Она умолкает, и ее голос и целый мир затихают в трепете ночи, небо темнеет и становится синего цвета, который даже темнее, чем глаза Дэрила. Теперь Рик думает о нем, думает, как сияла его прекрасная аура в самый первый день, когда он его увидел, а потом думает, как сильно он изменился. Потому что Рик не единственный, кто повернул жизнь на сто восемьдесят градусов. Дэрил над ним той ночью, когда в его глазах горело пламя шести лет на Земле, когда его вены только начало наполнять понимание того, что все вокруг серо, когда он прекратил делить все на черное и белое, - вот Дэрил, которого любит Рик. Теперь между ними существует нечто еще более тяжелое и прочное, чем в тот первый раз, когда они поцеловались прямо на ступенях крыльца, в первый раз, когда они занимались любовью и Рик потерял голову под ним. Теперь они соединены, связаны узлами, которые никогда не развяжутся, потому что они наконец-то понимают друг друга, до них наконец-то дошло. Дэрилу потребовалось вдохнуть Ад, а Рику выдохнуть Рай, чтобы прийти к этому, но у них получилось. Рик смотрит на север, туда, где, как он знает, ждет Дэрил, и Дэрилу не нужно быть непосредственно рядом, чтобы он знал это. И чтобы знал, что Дэрил точно так же это чувствует. Они теперь единое целое, две стороны одной монеты с переплетенными пальцами, которые никогда не разожмутся. Рик закрывает глаза и впитывает все это, ощущает сильные руки Дэрила вокруг своей талии, мягкое прикосновение его крыльев на коже Рика, его дыхание, щекочущее его ухо. Помоги ей, сказал бы Дэрил. Забудь о нас с тобой. Но помоги ей. Это же Мэгги. Помоги ей исцелиться.

И Рик так и делает. Он тянется за рукой Мэгги и отнимает ее от ее губ. Она вздыхает и роняет и вторую руку, раскрывается, стоя перед могилой. Рик сжимает ее ладонь и говорит, очень мягко, - Тогда плачь.

Все начинается медленно, как закат, у которого нет реального начала и реального конца. В одно мгновение щеки Мэгги сухие, какими они были сорок лет, а в следующее она плачет, ее голос постепенно догоняет слезы, стекающие из ее глаз. Она продолжает стоять, как каменная, так долго, как Рик не мог бы себе и представить, но потом, нехотя, как последний осенний лист, отпускающий ветку, она падает. Рик перехватывает ее за талию и наклоняет, опускает ее на землю перед могилой ее брата и сам падает вместе с ней, но поддерживает ее все это время. Высвобождение переходит в рыдания, глубокие звуки, рожденные для этого леса, для неистовства ночного неба, на котором все еще не видно звезд. Она кричит, эмоции вырываются из нее волнами, а слезы текут, как вода, прорвавшая плотину и обрушившаяся вниз. Слишком поздно, опоздав на сорок лет и девять жизней, но она пришла к этому, наконец-то, и Рик тому свидетель, единственный свидетель, как и все это время.

Она склоняется над его коленями, позволяет волосам закрыть ее лицо, а телу неконтролируемо сотрясаться. Рик слушает всем своим естеством, словно пластинка, которая впитывает каждое рыдание и жалобный стон ее тела. Потому что это, даже это, священно, это нечто, что должно быть замечено, что-то, перед чем нужно благоговеть. Это нечто, для чего он был создан, к чему он двигался все это время.

Когда появляется Полярная звезда, Мэгги тоже встает, поднимает голову и принимается вытирать следы мощи своего освобождения. Рик оставляет ее на минуту в покое, а потом напоминает ей шепотом, который прорывается через неукротимую ярость ее слез, - Это не твой брат. – Мэгги кивает и ее губы дрожат, но она кивает снова, словно, чтобы избавиться от этого. – Его здесь нет. Никого из них здесь нет. Все, что здесь лежит, - это кости, а мы, Мэгги, ты и я… мы не кости. Мы не можем ими быть. Мы живые существа. Мы существа, которые в состоянии оставаться на ногах, продолжать идти. Мы можем вернуться, уйти от этого, от всего этого. И ничто, слышишь меня, ничто нас не остановит. Не остановят ни они, ни мы сами.

Рик берет ее руки в свои и поддерживает ее, сидя на траве рядом с ней. Она все еще в человеческом обличье, и он тоже, но эта ночь не создана для людей. Шорохи деревьев, подобные шипению, над их головами, и звуки тварей, извивающихся во тьме, не созданы для смертных, не созданы для тех, кем они были раньше.

Так что Рик отпускает себя, позволяет крыльям раскрыться во тьме, позволяет хвосту изогнуться к звездам. Здесь его место. Он император этого, а Мэгги – императрица, и момент здесь, сейчас, принадлежит им – а не пепел, не пыль, не выщербленные и расколотые камни. – Будь со мной, Мэгги, - умоляет ее Рик. – Не покидай меня одного в этом мире. Перед тобой есть два пути, и ты знаешь, что лишь один из них ведет вперед. Та глупая маленькая девочка, она сделала столько ошибок, но она привела тебя сюда. Как тот глупый маленький мальчик привел меня. Привел меня к Дэрилу и привел тебя ко мне. Мы сами привели себя сюда, и не забывай об этом никогда. Тебе нужно их отпустить. Ты должна, хоть раз в жизни, пожить ради себя, а не ради них.

- Как мне это сделать? – спрашивает Мэгги, ее голос звучит так потерянно и тихо, его звуки так душераздирающе искренни.

- Так же легко, как мы начали это, - говорит ей Рик. – Это просто, как пара слов. – Он сжимает ее ладонь и понимает, наконец, со вспышкой света в душе, с силой дверей, распахивающихся в кристальный утренний воздух, что ему нужно сделать. – Повторяй за мной. – Он делает вдох. – Отис.

Мэгги зажмуривается и выжимает последние слезинки, а потом молниеносно кивает и сжимает его ладонь, подобно молитве, подобно искуплению. Ее тело переливается в демонское обличье, ее короткие рога, ее сильные и мощные крылья. – Отис, - выдыхает она, и трава колышется на ветру ради нее.

- Аннетт, - говорит Рик.

- Аннетт. – Она склоняет голову к нему, прижимается лбом к его рукам.

- Бет.

- Бет. – Ее голос подобен гулкому крику совы.

- Хершел.

- Хершел. – Ее тело раскачивается взад –вперед, выдавливая слова из самой души.

- Шон.

- Шон.

- Патриция, - наконец говорит Рик.

- Патриция.

И мир замирает, беззвучный и темный. Звезды над ними загораются крошечными точками света, а луна поднимается выше над склоном, на котором лежит кладбище. Мэгги медленно приподнимается, выпрямляет спину и садится, и Рик уже видит, какой вес упал с ее сердца, словно кожа ее старого тела, которую она скинула и оставила здесь, рядом с остальными мертвецами.

Вокруг них оживает лес, сперва просыпается ветер, потом сверчки, вдалеке тихо ухает филин.

- Со мной все будет хорошо, - говорит ему Мэгги, а потом сжимает его руки и выпускает. – С нами все будет хорошо.

- Ага, - Рик улыбается, думая о Джудит, и Дэриле, и Мерле, которые ждут их, думает о семье, которую они создали из ничего, из пыли пяти ветхих жизней. – Будет.

Мэгги моргает и опускает глаза на пояс Рика, ее глаза распахиваются, и для Рика это становится первой подсказкой, еще до того, как на них обоих начинает литься свет, намного менее яркий, чем раньше, приглушенный серебристо-серый. Рик хмурится и больше ему ни на что не хватает времени, потому что Мэгги выдыхает, - Нимб, - и Рик резко переводит взгляд вниз. А там, у него за поясом, красуется нимб Дэрила, снова сияющий и гладкий, как полированный металл. Только вместо золотого теперь он мягкого металлического серебристо-черного цвета, похожего на гематит, сделанный из хрупкого пепла, каким он был раньше, но теперь твердый и сияющий по всей поверхности, зовущий его домой.

Рик вытаскивает нимб из-за пояса и быстро подносит к глазам. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, и пытается подобрать слова, чтобы выразить, что он чувствует, но Мэгги опережает его. Она хватает его за плечи и впивается ногтями. – Чего ты ждешь, тупой кретин? – говорит она ему. – Лети. Лети. Отправляйся домой. Отправляйся домой, к нему.

- Но ты…

- Да нахер меня, - говорит ему Мэгги. – Со мной все в порядке. У меня все лучше, чем когда-либо было. Но клянусь Кэрол, если ты не полетишь домой прямо сейчас, сию секунду, я разобью костяшки о твои зубы, и тогда ни один из нас не будет в порядке.