Да уж, с моими приключениями – мне ли не знать! Но я всё-таки сделал несколько глотков из бутылки, и мне стало заметно лучше. Голова перестала быть такой тяжёлой, и даже появились силы на то, чтобы попытаться поверить – всё как-нибудь да устроится. Ну, или хотя бы на то, что прямо сейчас мне никуда не нужно бежать, кого-то спасать, и что несметные полчища, собранные Одином для последнего похода, как-нибудь перетопчутся без меня. Ну, хотя бы с полчасика. А я пока пройдусь, подышу воздухом и подумаю, авось что-нибудь да придумается. У кого как, а у меня мыслительный процесс протекает не сверху, то есть в голове, как у всех нормальных людей, а снизу, то есть в ногах… и ничего неприличного думать тут не стоит. Поэтому, распрощавшись с Шурфом, я вышел из Резиценции и просто пошёл куда глаза глядят.

Расцветающее утро давало начало новому дню. Открывались лавки и магазины, откуда-то вкусно пахло свежей выпечкой, ванилью, корицей и ещё чем-то неуловимым. Ехо. Мой Ехо. Я любил этот город. Любил ли? Я снова задумался. Та странная формула любви, которая пришла мне в голову в «Свете Саллари»… Обходился же я как-то без Ехо? Да, и довольно долго. И ничего – выжил. Три года. Три совершенно чумных и страшных года, когда я думал, что вот-вот свихнусь или покончу с собой. И если бы не Шурф… Как он смог? Как он пробрался в мои сны?

Эти его серые глаза, так близко, так невозможно, запредельно близко – настолько, что невозможно дышать. Моё сердце замерло, потом сделало какой-то немыслимый кульбит и зашлось в быстром ритме, едва я подумал об этом. Да о чём, чёрт возьми? Дорогуша, давай ты не будешь прятать голову в песок, а? Да-да, в тот самый песок нескончаемой пустыни, по которой сейчас бредёт Один вместе со своей неисчислимой армией. Шурф поцеловал тебя.

А, Грешные магистры! Шурф. Шурф-Шурф… Кто ты? Друг? Брат? Вечный наставник? Коллега? Родной и близкий? Лю-би-мый?

Как так может быть? Как может статься в одночасье?

Я шёл и шёл, шёл по этому городу…

Мои ноги утопали в песке, я шёл сквозь пустыню. Моя армия, позвякивая доспехами, шла следом за мной. Неисчислимая громада. Куда мы шли? Зачем? Сражаться? Умирать?

– Локи, – позвал я. Мой крик разнёсся по всей пустыне.

– Да слышу я, слышу, не надо так орать, – он всё ещё был птицей и сел мне на сгиб локтя.

Я стряхнул его – вот ещё, нашёл на ком прокатиться.

– Ладно-ладно, – сказал Локи, становясь человеком, – можно было бы и поаккуратнее меня стряхнуть.

– Ты любил кого-нибудь, Локи? – спросил я в лоб.

– Лю-би-и-ил? – он нарочито протянул это слово и возвёл глаза к серому небу. – А это как, Один?

– Я не знаю. Это ты умеешь отвечать вопросом на вопрос, да так, что становится не по себе. Хитёр.

– Да, хитёр, – он согласно кивнул. – Самая изощрённая ложь, Один – это строгая дозировка правды.

Я задумался. Да, пожалуй, так и есть.

– Сколько нам идти, Локи? Ты ведь знаешь. Мои воины бессмертны, они не нуждаются ни во сне, ни в пище, они неутомимы, но я просто хочу знать – сколько?

– Ты и так знаешь, Один. Столько, сколько ты захочешь. Пока вопрос для тебя будет оставаться вопросом – ты будешь идти. Над тобой будут меняться рассветы и закаты, ты будешь брести по этим пескам столько, сколько сможешь оставаться без ответа. Но не обманывай себя: твой ответ может настигнуть тебя там, где ты меньше всего этого ждёшь. Нельзя играть в прятки с судьбой. Она становится немилосердной к тому, кто бегает от неё.

– Ты любил кого-нибудь, Локи? – снова спросил я, почти не слушая, что он там бормочет про судьбу. – Любил?

– Нет, – ответил он и засмеялся, снова становясь птицей.

Он покружил немного над моим войском:

– И тебе вовсе не обязательно так орать, когда ты хочешь поговорить со мной, достаточно мысленно сказать: «Хочу увидеть Локи».

Я открыл глаза и увидел, что стою на мосту Кулугуа Меночи. Как я здесь оказался – понятия не имею. Но теперь я точно знал, с кем хочу встретиться. Я сел на каменные ступени, привалился боком к нагретой солнцем ограде. «Я хочу увидеться с Лойсо».

Я так давно не произносил этих слов. Мне казалось что и он, и я стали, как – бы это сказать – слишком самодостаточными, будто бы мы отдали и взяли друг у друга всё, что могли, и нам больше незачем и не о чём говорить. А вот поди ж ты. Судьба. Да, судьба решает всё по-своему. Я не стану убегать, потому что – как сказал и Локи, и Шурф – судьба всё равно настигнет. Рано или поздно, так или иначе. Так почему бы не сейчас?

– Макс? – Лойсо был явно удивлён. – Не могу сказать, что я не рад этой встрече, просто не ожидал. Хотя о чём это я? От вас, Вершителей, можно ожидать вообще чего угодно. Зачем я тебе? Чего ты хочешь?

Я пожал плечами:

– Понятия не имею.

Мы сидели на летней террасе какого-то кафе, дул лёгкий ветерок, обдавая жаром, в этом месте почему-то было немилосердно жарко, почти как в той тюрьме, в которую Джуффин заточил изворотливого пройдоху Лойсо. Или даже ещё жарче.

– У вас ностальгия по невыносимому жару? – ехидно спросил я, ощущая, что медленно, но верно испекаюсь под этим палящим солнцем, а ветерок – это так, небольшое послабление.

– Не поверишь, но это место выбрал ты, а не я, – смеясь, ответил мне самый страшный магистр былых времён, – я здесь тоже впервые, так что это, видимо, твоя ностальгия, а не моя. Но скажу откровенно, мне здесь всё-таки терпимее, чем тебе.

– Это, наверно, для того, чтобы я не задавал слишком много вопросов, – ухмыльнулся я. Да, судьба умеет настоять на своём. – Тогда я попытаюсь уложиться в те несколько минут, которые смогу выдержать на этом солнцепёке. Лойсо, вы кого-нибудь любили?

– Я? – он расхохотался. – Макс, ты меня умиляешь. Ты пришёл спросить меня о том, любил ли я кого-то? Меня? О любви?

Он смотрел на меня, как на юродивого.

– Я могу тебе рассказать о ненависти. Много. Очень много, – теперь он разглядывал меня с изрядной долей любопытства. – Но о любви?

– Да, именно вас, – сказал я, вытирая пот со лба. – Нельзя так отчаянно ненавидеть, если никогда не любил. Ведь самые бесстрашные воины получаются из самых трусливых мальчиков. Вы сами это сказали однажды.

– Именно так, Макс, и я повторюсь: из самых трусливых, а не из самых любящих и любимых, – он пододвинул ко мне стакан с каким-то напитком. – Ненависть помогает победить страх, это правда. Но любовь?

Я жадно, в три глотка выпил, даже не задумываясь о том, случится ли со мной что-то или нет от этого иномирного питья.

– И всё-таки? – снова спросил я, понимая, что продержусь тут ещё совсем недолго, после чего испекусь окончательно, и меня можно будет подавать к столу.

– Я не знаю, Макс, – он смотрел на меня совершенно серьёзно, его стальной взгляд проникал в самую глубину моего существа, и мне захотелось съёжиться и укрыться от него. – Можно ли так любить, чтобы захотеть это присвоить себе, а если не получается присвоить – уничтожить, чтобы не досталось больше никому? Это любовь? Это жажда обладания. Но порой она бывает совершенно нестерпимой. И тогда на волю вырывается чистая ненависть, высшая, в своей ослепительной белизне, Макс, в своей идеальности, которая так похожа на любовь.

Я уронил голову на руки, и последние слова Лойсо слышал уже сквозь муть и туман жара, охватившего меня.

– Э-э-э, братец, да ты совсем уже никакой, – его голос снова стал насмешливым, – в следующий раз выбери для свидания более уютное место, ладно? Я был рад с тобой поболтать, Вершитель. Ты всегда задаёшь чудные вопросы. Я уже успел по ним соскучиться.

С этими словами он пнул мой стул, и я кубарем покатился с пригорка, на котором возвышалась терраса, сломал какую-то ограду спиной, беспомощно перебирая руками, пытаясь закрыться от летящей в лицо сухой травы.

– И ты зря думаешь, что Локи так безобиден, Один, – донеслись мне вслед совершенно невероятные его слова.

Ничего ответить я уже не мог: единственное, о чём я мечтал – перестать куда-то катиться, а заодно попасть в более прохладное место.