- Ты чего красный такой? – спрашивает Намджун, оборачиваясь. – Жарко?
Кто бы спорил – Хосок не будет. Еще как жарко.
- Свитер колется, - поясняет он неопределенно.
И Намджун решает, что ему надо воздухом подышать, и тянет его в коридор.
О том, что следовало отсидеться в гримерке, Хосок вспоминает слишком поздно. Когда навстречу ему и тянущему его за руку Намджуну появляется Джиён. Ну вот, а сказали, что не будет сегодня здесь бэнгов. Хосок уже и расслабился.
Сердце застучало, конечно. Но в этот раз как-то полегче. Может быть, потому что внутренне Хосок был к этой встрече готов. Может быть, потому что его за руку крепко держал Намджун, и его хватка еще сильнее сжалась, когда он заметил Джиёна и то, как он замедлил шаг, увидев Хосока, как повернулся и нерешительно двинулся в его направлении.
Хосок весь напрягся.
А Джиён любовался им: мальчишка был так прекрасен в этом своем уютном большом сером свитере, с этой черной шелковой лентой на шее, с этими своими непонятными розоватыми волосами. Кажется, в нем была выточена каждая линия, даже самая мелкая и незначительная. Кажется, творец и сам любовался им, когда создавал. Кажется, в том, что такая безусловная красота стоит сейчас здесь, в этом прокуренном и шумном коридоре, есть что-то неправильное, негармоничное. Но очень не хотелось, чтобы это заканчивалось.
- Привет… - хрипло сказал Джиён.
- Привет, – Хосоку далось приветствие не легче, но он лучше справился с голосом.
- Можно тебя на пару слов? – немного с вызовом поглядывая на Намджуна, слишком близко стоявшего и слишком крепко державшего за руку Хосока, спросил Джиён. – Наедине.
Хосок залился краской. Все в нем рвалось откликнуться на это приглашение Джиёна. Но Хосок понимал, что не стоит. Что то их прощание в вишнево-бархатном зале под лучом прожектора было окончательным. И если Джиён не может найти в себе смелость это признать, то должен найти такую смелость в себе Хосок.
- Прости, - сказал он глухо, и нервно оттянул черную шелковую ленту на шее. – Но мне нечего скрывать от Намджуна.
Джиён вскинул взгляд сначала на Хосока, потом перевел его на смущенного такой волшебной неожиданностью Намджуна. Прекрасные губы Дракона еле заметно задрожали. Он сглотнул нервно, вдохнул рвано и так же глухо уточнил:
- Вы вместе?
Хосок чуть откинул голову назад и посмотрел через плечо на стоявшего за ним Мона. Привычная чуть виноватая улыбка, привычные ямочки на щеках. Чуть взъерошенный, чуть покрасневший. И такой, черт, красивый в этом своем бежевом пиджаке.
И такой умный.
Потому что в ответ на вопрос Джиёна он просто молча обнимает Хосока со спины и прижимает к себе, чуть стискивая в кулаке серую пряжу свитера.
И Джиён на секунду прилипает взглядом к этим пальцам и к серым всполохам пряжи между ними и стискивает зубы сильно. Так сильно, чтобы не дать слезам в глаза хлынуть, оставить эти предательские слезы там, в горле.
А Хосок жестокий…
Или влюбленный настолько, что во влюбленности своей не замечает, как по сердцу Дракона полосует, полосует. Тем более, что сердце-то у него в руках обнаженное, беззащитное. Ему в ладони врученное на днях.
Потому что он смотрит на своего Мона… смотрит… и улыбается. А потом берет в руки лицо его и так целует, что Дракон делает невольно пару шагов назад и сам же о свои кроссовки и спотыкается. Почему он его целует? Не стесняясь стаффа, не стесняясь проходящих мимо артистов… А его, Дракона, присутствие в своей жизни скрывал всегда тщательно, чтоб ни один пиксель не просочился, чтоб даже друзья самые близкие ничего не знали и не подозревали.
Почему он ЕГО целует?
У Мона теплые и уютные губы. Это единственное, о чем думает сейчас Хосок. Теплые и уютные. Как то место, к которому подсознательно стремится каждый, в котором хочет оказаться в самые трудные и неуютные, промозглые и пронизывающие дни. Это единственное, о чем он думает. А мог бы думать об удаляющихся чуть шаркающих шагах Дракона, о выражении растерянности на его лице и о разбитом сердце, сукровица от которого, кажется, просочилась через плотную ткань футболки. Мог бы, но не думает. Он растворяется в губах Намджуна с такой готовностью, будто давно уже хотел это сделать, но почему-то медлил. Или не решался. Или просто не знал, что так можно.
И когда Намджун начинает увлекать его губы в более напористый и настойчивый поцелуй, а его самого – за поворот коридора в более темную нишу подальше от посторонних взглядов, Хосок поддается с такой готовностью, что сам от себя не ожидает такого морально-этического предательства.
Как нежно… Так нежно губ Хосока еще никто никогда не касался. Намджун целует бережно, будто хрупкое и невероятно ценное произведение искусства, касаясь легонько языком черной родинки-крапинки на губе. Но его дыхание учащается, как и дыхание Хосока, а руки уже более смело шарят по спине, шелестят подушечками пальцев о вязанные петли. И, будто понимая, что начинает терять контроль над собой и ситуацией, лидер слегка отстраняется и останавливается.
- Ты же понимаешь, что я тебя теперь не отпущу? – хрипло спрашивает он, утыкаясь губами в густую челку Хоби.
- I hope – отвечает Хоуп.
========== Чонгукки и его Золотой Тэхёнка ==========
Чонгукки дурачится.
Не то, чтобы это с ним случалось редко. Но если для Вишни это было нормальным состоянием 24/7, если для Хоби это было служебными обязанностями как Всебантаньей Надежды, то для Чонгука это было показателем высочайшего счастья и комфорта, внутреннего и внешнего. Другими словами, Чонгукки дурачился, когда его ничего не тревожило и все было хорошо.
Первое правило бантанов: когда у макнэ все хорошо, все хорошо у всех. Все улыбаются и даже не прячут улыбки, по-доброму подначивают малого и с восторгом воспринимают его дуракаваляние. И в этот раз причина как раз всем ясна. Более того, эта причина выпирает из чонгуковых штанов при каждом удобном случае.
Макнэ таскается за Тэхёном везде. Он его даже в душ одного не отпускает. Правда, оказавшись в закрытом душе, он целомудренно садится на стиралку и, уткнувшись в телефон, ждет, пока Тэхён помоется, и даже глаза стесняется на него поднять. Это Тэхёна смешит невероятно. Он подначивает макнэ как может, извивается под душем, показательно постанывает, растираясь мочалкой, высовывается из-за занавески с просьбами подать то-другое, щеголяет перед ним в набедренном полотенце… Но Чонгук держится целомудренно и непреклонно. Хотя внизу живота скручивает все до боли. Ему хочется… вот только он и сам не знает, чего. И поэтому пока он позволяет себе только поцелуи. Хотя иной раз эти поцелуи доводят обоих до такого исступления, что вот-вот все бы произошло. Но не происходит.
А потом Тэхён заболевает. И Чонгук прилипает к Тэхёну намертво, как будто вот до этого он просто на скотч был к нему приклеен, а вот сейчас – уже на суперклей. Чонгук таскается по общаге с подносом, уставленным кружками и стаканами с бульоном и лекарствами, и моська у него такая обеспокоенная, что на него смотреть смешно и страшно одновременно. Он сумасшедшую мамашу напоминает: каждые пять минут градусник Вишне сует, причем тот факт, что температура не превышает норму, его как раз не успокаивает. Почему не повышается? Это что ж, организм совсем не борется с инфекцией? И макнэ зарывается в интернет в поисках информации про иммуномодуляторы.
Ну а если уж температура (не дай бог!) поднялась на один-два градуса – тут все, разбегайтесь, бантаны. Режим скорой медицинской чонгучьей помощи активирован.
Во-первых, по общаге проносится истерический крик «А ну заткнулись все, больному нужен покой!», после чего в каждой комнате общаги происходят грандиозные разборки с непроникшимися и незаткнувшимися товарищами, сопровождающиеся реальными угрозами физической расправы. Взаимными чаще всего. Так что больной, даже если бы и хотел покоя и уснуть, вряд ли на это имеет шанс. Поэтому Ви преспокойно висит в смартфоне, хихикая с гифок и громко матерясь с фанфиков.
