И Артит сдался. Он увереннее провёл руками по натренированной спине, притягивая юношу ближе — ещё ближе, заставляя их соприкоснуться влажными животами, подрагивая от смутных отголосков удовольствия, внезапно сосредоточившихся где-то глубоко внутри, там, где Конгфоб был с ним единым целым.

Ощущения — новые, непривычные и трепетные. Обеспокоенный и оттого крайне чуткий Нонг не спешил шевелиться, лишь целовал его, опираясь на вытянутые руки, — влажно, медленно и глубоко, до мушек перед глазами, до полной потери разума.

Первокурсник всё так же не двигался, и вскоре окончательно растворившийся в ощущениях Артит перестал замечать дискомфорт. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что, возможно, анестетик в смазке начал действовать. Но теперь на смену неудобствам пришли иные ощущения: опаляющий жар тела Конгфоба, который был горячим, как печка; приятная, тянущая боль в собственной эрекции, с каждым новым поцелуем становящейся всё твёрже. Сладкая боль. Несравненная.

Когда ещё через минуту застывший истуканом младший так и не начал двигаться, Пи внезапно прошибло истерическим смехом:

— Конг! Конг, серьёзно, мы так и будем до самого утра…

Как неожиданно, точно по неслышному сигналу, Сутхилак положил ладонь на его член и провёл по нему вверх длинным плавным движением, синхронно с этим столь же плавно проникая в тело наставника до упора.

Артит запрокинул голову, из глотки его вырвалось громкое: «Ааах!», совершенно непристойное и звонкое. Он моргнул: перед невидящим взором всё расплывалось, единственное, что смог выхватить деморализованный юноша — коварную, знакомую улыбку Нонга, нависшего над ним и с упоением всматривающегося в его искажённое удовольствием лицо.

— Конг… — слабо произнёс Пи и в следующую секунду почувствовал, как тот, качнув бёдрами, медленно вышел из него, но только лишь для того, чтобы вновь втолкнуться внутрь — мягко, неспешно, но непостижимо сильно.

— Хаах! — снова вырвалось из горла, и Артит зажмурился, пытаясь справиться со стыдом. Лицо было таким красным, что на глазах выступили слёзы.

Он не понимал, что происходит. До этого момента суровый лидер инженеров был свято убеждён в своей сдержанности, но почему-то движения младшего словно бы выбивали их него эти непристойные звуки.

Где-то внутри Конг задевал ту самую точку, и ощущения от этого были настолько сокрушительными, что тело его реагировало на действия возлюбленного совершенно бесстыдно, чутко и не советуясь с разумом.

Он просто не мог это контролировать. Всякий раз, когда Нонг оказывался глубоко внутри, парень судорожно сжимал его бока дрожащими коленями, пытаясь удержать себя на краю, не дать вырваться этим ужасным, постыдным звукам… И всякий раз проигрывал, и откидывал голову, пытаясь уцепиться за что-нибудь хотя бы взором. Но перед глазами был лишь белый потолок и лицо любимого — невыразимо красивого, нервно закусывающего губы, чтобы продержаться чуть дольше.

Артит не знал, сколько продолжалась эта несравненная пытка удовольствием. Ему казалось, что из него буквально вытрахали душу: тело выгибалось против всякой воли, из приоткрытого рта доносились всхлипы, стоны, просьбы, даже ругательства. Поэтическая смесь из «гад!», «твою мать!» и «ещё!» сливалась в единый поток и отскакивала от тактично молчащих стен его комнаты.

Почему-то именно в эту минуту в опустевшей голове наставника мелькнула неоформленная мысль, что когда-то давно, кажется, он читал сказку или рассказ, или что-то подобное про мальчика, потерявшего голос. Ни во что осмысленное эти обрывочные воспоминания не складывались, но ассоциация прочно закрепилась в мозгу.

Сейчас Пи’Артит был мальчиком, который потерял голос. Голос жил отдельно от него — временами охриплый, временами срывающийся, выше обычного на тон, проникновенный и совершенно ему не принадлежащий.

Наверное, это и есть полное растворение. Неважно в чём — в воде, в воздухе, в космосе, в человеке… Когда ты распыляешься на атомы и исчезаешь — медленно, всецело, безвозвратно. Юноша был эфемерным ничем, клубком из импульсов, восторга и дрожи. И оттого казалось таким естественным таять, словно долька масла на раскалённой сковороде, шипеть и плавиться, чтобы в следующую секунду не выдержать, взорваться, окропляя всё вокруг. Превратиться в столп опаляющего пламени — и пылать, пылать, пылать… Долго и мучительно, исторгая из глубин тела хриплые крики, вцепляясь побелевшими пальцами в чьи-то смутно знакомые загорелые плечи, ловить губами алые губы и напиваться поцелуем жадно, бесстыже, как заплутавший в пустыне странник.

— Я люблю тебя, — слышалось откуда-то из другой вселенной, взрывая всё внутри восторгом и болью. — Люблю, люблю, люблю… Как же невыносимо ты прекрасен…

Артит медленно открыл глаза. Перед мутным взором плясали белые пятна, сосредоточиться хоть на чём-то не получалось от слова «совсем». Краем сознания он уловил, что Конг плавно выскользнул из него и теперь нежно сцеловывает что-то с его подбородка, шеи, плеч…

Парень заторможено провёл онемевшей рукой по своему животу и груди, смазывая капельки семени. Он… кончил?

— Перевернись, — шёпотом попросил его младший, и Пи, ничего не соображая, покорно развернулся, укладываясь на живот.

Простынь под ним была такой мокрой, что хоть выжимай. Полуопавший член мазал по ней перламутром, но выброшенный из реальности наставник не мог даже внятно поразмыслить об этом. Наверное, надо смутиться. Прикрыть обнажённое тело, посмотреть, наконец, закончил ли Конг, сказать что-то…

Но додумать юноша так и не сумел — нежные руки осторожно приподняли его за бёдра, горячие пальцы плавно развели в стороны ноги, и парень выгнулся в одной из самых неприличных поз, какую только мог себе вообразить.

Он ощутил лёгкие поцелуи на тыльной стороне шеи, на выпирающих позвонках и дугах лопаток и тихо застонал, ещё не до конца отойдя от оргазма. Дрожащие ватные руки пришлось вытянуть вверх, где неожиданно обнаружилась измятая подушка, в которую парень тут же вцепился пальцами и уткнулся пылающим лицом.

— Восхитительный, — опалил чувственный шёпот его порозовевшее ухо. — Любимый. Желанный. Один в целом свете…

Отчего-то хотелось зареветь. Эмоций внутри было бесконечно много — они сметали одна другую, заставляли раздразнённое тело подаваться навстречу этим губам, рукам, голосу… Где-то сзади Конгфоб подтянул его бёдра повыше, заставив опереться на грудную клетку и локти, и в следующий момент Артит почувствовал, как он снова входит в него.

Юноша изогнулся дугой, вскинул подбородок, припухшие губы раскрылись в беззвучном «О!», а невидящий взор упёрся в спинку кровати. На этот раз темп был другой — Сутхилак входил сильно, глубоко, выходя почти полностью. Голос снова вырвался из глотки отрывистым высоким «Ааах!» и почти тут же сорвался на всхлип.

Это было слишком мощно. Ройнапат опасался, что его организм попросту не выдержит такого количества ощущений. Он чувствовал себя натянутым до предела, внутри не затухало пламя, и парень искренне решил, что к концу их близости просто осыплется на постель горсткой пепла.

А в следующий момент низ живота скрутило сладким спазмом. Ватное сознание вопило, что не может быть такого, что он кончил буквально две минуты назад, но телу было плевать на разумные доводы: его протряхнуло дрожью, Артит отчаянно вцепился в подушку и с силой прикусил её край. Он кончал долго, сухо, мучительно, совершенно потеряв связь с реальностью. Ноги обессилено подогнулись, юноша вытянул ступню, пытаясь зацепиться поджавшимися пальцами хоть за что-нибудь, смутно отметив, что Конгфоб навалился на него всем телом и теперь движется быстро, коротко, так же тихо постанывая от наслаждения.

Вокруг стопы обвилось что-то тонкое и холодное, и во время последнего судорожного толчка Ройнапат содрогнулся, тем самым нечаянно выдёргивая наушники из затерявшегося в ворохе одеял телефона. Комнату наполнило неожиданно громкое и проникновенное гитарное соло, а сиплый голос Роджера Уотерса прокричал: