— А что, для веселья нужен повод?

Мальцев недоверчиво косится на меня:

— Что-то непохоже, что ты тут веселишься. Что случилось-то? И что у тебя с лицом?

Хм, действительно, а что у меня с лицом? Я не уверен, что ты, друг мой Мальцев, хочешь на самом деле узнать, а что с моим лицом. Пашка же хмурится всё больше:

— Ты подрался, что ли, с кем? Почему меня не позвал?

Ещё смешнее. Я представляю этот тройничок с участием Мальцева, хочется даже улыбнуться, но губы болезненно протестуют против этого движения, поэтому я ограничиваюсь тем, что хмыкаю.

Пашка присаживается рядом со мной и пытливо заглядывает мне в глаза:

— Не хочешь рассказывать?

— Почему же, — я с грустью смотрю на пустую бутылку. — Я могу тебе много чего рассказать. Например, то, почему я отчислился из Томского университета.

— Ну, ты говорил, что у тебя там отношения с кем-то не сложились, — неуверенно начинает Пашка.

— Не совсем так. Не то чтобы не сложились, а как раз чересчур хорошо сложились. Всё хорошо у меня там было, меня всё устраивало, пока у нас не начался первый проект. И меня поставили в пару с одним парнем, его звали Ренат. Он был такой невысокий, изящный и милый, как девочка, со смуглой кожей и почти чёрными глазами.

Я говорю и смотрю при этом в пол, потому что почти знаю, какое сейчас выражение на лице Мальцева. Но он молчит, поэтому я продолжаю:

— Он на меня так смотрел, что я терялся просто под его взглядом. Было в нём какое-то немое обожание, что у меня сердце начинало стучать, когда он появлялся. И он при каждом удобном случае старался коснуться меня. А потом, мы как-то засиделись до самой ночи, а мне до нашей общаги ехать было через весь город, и он предложил мне остаться у себя. И когда я пошёл в душ перед сном, он зашёл ко мне и просто встал передо мной на колени. Меня такая паника охватила тогда, что я ломанулся от него, как конь по кукурузе, на ходу натягивая свои шмотки. Я даже не помню, как добрался до общаги, я не помню, как прошла та ночь.

А на следующий день я уже пробивал варианты перевода — мне повезло, места были, слишком больших трудностей не возникло. Пока решал дела с документами, я прятался от него с мастерством федерального агента под прикрытием, я так больше его и не видел. Потом я уехал, думая, что это случайная фигня, в которую я по глупости вляпался, всего лишь случайность, и такого в моей жизни больше не произойдёт. Но как выяснилось, от судьбы убежать очень трудно, а людям свойственно вляпываться почему-то в одно и то же дерьмо.

— Егор, — в глазах Пашки сейчас такое понимание этой ситуации, что мне становится жутко. — Ты что, запал на Фролова?

— Похоже на то, — я с досадой пинаю надоевшую уже пустую бутылку к противоположной стене и теперь уже в упор смотрю на Мальцева. — Если хочешь, можешь уйти сейчас. Дверь там.

========== Часть 13 ==========

Пашка молчит, сидит рядом со мной и смотрит на свои руки. Потом резко поднимается и идёт к входной двери.

Ну, вот и всё, прощай, друг Мальцев. Я даже обижаться на тебя не буду, о какой дружбе может идти речь, если твой друг так гнусно спидорасился. Не слышу, как закрылась входная дверь, и понимаю, что Пашка не захлопнул её, а просто прикрыл, но вставать сейчас нет никаких сил, мне плевать, потом, позже, я встану — что может произойти за это время.

Закрываю глаза — я даже не знаю, чего больше мне хочется, плакать или смеяться — первый признак приближающейся истерики. И всё же обидно, что Мальцев, даже не раздумывая, вот так взял и перечеркнул нашу дружбу. Столько лет плечо к плечу против всех неприятностей, и ведь чего только не было, и никогда не было такого, чтобы один из нас испугался и сделал вид, что его не касаются чужие проблемы.

Блядь, вся жизнь покатилась по одному месту.

— Ты живой тут ещё? — преувеличенно бодрый голос и стук по столу возвращают меня в мою квартиру.

Я открываю глаза: Паха выкладывает из пакета две бутылки водки и оглядывается в поисках стаканов.

— Закусить найдётся чем?

— В холодильнике посмотри, — я пожимаю плечами и гляжу на Пашку как на ещё одно чудо света.

— Что ты меня разглядываешь, как в первый раз увидел? — Мальцев роется в холодильнике. — Так, это фигня, есть колбаса, сыр, ну можно, если припрёт… О, — радостно восклицает он, — есть груши. Будем бухать по-интеллигентному. Вечер перестаёт быть томным.

— Я думал, ты совсем ушёл, — у меня слёзы подкатывают к горлу, вот же сука, становлюсь сентиментальным, как баба, а ведь только раз отсосал.

Чудесное превращение мужика в сопливую героиню не менее сопливых романов.

Пашка смотрит на меня как на умалишённого:

— В смысле ушёл? Куда ушёл? — тут его осеняет. — А-а-а, ты думал, что я теперь застремаюсь с тобой дружить? Вот ты еблан. Да мне посрать, с кем ты там трахаться хочешь, хоть с самим Валуевым, хоть с орангутангом в зоопарке. Мне, конечно, жутко не по себе сейчас, но если ты думал, что я тупо побегу искать себе новых друзей, то ты нифига меня не знаешь, Егора. А вот набухаться надо, потому что моя нервная система сейчас очень жёстко пострадала.

Я хмыкаю — знал бы ты, Паха, как пострадала сегодня моя нервная система. На душе становится легче, а Мальцев снова сидит рядом со мной на полу с двумя стаканами и бутылкой водки, рядом пакет с грушами, а мы — два интеллигентных бомжа — проводим детальный анализ моей никчёмной жизни.

— И что? Что у тебя с ним? — Пашка пытливо смотрит на меня, пытаясь скрыть смущение от своего нахального вопроса.

— У меня с ним хуйня какая-то, — снова не глядя на друга, отвечаю я.

— Рассказывай, — хмурится Мальцев, наполняет стаканы и, не дожидаясь меня, залпом выпивает свой.

— Прямо всё рассказывать? — усмехаясь, уточняю я.

— А что, дофига всего накопилось? — Пашка такой серьёзный сейчас, будто он доктор, а у него на приёме тяжелобольной, практически умирающий пациент.

— Дофига, не дофига, а я не уверен, что тебе надо это знать, — скептически отвечаю я.

— Вот и проверим, стоило мне это знать или нет, — твёрдо отвечает Паха и повторяет: — Рассказывай.

Я поджимаю губы и говорю: про случай в кинотеатре, с которого всё началось, про эти чёртовы киносъёмки, где всё стало закручиваться ещё туже, про поцелуй и приватный сеанс в ночном клубе, где я вконец потерял голову, и, наконец, про сегодняшний день, когда я сбрендил настолько, что позволил опустить себя добровольно и с удовольствием.

По мере моего рассказа глаза Мальцева постепенно превращаются из просто охреневших в глаза «а-ля волк какает», он сидит, не отрываясь глядя в одну точку в противоположной стене.

Потом в одном рывке поднимается с пола, шатаясь, идёт к своему рюкзаку, роется в нём и выуживает на свет божий мятую пачку сигарет. Прикуривает одну, я смотрю на него, а у него руки трясутся. Пашка отходит к окну, затягивается, поперхнувшись, долго и надрывно кашляет, потом поворачивается ко мне и выдаёт:

— Я ему рожу набью.

Тут уже моя очередь изумлённо пялиться на Мальцева, как на невиданного зверя.

Пашка Мальцев, которого разозлить по-настоящему — это как напрячься надо, который так не любит конфликты, что старается любую неловкость обратить в шутку, вот этот Пашка Мальцев сейчас смотрит на меня, а у него щёки краснеют от злости, а из глаз вот-вот полыхнёт пламенем.

— Он что себе, сука, возомнил. Царь горы, мать его, — Паха глухо матерится сквозь зубы и снова берётся за бутылку.

Я молча наблюдаю за его телодвижениями и жду дальнейшего развития этого невиданного шоу.

— Ты зачем ему это позволил?

Я обхватываю руками голову и устало смотрю на друга:

— Я не знаю, на меня какое-то затмение нашло. Как под гипнозом, я сам себе не хозяин был.

— Пиздец, — констатирует Мальцев. — А люди ещё удивлялись, как это Михей, такой гомофоб, что ебать, вдруг сам просил Фролова дать ему за щеку. Блядь. Я хуею с этого цирка. Нет, я всё-таки набью ему рожу. Во-первых, ты не Михей, чтобы с тобой вот так, а во-вторых, он не королева Англии.