?

— Совершенно не так! — нетерпеливо прорычал он. — Во-первых, я не имею представления, о чем ты говоришь. Не можешь же ты думать…

Стремительно схватив сумочку и кейс, Саманта поглубже вдохнула и взглянула ему прямо в лицо.

— Ради всего святого! — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Я до смерти устала от этих игр, Мэт. Знай, тебе не о чем беспокоиться. Я вполне в состоянии подойти к делу профессионально и принять непредвзятое решение по поводу твоей проклятой компании в начавшейся тяжбе. Обещаю. Так что, пожалуйста, расслабься и оставь меня в покое, — закончила она и в тот же миг поняла, что лимузин остановился.