Он не мог сказать, как много времени провел в ее компании, но, должно быть, несколько часов. Он поднялся на ноги и запахнул грязные полы кимоно.
– Любовь моя, сему недостойному пора идти, вот что. Помни, что он скучает по тебе, каждый день. – На прощание он с нежностью погладил ее надгробие. Потом выпрямился и повернул лицо к ветру, наслаждаясь тем, как он смахнул длинные пряди с его лица.
Хорошо. Освежающе.
К сожалению, приятные ощущения продлились недолго. Как только он вернулся на улицы в центре города, то сразу почувствовал, что за ним наблюдают. И не было в том ничего удивительного: люди опять смотрели на него. Неважно, что он надевал, как убирал волосы, как по-девичьи выглядел, люди все равно его замечали. Хуже, того, они его запоминали. Его бросающиеся в глаза волосы привлекали внимание, и, скорее чаще, чем нет, людские глаза искали его лицо, словно в поисках шрама.
И хотя сейчас ему пришлось бы приложить усилия, чтобы во время своих коротких вылазок найти проблемы на свою голову, которые могли бы окончиться насилием, похоже, беда была неизбежна, и это было лишь вопросом времени.
Слухи о Баттосае больше не были пустыми разговорами или преувеличенными сказками. Нет, здесь, в столице, все знали, что чудовище по имени хитокири Баттосай бродит по улицам города. Волосы, окрашенные в цвет крови его жертв, глаза желтые, как у зверя, меч быстрый, как молния, один удар, который срубает пять жертв сразу – Баттосай на самом деле был худшим из худших, монстром, настолько страшным, что люди видели его только тогда, когда уже были приговорены им к смерти.
Кеншин понимал по большей части, откуда взялось это описание. За исключением желтых глаз. Это ставило его в тупик. Его глаза были странными и бледными, нездорового голубоватого оттенка… фиалкового? Вроде того. Этот цвет он видел в летних цветах и иногда в женской одежде, но никогда у людей. Странно и тревожно было то, что цвет отличался от того, какой фигурировал в слухах. Чем же вдохновилась это выдумка?
Даже Макото и Хидеёси гадали на эту тему не однажды и потратили много времени, придумывая разные сумасшедшие теории о происхождении этой легенды. Как обычно, идеи Макото варьировались от глупых до смешных, как и теория, что «божественная скорость» Кеншина это что-то, связанное с магией, и глаза его меняют цвет в зависимости от того, использует он эту самую магию или нет. Кеншин едва сдержал недоверчивое хмыканье, когда услышал это предположение.
Одна из теорий Хидеёси оказалась довольно правдоподобной.
– В основном мы работаем по ночам, и люди ходят с фонарями, которые дают желтый свет. Он хорошо отражается в твоих бледных глазах и делает их почти желтыми.
Это имело смысл. Он, конечно, не носил с собой зеркало, чтобы это проверить, но, по крайней мере, этот вариант был достаточно правдоподобным.
И, конечно, более реалистичным, чем идея Макото, что он использовал магию, или распространенный слух о том, что лунный свет раскрывает истинную демоническую сущность Баттосая.
Кеншин тихо вздохнул, пытаясь морально подготовиться к той тираде, которую ему придется выслушать, как только вернется в гостиницу. Макото непременно начнет комментировать его выбор одежды и тот факт, что он ушел один…
Как по заказу, лицо Макото высунулось из двери гостиницы.
– Милашка! Что это на тебе надето!? Не пойми меня неправильно, ты выглядишь очень мило, но… но… это же не ты! Ты же огонь и нежность, опасность и красота, слившиеся воедино! А твои волосы! Ты не должен так завязывать волосы! Как насчет того, чтобы я помог тебе расчесать их, привести в порядок? Я только рад помочь! Какая прекрасная идея, не так ли, милашка? И почему ты ушел один? Я так скучал, ожидая тебя, и мне совершенно нечем было заняться, кроме как надоедать Хидеёси! Кроме того, я хочу выяснить, что ты делаешь, когда уходишь один, одетый в это кимоно, с цветами в руках. Может… О, нет, нет, у тебя не может быть женщины на стороне! Или, может, ты уже занят, и поэтому я недостаточно хорош для тебя? О нет, не говори мне! Это невозможно!
– Успокойся, Макото. – Урчащий голос Хидеёси прорезал бессвязный бред Макото. – Дай Химуре-сану немного места, хотя бы чтобы дышать, ладно?
Кеншин облегченно выдохнул, наблюдая, как Хидеёси ухватил Макото за ворот кимоно и вернул чрезмерно увлекающегося юношу назад. Кеншин слегка кивнул ему в знак благодарности и прошел мимо них обоих, направляясь наверх, чтобы переодеться. Он оценил вмешательство Хидеёси. После одиночества на кладбище выслушивать и выносить трескотню весельчака было особенно трудно.
К сожалению, он знал, что это не продлится долго.
Сегодня был редкий день, когда он, как и остальные люди в его группе, были свободны. Накамура не смог найти для него ни одного поручения, что говорило о величине того тупика, в котором они оказались вместе с Бакуфу.
Обе стороны выжидали, чем окончится политическая борьба при Императорском дворе. Для обычных солдат это означало отсрочку от боевых действий. Конечно, всегда был шанс, что дела пойдут катастрофическим образом, и их помощь понадобится, но сегодня это казалось далеким от возможного.
На данный момент делать было нечего.
Кеншин не мог не чувствовать беспокойство. Он ничего не имел против людей своего подразделения, даже Хидеёси или Макото, но они находились взаперти много месяцев, играя в азартные игры и пересказывая друг другу истории и анекдоты, и это становилось… не скучным, не совсем, но… просто война продолжалась уже так долго, что Кеншин чувствовал, что встретился со всеми ее участниками, с обеих сторон. Даже лица людей Бакуфу были ему знакомы.
И война все не заканчивалась.
Разумеется, как он сказал Томоэ, он знал, что Ишин Шиши наконец добились прогресса. Он занимался охраной Кацуры-сана по несколько часов каждую неделю, так что был в курсе всех успехов, которые были достигнуты за последние несколько месяцев. Восставшие войска продвигались к столице, вооруженные западным оружием. Он несколько месяцев помогал переправлять оружие в столицу, на случай, если им прикажут атаковать город, когда война перейдет из теневой в открытую.
Но несмотря на то, что он знал, какой прогресс достигнут, на самом деле он не чувствовал, что происходят хоть какие-нибудь изменения.
Что хорошего все эти сражения и убийства принесли простым людям?
Кеншин начинал опасаться, что ответ был – ничего.
Однако он дал слово, что будет до конца сражаться в этой безумной войне. Дал слово Кацуре-сану.
И он сражался. Убивал. Ночь за ночью, пока рушились его убеждения, пока он нес груз своей вины, которая грозила поглотить его полностью, часть за частью.
Остальные бойцы его подразделения, похоже, не разделяли его проблем. Их настроение было весьма приподнятым. Даже «малыш» подразделения, двадцатилетний Хидеёси научился сражаться так же, как лучшие из них, и был способен ощутить радость от своих достижений в бою. Макото тоже доказал свою ценность.
Так что Кеншин оказался единственным, кто больше не видел в этом смысла.
Может, потому, что он просто сражался дольше их всех.
Может, он просто постарел.
Ему было всего восемнадцать, меньше всех в их подразделении, но он чувствовал себя древним.
Люди не поняли, что он на самом деле моложе Хидеёси на два года. Даже Макото этого не понял. Он все еще думал, что Кеншину примерно столько же, сколько и ему – двадцать два или двадцать три. Это заблуждение служило источником развлечения для Кеншина, своего рода игрой, чтобы отвлечь внимание и привести весельчака к неправильным выводам.
Правда, он был не единственным, кто говорил неправду, и все еще был вынужден отвечать на прямые вопросы, но это не означало, что он не мог выбирать, какую правду говорить, а какую нет. К тому же любая неприятность, которую он мог доставить весельчаку, была полностью оправданной.
– Я умираю! – громко объявил Макото. – Умираю, просто дохну от скуки! Хидеёси, милашка, вы должны помочь мне! Вы же не хотите, чтобы я умер, правда?!
