========== Черный ==========

Не будьте рабами сквернейших, нижеестественных страстей, ни срамных похотений, столько мерзостных пред Богом. Имя Божие напишите на сердцах ваших; непрестанно да раздается внутри вас глас: вы есте церкви Бога жива и место Святого Духа. Человек, обольщенный нечистым вожделением, подобен пред Богом бессловесным скотам, лишенным всякого сознания.

Преподобный Антоний Великий

…а прежде всего в основание должно быть положено истинное смирение, без которого нельзя победить никакого порока.

Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин (авва Херемон).

За восемь месяцев до эпилога жизни

Федя зашел в спальню, тихо прикрывая за собой дверь на балкон. Выходить курить на кухню было чертовски лень, поэтому пришлось воспользоваться хоть и запретным, но намного ближе расположенным способом. Поправив молочные шторы, Федя ласково взглянул на развороченную огромную кровать. На скомканные простыни, на валяющиеся в разных концах спальни подушки, на скинутое вниз одеяло… Но больше всего взгляд к себе притягивали два обнаженных тела. За время отсутствия Феди, его мальчики подползли друг к другу, вцепившись каждый в своего брата. Лёша закинул ногу на Антона, в то время как тот обвил крепким руками его талию и тихо сопел, уткнувшись носом братику в ключицы. Ничем не прикрытая красота.

Идеально.

Тела братьев были покрыты бардовыми, наливающимися кровью укусами — так неожиданно накатившая на братьев похоть, сравнимая лишь с голодом, свела с ума столь падких до сладкого наваждения Миранчуков. Поцелуи с Федей в губы были под строжайшим запретом. «Поцелуй смерти» — так Федя называл свою особенность. Когда дыхания переплетаются и человек вдыхает воздух Дьявола, наполненный сыростью Ада и его болью, сердце человека в мгновение прекращает свой звонкий стук. Смерть.

Поэтому они целовали друг друга, кося на Федю взгляд из-под мокрых челок, ласкали сладко тела напротив, кидая Феде обещающие улыбки, кусали друг друга, демонстрируя Феде что бы они хотели с ним сделать. Они видели, как расширялись зрачки Феди, и продолжали шептать вновь столь сладкие для него слова: «Мы грешники. Мы… Грешные…». На коже братиков можно было рассмотреть следы зубов при большом желании. Тогда, сегодня ночью, казалось, что не останови он братьев, они бы сожрали друг друга. Настолько мутным был их одурманенный взгляд, наполненный нечеловеческим голодом.

И Федя их остановил — протянул вперед руки, укладывая братиков по разные стороны от себя. Перевел всё их внимание на себя, позволив кусать, впиваясь острыми зубами в столь слабую и мягкую кожу этого тела. Но на Дьяволе любые чужеродные отметины заживают быстро. И братьям вскоре наскучила их бесполезная работа. Они, перегнувшись каждый над Федей, целовались прямо над ним. Одной рукой ласкали друг друга, второй — гладили Федин живот в обещании большего. Федя томно улыбнулся воспоминаниям, не желая возвращаться в постель, желая остаться сторонним наблюдателем столь заманчивой и многообещающей картины. Он сел прямо напротив кровати, с улыбкой наблюдая за братьями. На их лицах отражалось лишь сытое умиротворение и наслаждение крепким сном. Протянув вперед руку, Федя ласково зачесал выбившуюся прядь Антона за ухо. Парень, явно всё еще находясь во власти снов, потянулся за прикосновением, не желая лишаться привычного родного тепла. Почувствовав, что брату достается больше ласки, чем ему, Лёша сонно забурчал что-то невнятное, подползая ближе к близнецу, перекидывая через него руку, случайно сталкиваясь с ладонью Феди.

Федя не смог сдержать торжествующей улыбки.

Братья чувствовали его даже во сне, интуитивно тянулись, ощущали его присутствие. Они приняли наконец-то новых себя, были уверены в них троих, и наконец-то избавились от таких разных, но абсолютно лишних мыслей.

Миранчуки уже перестали задаваться таким поначалу мучавшим их вопросом: «А надолго ли? А если мы наскучим ему?» Ведь они впервые нашли человека, который принимал их, любил двоих так по-разному, но одинаково сильно. В Феде было все, что они когда-то давно потеряли, и всё то, что они хотели бы видеть. По началу им было сложно. Сложно впустить в так кропотливо выстроенный ими на двоих карточный домик. Ведь страх, что неожиданный, даже легкий ветерок изменчивости подует и лишит их всего, был велик. Затем, когда Федя так правильно вписался в их отношения, оказавшись столь нужным недостающим тайным пазлом, появился другой страх. Каково самому Феде принимать столь странные отношения. Они были вместе полгода, когда Федя однажды вечером показал им свои крылья. Угольно-черные, плотные, как грозовые тучи, одним своим видом они внушали страх. Они гипнотизировали своей тьмой, манили… Федя ослабил контроль над телом, вырвался из него, показал настоящего себя, зная, что братья именно те, кто смогут разглядеть, не потеряют рассудок, как обычные люди.

Федя знал…

Для него не было ничего удивительного в том, насколько братья легко приняли новость о том, кем на самом деле является их парень. Сознание особенных близнецов намного шире и более гибко. В каждых, каждых таких близнецах, течет отравленная Адом кровь. Они на подсознательном уровне уже тогда, при первой встрече, чувствовали, что вот — начало чего-то нового, глобального. И принятие истинной сущности их любовника лишь недостающая деталь в спокойствии их отношений. Казалось на первый взгляд, что ничего не изменилось. Но Федя видел — братья меняются. Братья начинают видеть мир иначе. Братья совершенно по-новому стали принимать самого Федю. Они даже не удивились, когда Федя рассказал им о том, что его друзья, те двое, что появляются слишком часто и не всегда вовремя, тоже не простые люди.

— Тьма? — Лёша нахмурился. — Та самая, первобытная?

— Да, прародительница всего того, из чего Бог смог построить ваш мир, — с улыбкой пояснил Федя.

— А Игорь? Игорь кто?

— У него много имен… Сумрак, отец грехов, Апокалипсис… Но он больше предпочитает имя «Хаос».

Федя поморщился, чувствуя, как зудят кончики пальцев, прекрасно понимая, что это значит. Но уходить не хочется. Тело фантомно горело в тех местах, которые еще ночью алели от страстных засосов; еще свежи воспоминания о жадных прикосновениях. Эта ночь была особенной. Её дыхание читалось в помутневших от похоти глазах братьев, в их животной, совершенно нечеловеческой силе, в их первобытном голоде. И сейчас хотелось лишь остаться в спальне, лечь рядом со своими мальчиками, чтобы те прижались к нему как щенки.

Но с кухни послышалось позвякивание посуды, и, тяжело вздохнув, надев на голое тело лишь спортивные штаны, Федя вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь.

— Ну и? — он облокотился на косяк, вопросительно глядя на утреннего гостя.

Игорь с хитрой ухмылкой расставлял на столе фарфоровые чашки с блюдцами:

— Отблагодарить вот пришел, — усмехнулся он Феде, оборачиваясь назад, в поисках заварочного чайника.

Прикусив губу, Федя внимательно вгляделся в светло-серую, идущую рябью сущность. Та затаилась за спиной Хаоса и едва видно покачивалась из стороны в сторону, качая в руках весы. Чаши тихонько позвякивали, касаясь друг друга и, казалось, этот звук приносит существу удовольствие.

— Ты вряд ли поймешь когда-нибудь, каково это, когда твоих детей сковывают небесные силы, пока на земле не появятся те особенные…

— Не пойму, — согласно кивнул головой Федя. — Как и ты не поймешь, что значит терять самых родных и находить их вновь.

Игорь утвердительно что-то промычал и облокотился о подоконник. Сущность тут же переместилась ближе к Феде, склоняя голову. От существа пахло так, что еще сильнее хотелось вернуться в кровать к братьям и вспомнить всё то, что они делали ночью. Но… Матово-серые кости потянулись к Феде, благодарно касаясь его щеки и вновь сущность оказывается за спиной своего отца, преданно глядя на Дьявола чернеющими безднами глазниц.

— Почти все в сборе, — дьявол подошел к Игорю, заглядывая в его глаза. — Мои мальчики как никогда сильны. Вскоре они освободят своим грехом еще одно твоё дитя…