И чего он тогда на эту вену уставился? Ну пульсирует она, бьется… А Чимиха ничего, не пульсирует — вылупился на девушку на пилоне и не мигает. Оно и понятно — первый раз малец на стриптизе, каждое мгновение старался в памяти зафиксировать. Еще и в памяти телефона попытался зафиксировать, но охрана в клубе охренела и пригрозила убить или как минимум выгнать. Пришлось затихнуть, потому что выгнать и без того было, за что.

Потом, когда распаленный Чимин тащился за Шугой по тротуару и ныл, что, если бы хён ему разрешил, и он бы подошел попросил, то девушка наверняка бы ему телефончик дала, и, возможно, вообще бы дала, Шуга так ржал, что птицы на ветках в обморок падали, во всяком случае делали вид, что вот-вот… Сам ржал, а у самого пульсирующая вена перед глазами.

Да дело даже не в вене вовсе. Ну пульсирует и пульсирует, нормальная физиология, если бы не пульсировала, Чимиха сдох бы уже давно — организм человеческий так функционирует… кажется… А дело в том, что к этой вене Шуге хотелось губами прикоснуться. Не пальцем, блядь, потрогать. И не ногтем сошкрябнуть. А губами. Ну ебанарот!

Это что, Шуга теперь пидор, что ли?

Эта мысль не давала ему уснуть еще долго. Чимихе-то чего: он увалился на диван у Шуги в студийной конуре и дрых без задних ног, периодически постанывая, переваривая вечерние впечатления. А впечатления, видать, сильно впечатлили, поскольку бугорок в штанах Чимы был очевиден. И как только Шуга категорично заявил самому себе, что он не гей и вообще всех геев он в рот ебал, как внутренний голос услужливо поддакнул что-то вроде «Ну так, а я ж о чем?» и хихикнул. И предложил протянуть руку и погладить чимин бугорок на штанах. И Шуга руку протянул, погладил. И хорошо, что Чима не проснулся.

========== Рэпмон и его вечер ==========

Больше всего! Рэпмон любит вечер больше всего, потому что в нем – больше всего того, что любит Рэпмон. В вечере больше уюта, в вечере больше душевности, в вечере больше нежных пастельных приглушенных красок. А еще вечером Мон остается в комнате наедине с Хосоком. Хосок для Мона – одна из тех вещей, на которые можно смотреть бесконечно долго. На Хосока можно смотреть, не отрывая глаз. Он всегда разный. Он меняется каждую секунду. И при этом остается прекрасным.

Мону непонятно, как можно быть таким совершенным, например, после душа? Или утром спросонок, когда волосы всклокочены, а под глазами набухли мешки отечности, потому что пиво на ночь глушить литрами, а потом еще стоять на голове, демонстрируя, что назад оно не выливается, нет, а это значит, что можно сходить еще купить, не стоило. И Намджун предупреждал Хосока об этом. Но Хосоку пофиг. Ему вообще пофиг Намджун, создается такое впечатление. Он вообще не придает значения тому, что Намджун постоянно существует в его жизни. Только вечером.

Хосок замечает Мона только вечером. Он вечером переодевается в свою широкую пижаму, которая висит на нем как-то шкодно и по-детски, он вечером подкатывается Намджуну под бочок, он вечером обсуждает с Рэпмоном сериалы и фанфики, он вечером заливисто смеется… и во все эти мгновения ему важно, что с ним рядом Намджун. И Рэпмону важно, что рядом с Хосоком именно он.

А потом приходит время сна. А Хосок не может засыпать один. У Джей-Хоупа давняя психологическая проблема – он не может спать один. Как-то в детстве в их дом ночью забрался вор. Он стоял в темноте за занавесками, дожидаясь, пока все улягутся в доме, а Хосок, внезапно проснувшийся среди ночи, молча смотрел на этого человека за занавеской и не мог ни крикнуть, ни сказать что-то, потому что горло перехватило от страха – совсем так же, как это бывает в снах, когда хочешь крикнуть, но не можешь. Попытка ограбления вышла неудачной, вора спугнула мать Хосока, которая пришла в детскую закрыть форточку, и вор, убегая, попал под машину и погиб. Но в памяти маленького Хосока навсегда отпечатался человек, стоящий за занавеской в темной спальне. И поэтому он всегда засыпал только в присутствии кого-то и только при закрытых форточках и окнах.

Намджун был единственным в группе, кто знал, какая тяжелая проблема скрывается за вечно несмеющимися глазами Джей-Хоупа. И поэтому он был нужен Хосоку, особенно по вечерам. Это было их время. И Хосок это ценил. И ценил это Намджун.

И когда приходило время сна, Намджун мог предсказать последовательность событий с точностью до секунды: Хосок проверял, закрыты ли форточки, задергивал шторы, подвигал свою кровать к кровати Намджуна, забирался под одеяло, подкатывался под бочок к Рэпмону, обнимал его руками и ногами, прилипал к нему всем своим телом и еще долго ерзал, устраиваясь поудобнее, копошился, подбирая одеяло, чтобы оно со всех сторон укрывало его, обволакивало как кокон. И когда все становилось безупречно хорошо, удобно, уютно, он на минутку замирал, наслаждаясь ощущением безопасности. Ровно минуту он так лежал, потом решительно поворачивался спиной к Намджуну, полностью отлипая от него всеми частями тела, потом нащупывал пальцами одной ноги Намджунову ступню, касался им намджуновских пальцев и, словно запитавшись от Намджуна, моментально засыпал. И в течение всей ночи он вертелся и раскидывался руками, он мог повернуться на кровати за ночь на триста шестьдесят градусов, и зарядить Намджуну ногой по весьма чувствительным местам, но главное при этом – всегда оставаться «запитанным» от Намджуна, касаться его пальцем ноги и знать: здесь Намджуни, никуда его Монстр не делся, охраняет его. Поэтому, если вдруг Рэпмону приходилось среди ночи сходить в туалет, когда он возвращался, он находил Хоупи сидящим в кровати, ожидающим его возвращения. И Намджун улыбался, потому что в эти минуты он был счастлив до больного комка в горле.

========== Сокджин и его розовая принцесса из России ==========

Ну конечно же Сокджин знал, как сейчас выглядит Нана, какой она стала, как выросла и похорошела. Ну конечно же он бывал на ее страничках в соцсетях. Но почему-то он никак не мог соотнести ту девушку с фотографий в сети с ребенком, чью ледяную ручку держал он много лет назад на похоронах. Казалось, что эта красотка, судя по всему, обожающая селки, не имеет никакого отношения к его маленькой розовой принцессе.

Переступить порог собственного дома оказалось очень сложно. Он вышел из такси, подошел к изгороди, а затем осторожно сделал шаг на газон и заглянул в окно кухни. Там было тепло. Он видел маму, отца, фигуру девушки со спины, и они смеялись. Но Джину было не до смеха. Он не просто боялся – он испытывал что-то сродни панике и ловил себя на мысли, что ему совсем не хочется ни видеть эту девушку, ни здороваться или общаться с ней. Почему-то.

И вот он уже сидит на кухне, вглядывается в ее проворные движения руками, отмечает, как капли воды блестят на ее светлой красноватой коже рук под смешливые мамины комментарии о том, что «у Сокджина диета», что «Сокджину нельзя ничего, кроме куриных грудок»… А от Наны пахнет булочками, домашней выпечкой, ванилью или чем-то еще. И, кажется, она совсем его не помнит. Во всяком случае, по ее глазам не скажешь, что в ее груди больно разливается приятная сладкая милота.

Она смеется. И Джин смеется вместе с ней. Она совсем не помнит корейского, поэтому поначалу страшно неловко. Она забывается и все время что-то лопочет по-русски, а кузина, ее двоюродная сестра по отцу, пытается это перевести. Но потом все сходятся на мысли, что общаться по-английски будет проще, потому что каждый знает его более-менее сносно. И задача существенно упрощается.

- А, ты знаешь, Нана, Сокджин-оппа у нас знаменитость, звезда. Он айдол.

И видно по глазам Наны, что ни о чем ей это не говорит, и кто такие айдолы, она не знает даже примерно. Но из вежливости она улыбается.

- Может быть Джин-оппа пригласит тебя на свой концерт? – поворачивается кузина к Джину и заглядывает ему в лицо.

- Если хочешь…. – смущается он – В эту субботу… Я попрошу у менеджеров билеты…