Мы с Пахой выходим на улицу — перед четвёртой перерыв в сорок минут, так что можно прогуляться и перекусить, и тут же невдалеке от главного входа видим компанию Ильи вокруг своего предводителя. Он стоит ко мне спиной, с туго затянутыми волосами, в обычных джинсах и куртке, обняв рядом стоящего черноволосого парня, рассказывает им что-то, а они, как всегда, ржут и преданно заглядывают ему в глаза.

Мы с Пашкой останавливаемся позади них, девчонка из свиты с густо подведёнными чёрным глазами и длинной косой чёлкой кивает в нашу сторону, и Фролов медленно поворачивается к нам, всё так же обнимая своего собеседника. Синяка на его скуле не видно, ровный тон наложен по всему лицу, глаза, как всегда, накрашены, а мимика не выдаёт ни одной эмоции.

Он молча смотрит на меня какое-то время, потом его губы дёргаются в подобие улыбки, он поворачивается к черноволосому парню, кладёт руку ему на затылок и, всё так же, не отводя от меня глаз и не закрывая их, целует его в открытый рот, проталкивая внутрь язык. Я тут же отворачиваюсь, толкая онемевшего от этой картины Пашку в плечо:

— Пошли отсюда.

Мальцев приходит в себя и идёт следом. За нашими спинами слышится смех и какие-то ну очень умные замечания, но я не прислушиваюсь, мне посрать, внутри меня закипает гнев от этой выходки Фролова, но кто я такой, чтобы указывать ему, что делать. А он, наверняка, этим показательным выступлением в добровольной программе хотел донести до меня что-то, и, мне кажется, я даже знаю, что именно.

========== Часть 18 ==========

С чего я вообще решил, что проведённая ночь в одной постели с Фроловым что-то изменит в наших отношениях? Это всё равно что случайно заночевать на вокзале и надеяться потом, что все окружавшие тебя в этот момент люди вдруг ни с того ни с сего заделаются твоими друзьями.

Илья вёл себя так, будто вообще ничего не было между нами, он был всегда рядом со своей свитой, а на общие пары приходил после того, как лекция уже начиналась, и после окончания занятия исчезал сразу же за преподавателем.

У меня не было никакой возможности поговорить с ним, он пресекал эти возможности на корню. Пару раз я видел, как в конце учебного дня он уезжал на всё той же тачке всё с тем же мужиком, который смотрел на него так же, как и подданные его свиты.

Я тоже старался по минимуму попадаться Фролову на глаза, понимая, что нифига из этой истории не выйдет, а навязываться и терять гордость, бегая за ним — до этого я ещё не так глубоко пал в собственных глазах.

Поэтому я ничего не предпринимал, всё, что я мог сделать — я сделал, если ему не нужны никакие продвижки в этой теме, то вряд ли он дождётся, если вообще ждёт, что я у него в ногах валяться буду.

Очень редко я ловил на себе странные взгляды Фролова, совсем непонятные мне, как будто я снова не оправдывал его ожидания. Ну да, точно, он же королева этого мира, все ниц должны падать при его появлении, он привык, что его добиваются, умоляют его, чтобы он просто хотя бы скривился в чью-то сторону.

Я усмехаюсь от этой мысли, нет, Илья, я не буду тебя умолять: или мы будем на равных, или мы не будем никак. Тешить свое непревзойдённое эго ты можешь и с другими, в таком статусе в твою коллекцию я не попаду.

— Слушай, — Мальцев толкает меня локтем. Я недовольно кошусь на него, идёт очень серьёзная пара и разговаривать совсем некогда, но это же Паха, если ему приспичило, то он будет говорить даже перед угрозой расстрела. — Я тут пытался пробить великую художницу Фролову, ну посмотреть, что она ещё там намазала за свою жизнь. И знаешь что?

— Что? — сквозь зубы шиплю я.

— А ничего! Поисковик вообще ничего не выдал. Нет никакой художницы Фроловой. Не, ну есть, конечно, но другие… не она.

— Она, может, под псевдонимом пишет, — ещё тише шепчу я. — Ты по картине пробить попробуй. Залей в поисковик.

— А, точно, — хлопает по лбу Паха, — и как я не догадался.

— Молодые люди, — на нас недовольно смотрит Антон Георгиевич Геращенко, профессор, народный артист России, и ещё хрен знает сколько статусов у него, ведущий у нас курс режиссуры игрового фильма. — Вы, может, продолжите ваш увлекательнейший диалог вне стен этой аудитории и позволите мне говорить для тех, кому это интересно?

— Простите, — мы с Пахой даже отодвигаемся друг от друга, чтобы Геращенко точно увидел, что мы раскаиваемся.

На перерыве он роется в своем телефоне и восхищённо присвистывает:

— Ну нихуя себе!

— Что там? — оборачиваюсь я к нему, а он в немом охуе протягивает мне телефон.

— Ты был прав. Она — Анна Голденберг. И ты сейчас охренеешь.

Я беру телефон и смотрю на открывшуюся галерею картинок. Слово охренеешь тут совсем не подходит. Да, есть просто картины, где на сюрреалистическом фоне летают какие-то существа с человеческими головами, и вообще происходит какая-то непонятная херь, но в основном, на большинстве картин — он.

Если совсем не знать Илью Фролова, не встречаться с ним в жизни, то даже и не догадаешься, даже и не заподозришь, что то, что открывается почти на всех изображениях — вовсе не девочка. Картин очень много, и возраст Ильи на них тоже меняется. На самых ранних ему лет пять, а потом по нарастающей. И везде он с длинными волосами, одежда на нём разная, но ничего такого, что бы хоть как-то намекало на то, что это мальчик.

По мере взросления наряды становятся всё откровеннее, а в заключение идёт практически обнажёнка и тут уже насчёт половой принадлежности трудно ошибиться.

Правда, возраст на картинах обрывается где-то лет с семнадцати, так что можно предположить, что «Ангел» был одним из последних творений сумасшедшей мамаши.

Кстати, «Демон» тут тоже имеется, и это настолько выбивает из реальности, что невозможно отвести от него глаз. Такой же тёмный фон, как и на «Ангеле». А из темноты, выдвигается обнажённое тело, опустившееся на одно колено и с протянутой вперёд рукой. Глаза смотрят тебе в самую душу, словно предлагая: «Идём со мной. Тебе понравится!». Кроваво-красные губы приоткрыты, изогнуты в насмешливой улыбке. Шею перетягивает кожаный ошейник с острыми шипами и тянущейся куда-то вверх цепью. За спиной чёрные крылья, сливающиеся с тёмным фоном самой картины, но чернота их перекрывает темноту фона. А сама картина пропитана таким желанием, что подгибаются ноги.

Я кликаю на эту картину, и нас выносит на сайт самой художницы. Пашка тихо охает:

— Ты посмотри, за сколько это купили. Если она все картины с ним за такие бабки продаёт, то я просто восхищаюсь её находчивостью.

— Я представляю, кто это покупает, — с раздражением говорю я, не в силах оторваться от «Демона».

— Кто-кто, ясно кто — богатые извращенцы, — с явным удовольствием констатирует Паха. — А вот и сама звезда на горизонте.

Я поворачиваю голову: по коридору идёт Фролов со своими друзьями, в обнимку с тем самым черноволосым парнем, который, проходя мимо нас, смотрит на меня, улыбается и внезапно подмигивает. Я, преодолевая внутреннее сопротивление, окликаю Фролова:

— Илья, подожди.

— Отъебись, — тут же, не глядя на меня, бросает он и поворачивается к идущему следом розоволосому Витеньке. — Смотайся в кафетерий за минералкой.

Витенька, осчастливленный таким вниманием, чуть ли не хвостом метёт, с радостью несясь исполнять приказание своего божества, а Фролов наклоняется к своему спутнику и что-то шепчет ему на ухо. Тот оглядывается на меня и снова улыбается.

Мальцев с брезгливостью смотрит вслед удаляющейся процессии:

— Цирк уехал, клоуны сбежали. Забей ты на него уже.

Я усмехаюсь — если бы мог это сделать, какой замечательной стала бы моя жизнь. Встречался бы с Викой, поженились бы, детишек нарожали — тьфу, бля.

Ближе к вечеру Паха снова зависает у операторов, а я жду его в коридоре. Вот за что люблю наш универ, что не появляется тут желание свинтить сразу же после пар, в основном тут учатся люди, которым интересно то, что они выбрали своей специальностью. Так что постоянно кто-то крутится в учебных аудиториях, звукари сидят за пультами, операторы по уши в своих программах, что и не вытащишь, актёры в фойе разыгрывают целые спектакли, готовясь к очередному тренингу. Замолкает универ только к позднему вечеру, и то некоторых приходится выводить чуть ли не с охраной, а они умоляют позволить им тут заночевать.