– Никогда не отнимать жизнь? – усмехнулся кузнец. – Какие красивые слова для убийцы. Что ты будешь делать, когда наступит этот день?
Кеншин наклонил голову так, чтобы почувствовать слабое тепло зимнего солнца, но не удосужился открыть глаза.
– Сей недостойный не знает, что будет делать. У него нет никаких других навыков, кроме кендзюцу, и сказать по правде, он в душе мечник. Но он дал обет. Меч убийцы… Сей недостойный не хочет другого в тот день.
Когда Кеншин повернулся к Араи-сану, тот смотрел на него очень задумчиво.
А потом вдруг настоящая теплая улыбка расцвела на грубоватом лице кузнеца.
– Ну ладно, поживем – увидим. Прежде, чем настанет этот день, будет еще много битв. Но, Химура, давай выясним, что мы все-таки можем сделать с твоей зубочисткой.
Это предложение озадачило.
Все годы, что он знал самого лучшего кузнеца Ишин Шиши, этот человек был сдержанным и довольно грубым в своих словах и манерах. Этот мужчина никогда не любил его, не колеблясь, высказывал свое пренебрежение и ни разу не предложил сделать больше, чем требовалось. И даже тогда большинство их дискуссий сводилось к тому, что Араи-сан упрекал его за плохой уход за мечом.
Но после этого разговора Араи-сан впервые охотно предложил свою помощь. Он подумал над проблемой Кеншина, а затем наконец переоборудовал его меч другой рукоятью, более длинной, чем обычно, но более легкой, чтобы не сбивать баланс.
Если быть абсолютно честным, Кеншин не знал, что и думать. Араи-сан считался среди кузнецов кем-то вроде еретика, потому что придумал множество необычных, даже жестоких, мечей, которые никак не соответствовали тому, что подразумевалось под искусством меча.
До Кеншина доходили слухи, что нынешний убийца Чоушуу, человек по имени Шишио, использовал один из клинков Араи, причем совершенно мифический. Слухи утверждали, что он может вызывать огонь.
Однако несмотря на все сомнения, у Кеншина не заняло много времени привыкание к новой рукояти. На самом деле он быстро понял задумку Араи-сана. Это небольшое изменение было далеко от идеального решения, поскольку не меняло того факта, что меч был слишком легким для него. И неудивительно, ведь первоначально катана предназначалась ребенку. Но теперь, с парой дюймов дополнительной длины, половина проблем, о которых он даже не подозревал доселе, больше не была проблемой.
И именно это почему-то дало понять Кеншину, что он действительно вырос, повзрослел. Он никогда не станет рослым мужчиной, это правда, но он мужчина, и телом, и душой.
В первый день Нового года Кеншин снова был возле ее могилы. Он снова был одет в это дурацкое кимоно, но на этот раз поверх него он надел одни из своих серых хакама, для тепла. Утро было холодным. Вода в ведрах замерзла, мороз сковал землю. Снега еще не покрыли низины, но горы уже укутало белой траурной пеленой.
Кеншин ненавидел зиму.
Сегодня, ровно два года назад… Томоэ ушла в тот проклятый лес, чтобы умереть там, на снегу.
Ему казалось, что это произошло вчера.
И ничего, абсолютно ничего не изменилось с того дня, сколько бы он ни убивал. Повстанцев по-прежнему преследовали как врагов законного правительства. Он по-прежнему работал телохранителем и защищал людей на миссиях.
Кеншин привык разговаривать с ней. Она стала его единственным доверенным лицом. Не было никого, кого он мог бы назвать другом, не с кем ему было поговорить.
– Любовь моя, ты простила сего недостойного, ты писала, что он должен выжить, должен продолжать борьбу, потому что это правильно. Но как может эта безумная война быть правильной? Она не заканчивается. И этот… сей недостойный так устал. Иногда он чувствует себя выжатой тряпкой. У него нет ничего, кроме убийства. В его снах нет ничего, кроме страданий и ужаса, и каждую ночь они заканчиваются твоим последним вздохом. Дни наполнены пустотой, криками, запахом крови, которая цепляется к нему, как туман. У него не осталось ничего. – Его глаза непроизвольно закрылись. Кеншин пытался выровнять дыхание, но что-то сжимало его горло. Он сжал руки в хакама, жестко сглотнул и прошептал. – Это никогда не закончится. Никогда. Сей недостойный… я… О, Томоэ, любовь моя, я так скучаю по тебе. Если бы ты была со мной, я бы смог справиться. Но я один, совсем один, и мне так тяжело…
Он резко вдохнул, а потом так же резко выдохнул.
– Томоэ, я люблю тебя. Пожалуйста! Пожалуйста… мне так жаль…
И он сломался. Он упал на землю, уткнувшись лбом в нее, обхватив себя руками, не видя ничего и чувствуя только запах холодной земли на ее могиле. Тяжесть в груди стала почти невыносимой, но он не мог плакать.
В нем не осталось больше слез.
Только пустота.
– В последнее время ты выглядишь утомленным, сильнее, чем раньше.
Кеншин посмотрел на Кацуру-сана, идущего рядом, и нахмурился. Его лидер выглядел опустошенным. Он заметно сутулился, тени залегли под его глазами. Кеншин никогда не видел его таким утомленным и измотанным.
Но сейчас все были в таком состоянии.
– Сей недостойный… устал от убийств, – признался Кеншин. – Революция казалась настолько близкой и возможной прошлым летом, но сейчас… кажется, что ничего и не произошло.
Кацура-сан устало вздохнул.
– Ситуация очень сложная, и мне понятна твоя усталость. Есинобу застал нас врасплох, оказавшись коварным и способным политиком. Однако не все поддерживают его реформы. Даже среди сторонников Бакуфу есть недовольные.
– То есть надежда есть? – спросил Кеншин.
– И да и нет. – Кацура-сан покачал головой. – Правительство почти банкрот, а западники усиливают давление. Даже самые невежественные начинают понимать, что мы должны объединиться против них. Однако многие расценивают наш бунт как ослабление страны. И что еще хуже, сейчас некоторые наши ярые сторонники и сам Император Комэй, кажется, склоняются к поддержке реформ сёгуна.
Эти слова прозвучали как предсказание их гибели, и сердце Кеншина упало.
– Значит, все было зря.
Кацура-сан не ответил. Его левая рука сжалась в кулак до побелевших костяшек, его ки начала угрожающе завихряться. Молчание повисло между ними.
Они шли по тихой тенистой улочке, направляясь к безопасному месту, где уже неделю гостил Кацура-сан. Холода загнали людей в дома, и этой темной ночью вокруг не было ни души. Новый год был всего две недели назад, и впервые за несколько недель Кеншина позвали сопровождать Кацуру-сана на встречу с руководством Сацумы. Оказалось, что помимо прочих трудностей, между повстанцами случилось несколько междоусобных стычек. Независимо от их усилий, независимо от попыток заставить самураев сотрудничать, стало очевидным, что люди Сацумы и Чоушуу не ладят.
Они должны бороться вместе, и все это знали.
Объединение людей нижних чинов на благо общего дела казалось отличной идеей в теории, однако на практике заставить заклятых врагов действовать сообща было не так просто. Так что было решено, что отряды Чоушуу и Сацумы будут действовать отдельно.
– С Накамурой были проблемы? – нарушил молчание Кацура-сан.
– О… эм… не то чтобы… – Кеншин начал заикаться, отводя глаза. Его проблемы с непосредственным начальником не приводили к насилию, но этот человек начал смелее выражать свою неприязнь. В последние пару месяцев жалование Кеншину задерживали. Когда все остальные получали свои деньги, Накамура делал удивленный вид, заявляя, что денег при нем больше нет, и Кеншину приходилось ждать.
В довершение ко всему, у Накамуры вошло в привычку собственноручно отбирать для Кеншина самые трудоемкие задания, предварительно убедившись, что они приходятся на самые неудобные часы. Мелкая неприятность, которую, однако, заметили все в гостинице. Может, кто-то и стал бы протестовать или довел бы информацию до более высоких чинов, но факт был в том, что Кеншин был способен выполнять эти миссии, и Накамура был вправе поручать их ему.
Так что у него не было возможности нормально выспаться и приходилось спать урывками, при малейшей возможности. Что же касается оплаты, он достаточно долго обходился малым. Кроме работы, у него не было ничего. У него не было ни друзей, ни любовницы, ни семьи… и не было никаких желаний, так что все его жалование так и оседало в его кошельке мертвым грузом.
