Через пару дней головные боли и жжение в мышцах угасли сами по себе. Все это из-за чрезмерного использования ки – вот так. Это Кеншин мог и не спрашивать у врача. К тому же, что может сделать врач? Ничего. Несмотря на то, что применение ки было известно мечникам, ее никто, кроме Кеншина, не использовал внутренне, и врач ничем не мог помочь ему в этом вопросе. Нет, лучшее, что ему остается, воздержаться от использования ки во время выздоровления, если в этом не было абсолютной необходимости.
Кеншин, наконец, начал понимать, что стал чрезмерно зависимым от использования ки. Он прекрасно мог сражаться без нее, и лучше, чем большинство людей. Правда, он был не самым быстрым и сильным. Он мал ростом, его короткие руки ограничивали размах, его естественная скорость была далека от таких гениев, как Окита Соджи, но он все еще был проворным, и его стиль оставался твердым и неповторимым. Честно говоря, в большинстве боев он мог вообще обойтись без использования ки. Так что, если он окажется на грани чрезмерного использования ки, то легко может обойтись и без нее.
Это был ценный урок – тот, который был нужен, если быть абсолютно честным с самим собой.
К сожалению, усиление напряженности с Бакуфу и спешная подготовка к предстоящей войне сделали невозможным отпуск по болезни. Так что всего через два дня Кеншин вернулся к обязанностям телохранителя, присутствуя на встречах в качестве изысканного инструмента угрозы Кацуры-сана остальным. Пока он держал свою раненую руку вне досягаемости для чужих взглядов, закрывая ее наручем, никто не проявил осведомленности, и репутация хитокири Баттосая как непобедимого воина не была запятнана. Было не очень комфортно сидеть там, когда все мышцы ныли от перенапряжения с ки, сломанные ребра пронзало болью при малейшем движении, свежие раны и ушибы натирало тонкими бинтами, но он старался не показывать своего дискомфорта, мысленно отрешаясь от него. В этом он тоже преуспел.
К тому же, охранять встречи лучше, чем сидеть в гостинице. Лучше так, на самом деле. В конце концов, когда каждый изо всех сил готовился к войне, он своей неудачей взял и сделал себя практически бесполезным.
Наконец в начале пятого месяца Бакуфу начали наступление на Чоушуу.
Пора действовать.
Кеншин и Кацура-сан поехали в Осаку и оттуда отплыли в Хаги. В столице они уже сделали все, что могли, и теперь Кацуре-сану было необходимо помочь в подготовке обороны и убедиться, что все идет так, как было запланировано.
Что же касается Кеншина…
– Кеншин, военные корабли Бакуфу это ключ. Если мы сможем захватить их, Бакуфу потеряет кураж. Ты предоставишь свою силу в противостоянии им?
Это на самом деле был не вопрос. Кацура-сан знал, каким будет его решение, знал, чем он готов пожертвовать. Они оба знали, сколько поставлено на эту битву.
Так что Кеншин кивнул, и обсуждать этот вопрос больше не было необходимости.
Путешествие на корабле было новым для Кеншина. Он раньше никогда не был на море, и даже если это продлится всего несколько дней, он нашел, что такое путешествие гораздо приятнее, чем езда верхом, хотя бы потому, что ему не пришлось тревожить свои раны так сильно. Сказать по правде, если бы ему пришлось выбирать, то он предпочел бы сломать ребро, чем снова выбить руку. Кости было достаточно просто зафиксировать и сохранять в покое, но руки… кто знал, что жить с одной рукой так чертовски досадно. Из-за его травмы даже самые обычные действия стали проблематичными – еда, одевание, купание, не говоря уже о поездке верхом с одной рукой. К тому же, несмотря на все его усилия, сустав большого пальца жестоко болел при малейшей провокации.
Кеншин был приятно удивлен, когда понял, что его не укачивает. Это стало огромным облегчением. Особенно после того, как ему пришлось наблюдать, как некоторые из людей, путешествующих в Чоушуу вместе с ними, время от времени блюют через перила и всю ночь жалобно стонут. Что такого в постоянной качке корабля? Почему она так плохо влияет на людей? Она не была настолько плоха. Кеншин даже выполнял на палубе ката по несколько раз за день, стараясь привыкнуть к движущейся поверхности под ногами. Он даже наслаждался вызовом, который она бросала ему. Хотя, признаться, он мог бы обойтись и без аудитории. Ну кому может быть интересно, как кто-то выполняет базовые упражнения с мечом? Ведь мечи не так уж редко встречаются. Каждый самурай носит их и умеет, по крайней мере, элементарно, владеть ими.
Или они все смотрят на него?
Кеншин раздраженно хмурился и натягивал ее шаль повыше, чтобы получше скрыть шрам. Шаль это единственное, что он взял с собой в дорогу и держал при себе все время. Он слышал, как другие люди комментировали ее цвет и прекрасную цветочную вышивку, говоря, что такая одежда делает его женственным, но какое это имело значение? Шаль была одной из самых ценных ее вещей, и должна использоваться. Она успокаивала его. И если Чоушуу проиграют эту войну, и он умрет – вполне реальный исход, поскольку силы врага были подавляюще превосходящими, и было много событий, которые могли бы пойти вразрез с их планами – он хотел бы иметь ее шаль с собой, когда придет это время.
Она умерла с ней.
Ее кровь пропитала эту вещь, и даже сейчас пятна напоминали ему о его неудачах.
Да, умереть с этой шалью на шее… это уместно.
Не то чтобы Кеншин собирался умереть – но к этому нужно быть готовым, вот и все. К тому же, все самураи, идя в бой, уже считали себя мертвыми, во всяком случае, он так слышал. На самом деле бусидо не имело для него особого смысла. Он не был самураем, никогда не был. Но он знал наизусть большую часть их философии, этикета, манер. Как мог он не знать этого? Он играл эту роль и жил исключительно среди касты воинов несколько лет, встречался с людьми и слушал их разговоры. Эти три года с повстанцами на самом деле изменили его.
Этим летом ему будет семнадцать.
Странная мысль.
Возвращаясь в Хаги с Кацурой-саном, он в некотором роде возвращался в единственный дом, который когда-либо знал.
Именно в Чоушуу он провел годы юности с Мастером. Это было единственное постоянное место с тех пор, как болезнь забрала его семью, а он был продан сутенеру. Что сейчас делает Мастер? Пишет стихи? Пьет саке? Сохраняет верность принципам Хитен Мицуруги?
Оперевшись на поручни судна, Кеншин нахмурился своим мыслям. Сказать по правде, лишь отчасти верно, что он из Чоушуу.
Даже сейчас он не имел ни малейшего понятия о том, где родился. В детстве названия не имели для него никакого смысла. Из того, что он помнил о своей семье и маленькой деревушке на склоне горы, она могла быть где-то в Японии. Ну, по крайней мере, где-то на юго-западе. Караван торговцев не мог идти долго, и он помнил, что они должны были отправиться в один из районов развлечений, то есть в Киото, Осаку или в Эдо. Может, ему стоит потратить время, чтобы найти ответы на свои вопросы, когда все закончится? То есть, если он выживет, чтобы увидеть, как революция становится реальностью. Было бы неплохо помолиться за семью и предков на Обон Мацури, хотя бы один раз.
Да, я должен это сделать, решил Кеншин и поднял лицо, чтобы встретиться с освежающим ветерком с океана. Море было огромным, неизвестным, почти устрашающим, но были в нем красота и тайна.
Он улыбнулся.
Хорошо быть живым.
На следующий день они прибыли в гавань Хаги, где Такасуги-сан и его правая рука, Ямагата-сан, ждали их с четырьмя лошадьми. Такасуги-сан выглядел удивительно бледным и худым, почти болезненным.
Увидев друга, Кацура-сан нахмурился.
Как и Кеншин.
Однако мужчина был бодр и столь же энергичен, как всегда, когда обратился к ним.
– Кидо-сан! Я рад, что ты наконец-то здесь. – Он усмехнулся и повернулся к Кеншину. – Химура-сан, давно не виделись! Я почти не узнал тебя, мальчик. Ты так вырос!
Кеншин в замешательстве заморгал. Вырос? Кто? Он такой же коротышка, как и раньше, разве нет? Но опять же, прошло уже три года с тех пор, как он в последний раз виделся с Такасуги-саном. Этого времени достаточно, чтобы измениться, даже если сам он этого не заметил. К счастью, от него не ожидали ответа, и его неловкое молчание никто не прокомментировал. Вместо этого Такасуги-сан и Кацура-сан вскочили на лошадей и начали живой разговор.
