Почему тогда Чимин не вскочил и не заграбастал хёна в поцелуй? А вместо этого сделал вид, что ерзает во сне, и повернулся лицом к спинке дивана. Потому что не знал, как ему реагировать. Не понимал, почему Юнги сделал это. И у него были веские основания подозревать, что в результате все это могло оказаться просто тупой шуткой хёна.

Эта мысль не давала покоя Чимину все последующие дни. А когда он решился выпить со стаффом, чтоб хоть немного избавиться от навязчивых размышлений и сомнений, случился шугин гран-бантан, и тут уж Чимин начал испытывать настолько спутанные эмоции, что злился и на весь мир, и на Шугу, и на самого себя больше всех.

Травма уха Юнги-хёна сделала Чимина по-настоящему несчастным. Спроси у него – почему он так поступил? Чимин не ответит. Скорее всего, потому что так было бы правильно. Потому что какие могут быть гейские штучки в их брутальной группе? Даже мысли такой допускать нельзя. И что Юнги-хён творит? Не покидало ощущение, что он просто шутит над Чимином, пытаясь вывести на чистую воду его голубую сущность. И все это страшно злило.

Череда выступлений без участия Шуги выматывала из Чимина всю душу. Во-первых, он чувствовал себя виноватым перед всей группой за все те заполошные корректировки, которые приходилось вносить в хореографию и вокал. Хотя благородный Шуга взял всю вину на себя, обвинил себя в злостном спотыкании об порог и нанесении особо тяжкого вреда уху об косяк, а о роли Чимина в этой ситуации даже не упомянул. Во-вторых, он ужасно, невероятно, дико скучал по Юнги. Не видеть рядом его улыбки постоянно, не находить его глаз как поддержки перед самым выходом на сцену, не хохотать над его ворчливыми подначивающими шуточками – это было катастрофой.

Дэнс-коллаб с Тэмином случился как нельзя кстати и был настоящим подарком судьбы. И в любой другой ситуации Чимин трещал бы об этом событии круглосуточно, заебывая восторгами всех, включая странствующих тараканов. Но в этот раз единственный, кому хотелось рассказать о предстоящем выступлении, о том, как Тэмин-ши хвалит его, Чимина, за успехи, как умиляется его улыбчивым глазам-щелкам и как хохочет над комментариями нетизенов к чиминовым фоткам в сети, это был Шуга. Но Шуга был вне зоны доступа.

В том, что судьба явно приложила руку к коллабу Туминов, Чимин убедился тем волнительным вечером, когда Шуга застал их с Тэмином в одной из галерей. Чимин искал своего партнера после выступления бантанов, чтобы за пределами всевидящих камер крепко обнять хёна. В результате нашел он хёна на крыше, да не одного: рядом с ним стояла девушка. Приглядевшись, Чимин узнал то самое чудо в косухе и бутсах, что подкармливал в Токио. Его глаза настолько увеличились от удивления, что Тэмин прыснул себе в рукав и сказал, что постарается в следующий раз перед совместным выступлением как следует удивить донсена, чтобы он весь танец не прятал глаза. А потом представил Чиме свою девушку.

Когда Шуга, взъерошенный и злой, ворвался в галерею и застал Туминов за разговором, Тэ как раз рассказывал свою прекрасную и печальную историю любви к этой своенравной красавице, которая идет по жизни как кошка – независимо и самостоятельно, и лишь иногда приходит погреться у огня своего человека, танцующего как бог. Прознай об этом хоть кто-то – и неизвестно, чем бы это закончилось для карьеры Тэмина. И потому он тщательно и старательно поддерживал все, даже самые бредовые пейринги, возникающие в воспаленном мозгу фанатов, был готов на любой фансервис, лишь бы иметь возможность хоть иногда, редкие дни или часы, проводить с этим вздорным и самостоятельным созданием. Тэмин говорил смущенно, а в груди у Чимина разливалось приятное и теплое чувство предчувствия, предвкушения любви. Ему хотелось, чтобы прямо здесь и сейчас появился Шуга, и Чимин бы обязательно его поцеловал.

И Шуга появился. И Чимин поцеловал.

========== Хосок и его Королевская кобра. ==========

If you - BigBang

Хосок воспринимает новость о том, что ему нужно будет принять участие в закрытом мероприятии одному, вполне спокойно. В последнее время юным талантливым танцором интересовались многие, и предложения об участии в проектах сыпались одно за другим, и частенько приходилось встречаться с представителями рекламных компаний на различных закрытых вечеринках. Так что неожиданной такая новость для Хосока не была. Он только уточнил, как ему одеться, облегченно вздохнул, услышав, что на сей раз обойдется без фрака и бабочки.

Высокий и тонкий, гибкий и невероятно красивый, он вышел из здания в элегантном песочном пальто поверх черной рубашки и черных джинсов, шейный платок подчеркивал нежную, тонкую, такую правильную линию подбородка. Глаза смотрели строго из-под отросшей челки.

- Куда мы едем, хён? – спросил он по дороге, вынимая наушник из уха.

Менеджер протянул ему листок с адресом.

Хоби повертел его в руках и вернул. Ни о чем ему этот адрес не говорил. Он устало разглядывал улицы, а в ушах звенела совсем незнакомая и нелюбимая музыка, которая рандомно попала в его наушники. С подземной парковки высотного здания они вошли в лифт, поднялись на какой-то этаж, а затем вышли в широкий просторный холл.

Мужчина в строгом костюме подошел, поклонился и пригласил Хосока следовать за ним.

Все было как-то странно.

Хосок почувствовал холодок где-то под ребрами, нехорошее предчувствие чего-то опасного или как минимум непонятного пробиралось к сердцу. Он обернулся. Менеджер не следовал за ним, его задержали у лифта. Значит, наверное, он подойдет позже. Вошли в высокие черные стеклянные двери, оказались в еще одном холле поменьше – вполне обычный лакшери-интерьер, без особых вычурностей, но и без…

…взгляд Хоупи наткнулся на висящий на стене портрет… Со стены смотрели на него до боли знакомые и незабываемые глаза, которые Хоби знал и в минуты ярости, и в минуты неконтролируемого веселья, но ярче всего он запомнил их помутившимися от страсти.

- О, Боже, неееет… - застонал Хосок и повернулся было к двери. Но тут щелкнула и приоткрылась дверь, ведущая в соседнюю комнату, словно приглашая войти. Хосок колебался. Он знал, понимал, что нужно уйти. Но чувствовал себя жертвой королевской кобры, загипнотизированной вот этим взглядом со стены. Ему хотелось войти. Стоило признаться самому себе. И если погибнуть там, за этой дверью, то погибнуть. Но войти обязательно.

И он, конечно же, вошел.

Овальный зал, обитый вишневым бархатом. У одной стены – полукруглая сцена. На сцене – одинокая стойка с микрофоном. И прожектор, на этот микрофон направленный. Посреди зала в полумраке столик, два стула. На столике вино и фрукты. А вместо свечи замысловатая лампа с тлеющим внутри огоньком.

- Свидание, значит? – вслух произнес Хосок, набравшись вдруг откуда-то взявшейся смелости. – Ладно.

Он прошел к столику и сел, озираясь в поисках хозяина.

Пискнул микрофон и знакомый голос полился из колонок, пробираясь прямо к сердцу Хоби, сминая на своем пути все самообладание.

- Я хочу сегодня спеть для тебя. – Голос помолчал. – Все песни, которые я писал для тебя. И о тебе.

Сердце Хосока забилось так, что он побоялся, что его стук помешает ему услышать следующие слова.

- Я спою их так, как они были написаны.

И Дракон, тонкий, хрупкий, сверкающий всей своей чешуей Дракон, в белой шелковой рубашке и черных джинсах, невероятно элегантный и какой-то трогательный до невозможности, вышел на маленькую сцену.

Хосок забыл, как дышать. И при первых звуках гитарных струн он даже поперхнулся, поняв, что за песня сейчас зазвучит.

Знаменитое вступление бэнговской «If you»… Эта песня была написана для него? Для маленького, скромного, ничего не значащего Хосока?

Из колонок зазвучали совсем другие слова. И с каждым новым словом мурашки покрывали его кожу под рубашкой.

«Погасло солнце мое…

Его скрыло на закате воронье…

И даже имя его

Не поранит, не напомнит сердцу ничего».